В жизни так не бывает - Смехов Вениамин Борисович - Страница 1

• 1/2
• Следующая

«Мой нос – моя крепость!» – сказал, проснувшись, Печальный Демон и прочистил нос.

Витя Лескин, писатель без псевдонима, надел штаны и вышел к умывальнику. Он подумал, что надо очень подробно себя мыть и чистить, чтобы вернуться в комнату и не застать, даст бог, там своего соседа.

Петя Демидов, по прозвищу Печальный Демон, проснулся сегодня в настроении. Он понял это сразу и понял также то, что об этом уже известно его соседу. Соседа Петя не переваривал. Петя был в курсе развитии отечественной литературы. Поэтому ему не нравились молодые «гении», которые вообще-то и жизни не нюхали, а все чего-то сочиняют, врут и преувеличивают. Петя и сам любил пошутить, что и видно из начала нашего рассказа, но он был плоть от плоти и, следовательно, больше всего уважал гущу жизни, а также свою профессию начальника пожарной дружины при Министерстве лесной и бумажной промышленности. А сосед – писатель – предпочитал, конечно, кофейную гущу, четыре совместные с Петей стены и авторучку в одиночестве.

Бывало, что Печальный Демон просыпался в настроении, очень сильно шутил и позволял Вите Лескину почитать что-нибудь новенькое.

Терпеливо дождавшись возвращения Вити, хорошо помытого, хотя и в расстройстве, Печальный Демон сострил:

– Вчера прочел в «Вечерке» ваш рассказ с названием «Сырки не засижены». Сносно, сносно. Значит, есть еще творог в твороговницах? А?! Ха-ха-ха!

Лескин суетливо влез головой в рубашку и там впотьмах страшно поморщился. Потом вылез головой наружу и, глубоко вздохнув, встретился с демоновским взглядом.

– Молчите? Не, молчит тот, кто молчит последним, – неутомимо шутил лежащий пожарник. Затем тихо приказал: – А ну, давайте чего-нибудь новенькое! Послушаю, послушаю, послушаю: а вдруг понравится?

Десять минут молодой прозаик отговаривал соседа. Десять минут спасал свой покой. Наконец сдался, услышав резкую боль в голове. Наверное, там скапливались тяжелые неотпарированные остроты лежащего пожарника. Лескин вынул тетрадку, прогладил ладошкой обложку, раскрыл в середине и прочел до половины сочинение о мальчишках, выучивших историю на две четверти вперед, чтобы помучить нелюбимого учителя…

– Топ-топ-топ-топ!… – притормозил Петя и даже привстал на кровати. – С этим все ясно. Другое прочитайте, получше.

– А что же вам ясно с этим? – тревожно вымолвил автор.

– Все! Все ясно. В жизни, брат, так не бывает, – он дотянулся до Витиного локтя и приветливо сжал его. – Прочитайте другое, посильнее. – И снова лег.

Витя после нелегкого молчания стал читать следующее произведение. О почтальоне, которого увлекла частная переписка двух далеких адресатов, и как он однажды почуял недоброе от того, что один стал писать по два письма в день, а другая вот уже второй месяц…

– Топ-топ-топ-топ! – Петя вскинул руку, а лицо отвернул от Лескина. Потом сел и прижал шершавую свою руку к груди. – Ясно, ясно. Виноват. Еще есть? Посильнее есть? Из жизни есть?

– А что ясно, что?

– Все! Все ясно. В жизни, брат, так не бывает. Простите за грубое слово, литературность все это у вас. И если есть другое – давайте.

Он снова лег, заметно помрачневший.

Лескин глубоко вздохнул, выдохнул и взялся за третий, из белой тетради, свой самый-самый любимый рас…

– Топ-топ-топ! Сразу вижу – ясно, ясно. Другое есть?

– Ну, а что же, в конце-то концов, что вам – вам-то что ясно? – закипел застенчивый прозаик.

– В жизни, брат, все проще, в жизни так не быва…

– А как бывает, как же там у вас бывает? Зачем тогда просить читать писателя? – жалобно горячился писатель Лескин. Печальный Демон сделал изумленное выражение лица и укоризненно припечатал:

– В жизни – бывает – не – так!

Он встал и ушел на работу. За две остановки до своего министерства Петя Демидов увидел из окна автобуса, что здание, на него возложенное в пожарном отношении, буквально охвачено пламенем. «Тревога», – тихо скомандовал себе он, выбил для скорости стекло, вылез на крышу автобуса и, сильно оттолкнувшись ногами, полетел. Через двадцать секунд он уже возбужденно тушил пламя. Сто четырнадцать брандспойтов окружающих учреждений были направлены в сторону пожара благодаря Петиной оперативности. Четыре тысячи кухонных кранов, посредством прижатия к ним больших пальцев правой руки, атаковали огонь из окон мирных домов с Петиной же легкой руки. Сам же Петя был в центре событий, мастерски уничтожая все злые языки пламени. И огонь, не провоевав с ним и двух с половиною минут, сдался и заглох. Печальный Демон вымыл свои руки. Позднее выяснилось: ни одна важная бумажка в министерстве не сгорела, ни одна! Даже напротив, утверждают, будто появилось несколько новых бумажек, не имевших ранее места, с дельными советами по ряду проблем этой промышленности.

Вернувшись домой, Петя сразу лег на кровать.

– Трудный был день? – случайно вырвалось у вежливого писателя Лескина, который только что завершил вполне приличный рассказ.

– Да чего уж трудного. Обычный рабочий денек, – зевнул с удовольствием Печальный Демон. – Ну, ладно! Есть чего новенькое? Прочитайте. Слушаю.

Писатель умоляюще взглянул на читателя. Читатель – вопросительно на писателя. Вопросительно и безотлагательно. И тот ринулся читать. Там было – о милиционере Зябликове, влюбленном и обойденном взаимностью, и когда жестокая Галина тайно выехала в аэропорт, младший лейтенант раскрыл ее карты, его друзья перекрыли движение в городе, чтобы Зябликов сумел догнать и взглянуть в последний раз в глаза…

– Топ-топ-топ-топ! – постучал Петя по борту деревянной кровати. – Другое почитаем. С этим ясно.

– А что ясно с этим? – голос Вити угасал, он почувствовал щемящую тоску по маме и по бабушке. А между тем слова его рассказа сверкали черными слезинками, сообщая автору прощальную весть. – Что вам ясно?

– Что ясно?! Все ясно. В жизни, брат, так не бывает. Что написано пером – сытый голодному не товарищ, – пояснил Петя, видимо, вполне отдохнув для дальнейшего юмора.

Витя Лескин, писатель без псевдонима, сей же момент, безо всякого предупреждения, но и без страданий, за столом и скончался.

Петя Демидов, по прозвищу Печальный Демон, сдал архив соседа куда следует, молча проделал весь последний ритуал совместно с родными и друзьями Лескина и вообще долгое время находился под впечатлением.

Апрельским утром из ряда газет, прочитанных Петею, стало известно, что писатель В. Лескин навсегда вошел в Историю Литературы.

– Не верю, – шептал Петя целый день подряд. – Не верю.

И ему объяснили. Незадолго до апреля он приобрел собрание сочинений покойного. И сам Витя Лескин, сойдя поздним вечером со своего фотопортрета из первого тома, быстро и толково объяснил, почему и отчего он вдруг вошел в Историю Литературы.

– Видите ли, Петя, – начал Витя, – там у них есть такая дверь, возле которой – немыслимая очередь. Я только на очередь глянул – покраснел от гордости. Такие в ней стоят известные в прошлом таланты. На двери дощечка: «История Литературы». А рядом на стенах дощечки разных величин, висящие на разных уровнях и сообщающие, что «такие-то депутаты-делегаты-герои-кандидаты принимаются в Историю Литературы без очереди», затем «Ветераны нашей литературы – вне очереди», затем «Поэты-производственники или начальники-родоначальники» и прочие вещи. Я стою и еще двое-трое таких же – стоим, изучаем, кто еще может вне очереди: «Лауреаты таких-то премий» – ясно, «Поэты-трибуны», «Члены таких-то жюри», «Главреды толстых журналов». А потом совсем маленькие и свежие надписи: «рекордсмены», «нацмены», «многосерийцы», «юбиляры», и даже есть такая: «Члены Союза писателей принимаются вне очереди».

Вы, Петя, арифметику понимаете и можете представить, сколько там скопилось всех внеочередников. Таких, как я, просто единицы. И когда из главной двери вышел инструктор и предложил скоренько принять очередных, ибо их мало, а уж потом всерьез заняться ветеранами, членами и делегатами – никто почти что возражать не стал. Вот так я быстро и вошел в эту Историю. Я вам ясно объяснил?

• 1/2
• Следующая