Ничего кроме надежды - Слепухин Юрий Григорьевич - Страница 85
- Предыдущая
- 85/176
- Следующая
При более близком знакомстве с городом благополучие оказалось чисто внешним – в лавках было пусто, по карточкам продавалось самое необходимое в микроскопических дозах. Хотя, надо сказать, горожанки и дети (мужчин на улицах было мало) выглядели не слишком истощенными. Но главное – это чистота. Болховитинова каждый день интриговало неукоснительное утреннее мытье тротуаров горячей водой с мылом. Может быть, при этом использовалось какое-нибудь особое техническое мыло, непригодное для обычного употребления?
Представившись новому тодтовскому начальству, он под расписку получил на руки тоненькую папку технической документации и принялся изучать ее в ожидании Риделя – тот из Дрездена отправился в Берлин и должен был приехать сюда несколькими днями позже. Сооружаемый вдоль границы оборонительный пояс громко именовался «Западным валом», но состоял – Вернике сказал правду – из самых простых сооружений полевой фортификации: траншей, орудийных ложементов (судя по габаритам – для противотанковой артиллерии), разного рода укрытий. Самым трудоемким элементом были противотанковые рвы, один по линии Вестерфоорт – Эльст – Беммель, а другой – его продолжение на левобережье Ваала – через Краненберг до Геннепа. Около пятидесяти километров; противотанковый ров полного профиля, это в среднем 10 тысяч кубометров грунта на километр; здесь, стало быть, придется перелопатить полмиллиона кубов. Как говорят в России – мартышкин труд, противотанковые рвы нигде еще никого не останавливали, а здесь и подавно не остановят. Инженерно-технические средства преодоления были разработаны уже в сороковом году – самоходные аппарели, танки-мостоукладчики, наверное, у союзников теперь всего этого хватает. Да и без них можно обойтись, достаточно продольно пробомбить эту нелепую канаву с воздуха, чтобы сделать ее вполне преодолимой...
Скорее всего, и не успеют здесь ничего соорудить. События ускорялись с каждым днем, наши войска вышли уже к границе Восточной Пруссии, в вашингтонском пригороде Думбартон-Окс открылась конференция четырех держав по вопросу создания после войны международной организации – похоже, задумано было нечто вроде новой Лиги Наций; в Румынии неожиданно пал режим Антонеску, и новое правительство объявило войну Германии: двадцать пятого, через два дня после приезда в Голландию, Болховитинов вечером настроился на волну Би-би-си и узнал о вступлении в Париж танковых авангардов генерала Леклерка. Он порадовался за французов – молодцы, не стали дожидаться американцев...
Приехал наконец Ридель – еще более исхудавший, небритый и изрыгающий хулу на мироздание, англо-американских воздушных убийц и великий тысячелетний рейх германской нации. В пути, оказывается, он трижды побывал под бомбежками и где-то – не то в Магдебурге, не то в Касселе – ухитрился потерять чемодан с теплыми вещами.
– Я, естественно, сразу заявил об этом в Эн-Эс-Фау! -вопил он. – И что, ты думаешь, сказала мне эта мерзкая баба, эта тощая прусская селедка с оловянными глазами?
Заявления о возмещении стоимости имущества, утраченного в результате вражеского воздушного налета, принимаются только по месту жительства и только при наличии справки, заверенной блоквартом! Но ведь, тысяча чертей, говорю, где я вам достану эту справку, если мой чемодан разбомбили вместе с поездом?! А она мне: вы с таким же успехом могли все это придумать или, наконец, продать теплые вещи на черном рынке, чтобы теперь вторично получить от рейха их стоимость. Представляешь? Я с трудом удержался, чтобы не разъяснить ей, куда она может засунуть свой рейх; все-таки осторожность восторжествовала. Но какая мерзавка, Кирилл! И что, скажи на милость, я теперь буду делать в этой сырой дождливой Голландии со своим ревматизмом и без свитера?
– Успокойся, купишь на черном рынке, – сказал Бол-ховитинов. – Или пусть тебе выдадут что-нибудь в ОТ, мы ведь теперь у них на довольствии.
– Увы, не на вещевом – я справлялся. И на черном рынке шерсти тут не купишь, это под строжайшим запретом. Вот спиртное – пожалуйста. Я, кстати, организовал пару бутылок можжевеловой, давай-ка сейчас и продегустируем...
Выпив, Ридель подобрел, забыл о своей утрате и стал рассказывать берлинские новости. Там, сказал он, до сих пор трясутся от страха – после двадцатого хватали направо и налево, в тюрьму угодили многие вообще не причастные, как говорится, ни сном, ни духом. Прихватили даже третьего брата Штауффенберга – тот, кажется, историк, вообще никогда не имел дела ни с какой политикой; через неделю, правда, выпустили, но ведь могли сгоряча и прихлопнуть, как Клауса и Бертольда!
– Вообще, конечно, настроение у берлинцев похоронное, – говорил Ридель. – Одни жалеют, что не удалось задуманное сальто-мортале, а другие понимают, что, хотя на этот раз власть удержалась, все равно дело кончено. Раз уж генералы заделались конспираторами! И кто, самое интересное? Ну ладно бы там все эти Вицлебены и Йорки, Мольтке и Юкскюли – аристократия всегда пофыркивала на Адольфа, считала его выскочкой, плебеем... хотя и служила ему, заметь! Но ведь уверяют, что и Роммель был в числе заговорщиков – можешь ты это себе представить? Этот-то был всем обязан нацистам, выбился в фельдмаршалы из самых что ни на есть низов, и вдруг такой курбет.
– Так он что – тоже арестован?
– Никто ничего толком не знает, но о нем не слышно. Официальная версия – не оправился после ранения...
Когда они приехали на трассу, работы уже начались, но люди продолжали прибывать, и реквизированных помещений для них уже не хватало. Голландская фирма, которая по субконтракту с «Вернике» должна была обеспечить южный участок шанцевым инструментом, прислала три тысячи совковых лопат, но ни одного заступа, а кирки были доставлены без рукоятей: позже рукояти обнаружились на другом конце трассы, где их – не найдя лучшего применения – стали уже использовать в качестве маркировочных кольев при разметке.
Народ был сюда согнан самый разный: подростки из «гитлеровской молодежи», мобилизованные голландцы, «восточники», набранные по трудовой разверстке в крестьянских хозяйствах, беженцы из разрушенных городов и немцы-батраки постарше, до сих пор ухитрявшиеся ускользать от разных мобилизаций и призывов. Все это бестолково топталось туда и сюда, переругивалось, пыталось объясняться на разных языках и диалектах и кое-как расковыривало лопатами сочные луговые пастбища.
- Предыдущая
- 85/176
- Следующая
