Ничего кроме надежды - Слепухин Юрий Григорьевич - Страница 58
- Предыдущая
- 58/176
- Следующая
Она остановилась и попятилась. Конвоир, шедший сзади, от неожиданности налетел на нее, выругался и поддал коленом.
– Марш! – крикнул он.
– Не пойду, – сказала Таня, затравленно озираясь. – Пустите меня, слышите! Я не пойду!
– Тащите ее, – скомандовал вожак. – Надо спешить, в этом квартале утром были шупо[29] . Быстро!
Они схватили ее, но Таня вывернулась рывком и села на асфальт – вернее, повалилась набок, потому что сесть на землю со скрученными за спиной руками тоже не так просто. Началась возня, мальчишки тащили ее волоком, как куль. – Помогите! – крикнула она в отчаянье, хотя помощи ждать было неоткуда. – Помогите!
Они волокли ее, дергали за волосы и пинали ногами, она продолжала кричать и вырываться, а потом вдруг бросили – она упала лицом на асфальт, громко плача от бессилия и унижения.
Полицейские свистки услышала не сразу. Вокруг уже никого не было, она перевернулась на бок и подняла голову – мальчишки удирали, карабкаясь по завалам, а трели свистков доносились откуда-то справа и слева. Потом совсем рядом захрустели тяжелые шаги – кто-то, спотыкаясь, пробирался сюда в подкованных сапогах – и одышливый голос, сердито бормочущий ругательства. Шуцман возник перед ней внезапно, немолодой, тощий, в зеленой суконной каске, похожей ни маленький перевернутый вверх дном унитаз.
– А-а! – крикнул он и бросился на Таню, как бросаются на убегающую курицу. – Попалась, дочь сатаны! Эй, Герберт, сюда – одну поймал! Куда они побежали, твои дружки? – он схватил Таню за волосы. – Отвечай живо, дрянь ты этакая!
– Не дружки, нет! – закричала Таня. – Они хотели меня повесить, у меня же руки связаны – посмотрите!
Она извернулась, показывая шуцману связанные за спиной руки; тот озадаченно хмыкнул, отпустил ее, потом разрезал веревку.
– А ты кто такая и за что они тебя собрались вещать?
– Я иностранка, господин офицер, русская!
– Русская? – он опять схватил ее за волосы. – И сбежала из лагеря! Что ты делала в развалинах – грабила?
– Обыщите меня!
Да теперь-то пусть обыскивают, подумалось ей, а вот если бы не произведенная бандой конфискация, она сейчас могла бы и в самом деле здорово влипнуть; возможно, банки консервов было бы достаточно, чтобы пришить ей мародерство, а так – что с нее взять? – Мы тут работали несколько дней назад, а во время налета нас завалило, я и сама не знаю, как выбралась!
Подошел второй шуцман. Таня попыталась встать, но первый положил резиновую дубинку ей на плечо и нажал, велев не двигаться. Так, сидя между ними на земле и поглядывая то на одного, то на другого, она повторила то же, о чем рассказывала хайотам,[30] – про гибель обоих лагерей, про последний дневной налет, заставший их во время работ по расчистке. О подвале с его населением умолчала, сказав, что была с ней еще одна женщина, но, видно, заблудилась или пропала.
– В келлере, где нас завалило, было немного еды, – добавила она, чтобы рассказ выглядел правдоподобнее, – поэтому я и уцелела, раскопала дверь и потом вылезла...
– Где, в каком месте?
– Не знаю, господин офицер, клянусь вам, не знаю, уже была ночь, а потом эти гады меня схватили и приволокли сюда – разве я могла запомнить дорогу? – посмотрите, что они со мной сделали, я вся в синяках!
– Синяков у тебя значительно прибавится, это я тебе обещаю, моя милая, если ты не выложишь все, как есть, – объявил второй шуцман, – не очень-то в твоей истории сходятся концы с концами! Ну ничего, сейчас мы тебя отведем в ревир,[31] там сразу все вспомнишь. После хорошей лупцовки, а?
Таня опять разревелась в голос – не столько даже от страха, сколько чтобы произвести благоприятное впечатление.
– Да за что же меня лупцевать, – вопила она, – я и так все рассказала, проверьте, когда сгорели казармы «Принц Ойген», когда сгорел «Шарнхорст» в Штееле – там я вообще была переводчицей, меня высоко ценил лагерфюрер господин Хакке!
– Мол-чать! – рявкнул первый. – Ну-ка вставай! И не вздумай убегать, существо из болота!
– Куда мне убегать, сами подумайте, – опять к этим бандитам?
В ревире, как ни странно, все обошлось благополучно – если не считать того, что ее до вечера продержали голодной, а потом, дав миску жуткой – куда хуже лагерной – гемюзы, заперли в камеру к так называемым «асо» – разного рода воровкам, шлюхам и тому подобной публике. Хорошо еще, их там было много, и новенькую они проигнорировали. Одна, правда, поинтересовалась, нет ли у нее курнуть, и, узнав, что нет, обозвала Таню непотребно; Таня же, чей лексикон за время пещерной жизни в котельной значительно обогатился и стал разнообразнее и красочнее, выдала в ответ еще похлеще, после чего ее оставили в покое. Возможно, признали за свою.
Все было бы хорошо, если бы не страх перед обещанной лупцовкой. Таня не знала, когда здесь допрашивают, днем или по ночам, а спросить у сокамерниц не решалась – боялась, что распознают иностранку, вдруг они еще и шовинистки? Придушат запросто, и не пикнешь. От страха она долго не могла заснуть, все ждала вызова на допрос, а потом все-таки заснула и проспала до самой побудки. Вызвали ее только вечером – вывели наружу и посадили в «зеленую Минну». Ехали довольно долго, а когда открыли дверцу, рядом была стена барака и кусок ограды с колючей проволокой. В барак она вошла со страхом, ожидая увидеть полосатые платья с номерами, но оказался обычный рабочий лагерь – сюда собрали остарбайтеров из разных мест, из Эссена, из Ботропа, из Гельаснкирхена. Все сплошь погорельцы, выжившие после налетов.
Девушка, наблюдавшая в окно за Таниным прибытием, спросила, чего это ее привезли с полицией?
– Значит, надо было, – ответила она туманно.
– Ото ж тебя били там? – в голосе спрашивающей прозвучало боязливое уважение.
Таня осторожно потрогала подсыхающую ссадину на скуле и собралась было уже ответить, что где же еще, но не захотела возводить напраслину на щуцманов – как-никак, они ей ничего плохого не сделали. А признаться, что исколотили и исщипали гаденыши хайоты, было стыдно.
– Еще неизвестно, кто кого бил, – сказала она высокомерно. – Меня почему-то посадили к асоциальным, так что сама понимаешь.
- Предыдущая
- 58/176
- Следующая
