Киммерийское лето - Слепухин Юрий Григорьевич - Страница 21

• Предыдущая
• 21/97
• Следующая

— Библейская идиллия, — улыбнулся Игнатьев. — Витя, ты читал «Иосиф и его братья»?

— Манна? Нет, не успел еще. Стоит?

— Очень стоит. Если можно, пришпорь свой «конвертибль», если ускорение не будет связано с материальным ущербом. Последние километры всегда кажутся мне самыми Длинными.

— Не только вам, командор, это все говорят. Ничего, мы уже у цели…

Действительно, не прошло и десяти минут, как с широкого перевала перед ними раскрылась вдали туманная синева залива, кучка палаток отрядного лагеря на берегу и в стороне темные прямоугольники прошлогодних раскопов.

Когда они подъехали, весь личный состав высыпал им навстречу из большой, с поднятыми боковыми полотнищами, столовой палатки — шестеро практикантов, обладателей коллективного прозвища «лошадиные силы», две практикантки, повариха и единственный, кроме Мамая и самого Игнатьева, научный сотрудник отряда Лия Самойловна, маленькая застенчивая женщина в очках без оправы, с облупленным от загара носом.

— Ура-а-а! — нестройным хором прокричали «лошадиные силы». — Виват командору! Бхай! бхай!

— Ладно вам, черти, — сказал Игнатьев, выбираясь из машины. Он начал пожимать руки, отвечая на сыпавшиеся со всех сторон вопросы. От кухоньки под навесом пахло дымом и кулешом, и он вдруг почувствовал, что голоден — голоден и счастлив, как давно уже не был там, дома, в Ленинграде…

— Нам сделаны! Прививки! От мыслей! Невеселых! — диким голосом и во все горло распевала Ника в соседней комнате, стараясь перекричать вой электрополотера. — От дурных болезней! И от бешеных! Зверей!

— Вероника! — строго окликнула Елена Львовна. — Поди сюда!

Ника, не слыша и продолжая упиваться своими вокализами, прокричала еще громче, что теперь ей плевать на взрывы всех сверхновых — на Земле, мол, бывало веселей. Потеряв остатки терпения, Елена Львовна вскочила, распахнула дверь в комнату дочери и выдернула шнур из розетки. Полотер умолк, дочь тоже.

— От каких это «дурных болезней» тебе сделана прививка? — со зловещим спокойствием спросила Елена Львовна.

— Понимаешь, — сказала Ника, подумав, — там могут быть всякие неизвестные нам вирусы. Пит говорит, что американцев, если они вернутся благополучно, — разумеется, неизвестно еще, полетят ли они вообще, — так вот, он говорил, что их будут год держать в карантине. Чтобы не занесли какую-нибудь новую болезнь, понимаешь? Я думаю, об этих дурных болезнях в песне и говорится. Это же про космос, мама. Она так и называется — «Космические негодяи…»

— Сам он негодяй, если сочиняет подобную пошлость. Ты мне не так давно заявила: «Эти песенки — уже пройденный этап, они меня больше не интересуют!» А сама поешь черт знает что! Я сожгу все твои катушки, так и знай, Вероника, сожгу или выкину в мусоропровод, если еще раз услышу от тебя эту мерзость!

— Если посчитать, сколько раз в день ты меня ругаешь и сколько хвалишь, то можно подумать я не знаю что, — печально сказала Ника. — Что я вообще чудовище какое-то. Обло, озорно и вообще. Другие матери просто не налюбуются на своих дочек!

— Другие матери воспитывают из своих дочерей черт знает что, — непреклонно сказала Елена Львовна. — А я хочу воспитать из тебя человека — порядочного, обладающего чувством собственного достоинства, ясно представляющего себе свою жизненную цель и умеющего ее достичь… словом, настоящего советского человека. А ты даже не даешь себе труда задуматься над своим будущим, ведешь себя безобразно, во всеуслышание распеваешь хулиганские песни. Разве мать может смотреть на это равнодушно?

— Наверно, не может, — согласилась Ника. — Но неужели я действительно такая уж гнусная? Ведь другие этого не считают. Например, Андрей, — только я тебя очень прошу: это ужасный секрет, и ты никому, понимаешь, никому-никому не должна об этом рассказывать! — так вот, Андрей, когда я его провожала, сказал, что ему будет меня не хватать, и когда я спросила, почему это ему будет меня не хватать, что во мне такого особенного, то он сказал, что уважает меня как человека. И еще он сказал, что такие, как я, встречаются редко. Значит, он совсем ничего во мне не понимает?

Елена Львовна долго молчала, потом спросила:

— Тебе серьезно нравится Андрей?

— Нравится, конечно, только не так, как ты думаешь, — ответила Ника. — Может быть, он нравился бы мне и в этом смысле, но только я все время чувствую, что ему это ни к чему. Ты понимаешь, вот бывают люди, которых в жизни интересует только что-то одно, да? По-моему, Андрей такой и есть. Его интересует только искусство. Наверное, он женится когда-нибудь, но все равно… для него это будет так, где-то в сторонке. Я бы не хотела быть его женой.

— Глупышка, — усмехнулась Елена Львовна и, обняв дочь за плечи, на секунду крепко прижала ее к себе. — Тебе рано об этом думать. Беги, кончай уборку, они скоро приедут…

— Иду, мамуль. Послушай, если Светка станет тянуть с отъездом, ты ей особенно не потакай, хорошо? А то начнется беготня по магазинам, хождение по театрам… Нет, ну правда, мамочка, — ехать так ехать, а то ведь и лето не заметишь как пройдет!

— Не беспокойся, вряд ли они станут задерживаться, у них тоже ведь время ограничено, — сказала Елена Львовна.

Минут через сорок — Ника едва успела покончить с уборкой квартиры, принять ванну и одеться — гости наконец явились. В прихожую, пропустив перед собой Светлану, шумно ввалился отец, потом боком, пронося чемоданы, протиснулся Светланин муж, Юрка. За Юркой, нагруженный пакетами и футлярами, появился незнакомый Нике молодой мужчина в спортивной одежде, отдаленно похожий на какого-то киноактера, то ли итальянца, то ли француза.

— Ох, наконец добрались! — кричал Иван Афанасьевич, стаскивая пиджак. — Два часа ехали от Домодедова, уму непостижимо! Ну и жарища сегодня, — Ника, тащи-ка нам пива из холодильника, давай-давай, не помрем, мы народ крепкий! Ну, вы знакомьтесь, кто кого не знает…

— Так рассказывай, как ты тут живешь, — сказала Светлана, войдя к Нике в купальном халате и резиновой шапочке. — Уф, хорошо помылась…

Она опустилась на тахту, усталым жестом стащила шапочку и растрепала волосы.

— Жара в Москве немыслимая, я уж отвыкла немного, у нас все-таки чуть попрохладнее… На море хочется — ты себе представить не можешь. Послушай, лягушонок, если не трудно, принеси из столовой меньший чемодан — тот, что на молнии, только не черный, а коричневый.

Ника выскочила в столовую, где мужчины сидели в креслах возле раскрытой на балкон двери, расставив пивные бутылки прямо на полу. Нагнувшись над сложенным в углу багажом гостей, она искоса глянула на Юркиного приятеля, безуспешно пытаясь вспомнить, на кого же он все-таки похож. Тот обернулся в эту самую секунду и ласково улыбнулся ей, показывая великолепные зубы Ника вспыхнула — еще подумает, что она подглядывает за ним! — и, выдернув из-под большого чемодана маленький, коричневый, быстро вернулась к себе в комнату.

— Спасибо, роднуля, — сказала Светлана. — Брось на кресло. Ты почему такая красная?

— Ничего подобного, просто я долго стояла вниз головой, и вообще ужасно жарко сегодня…

— Господи, лягушонок, чего это тебе вздумалось стоять вниз головой? — удивилась Светлана. — Ты занимаешься по системе йогов?

Ника отошла к открытому окну, задернула штору и, спрятавшись за нее, легла грудью на подоконник.

— Я не занимаюсь ни по какой системе йогов, — сообщила она. — Доставала твой чемодан, он оказался в самом низу. Слушай, этот… ну, Адамян, — он на кого-то похож, правда?

— Артур? — Светлана засмеялась. — Он похож на испанца, на тореадора, у нас его называют Дон Артуро. Смотри не влюбись, институтские девчонки бегают за ним как пришитые… впрочем, он женат. Иди сюда, помоги мне застегнуться.

Ника, помахав перед лицом растопыренными пальцами, чтобы охладить щеки, выбралась из своего укрытия.

— Интересно, чего это я стану в него влюбляться, — пробормотала она, — ты с ума сошла — говорить такие глупости…

• Предыдущая
• 21/97
• Следующая