Свинья, которая хотела, чтоб ее съели - Баджини Джулиан - Страница 37

Фейт не перечитывала реальную историю Трои, чтобы удостовериться в правдивости того, что рассказала ей Марджори. Она не сомневалась в том, что ее нынешняя душа была той душой, которая жила в Зосиме. Однако ей очень хотелось узнать, что все это означает. Ей нравилась мысль о том, что однажды она была греческой красавицей, и, поскольку она не помнила ничего о своей жизни в Кноссосе и не ощущала себя человеком, о котором рассказала ей Марджори, ей было трудно понять, каким образом она и Зосима могли быть одним и тем же человеком. Она узнала о своей прошлой жизни, но ей казалось, что эта жизнь была вовсе не похожа на ту жизнь, которую она могла бы прожить.

Источник: Джон Локк «Опыт о человеческом разумении», книга вторая, глава XXVII (5-е издание, 1706).

Множество людей во всем мире верят в различные формы реинкарнации или повторного рождения. Есть масса причин считать, что они заблуждаются в этом вопросе.

Предположим, что у нас все же есть души и они перевоплощаются. Что из этого следует?

Этот вопрос и заботит Фейт. Несмотря на несколько подозрительный характер истории, рассказанной ей Марджори — почему это в наших прошлых жизнях мы всегда являемся такими интересными, сильными людьми, проживающими столь яркую жизнь? — Фейт не усомнилась в ее правдивости. Вопрос, который она задает себе, такой: «Если у меня действительно такая же душа, как у Зосимы, то делает ли это меня тем же человеком, что и она?»

Фейт интуитивно отвечает «нет». Она не ощущает себя Зосимой. И это неудивительно. Когда мы оглядываемся на себя самих в прошлом (а не на свои прошлые «я»), ощущение того, что мы являемся тем же человеком, что и раньше, дает нам некая степень психологической связи и целостности. Мы помним себя тем человеком, делая вещи, которые делал он, придерживаясь убеждений, которых придерживался он, и т. д. Кроме того, мы также чувствуем, как наше нынешнее «я» выросло из того человека.

Если бы наши души действительно обитали в других людях из прошлых жизней, у нас не было бы такой психологической связи с ними. Марджори должна рассказать Фейт о поступках и мыслях Зосимы, поскольку Фейт не помнит себя Зосимой; и у нее нет ощущения того, что она выросла из Зосимы. Без этих связей как можно вообще говорить о том, что Зосима и Фейт являются одним и тем же человеком, пусть даже у них действительна одна душа?

Если эти размышления верны, тогда, даже если у нас есть души, которые сохраняются после смерти тела, это необязательно означает, что мы сохранимся после телесной смерти. Похоже, что непрерывное существование «я» зависит от психологической непрерывности, а не от неких странных нематериальных субстанций. Непрерывное существование души не гарантирует непрерывного существования «я», так же как не гарантирует этого и непрерывное существование сердца или других органов.

А теперь подумайте о том, каково это: смотреть на свою фотографию в младенчестве.

Чтобы узнать, каким человеком вы были тогда, вы обычно спрашиваете об этом кого-то, кто был взрослым в то время и кто сможет вспомнить это. «Каким я был?» — спрашиваете вы их так же, как Фейт спрашивает Марджори: «Какой я была в Трое?» Ваши психологические связи с этим карапузом, возможно, настолько слабы, что их почти нет. Означает ли это, что вы, в очень реальном смысле, уже не являетесь тем же человеком, каким были в младенчестве, так же как Фейт уже не является Зосимой?

Смотрите также

2. Отправьте меня…

38. Я — мозг

54. Ускользающее «я»

88. Полная потеря памяти

«Тополиной аллее на закате» было суждено пополнить ряды шедевров Ван Гога. Эта «утерянная» работа будет продаваться за миллионы и породит огромное количество трудов, сравнивающих ее с двумя другими картинами Ван Гога, на которых запечатлен тот же пейзаж, но в разное время.

Это порадовало Йориса Ван дер Берга, поскольку именно он, а не Ван Гог нарисовал «Тополиную аллею на закате». Йорисбыл мастером подделок, и он был уверен в том, что его последнее творение будет восприниматься как оригинал. Это не только значительно увеличит его благосостояние, но и принесет ему огромное профессиональное удовлетворение.

Лишь несколько его близких друзей знали, что замышляет Йорис. Один из них выразил ему очень серьезные моральные опасения, которые Йорис отверг. Он полагал, что, если эту картину признают такой же хорошей, как и оригинал Ван Гога, она окупит все деньги, которые будут за нее заплачены. А любой, кто заплатит больше, чем она стоит на самом деле, только из-за того, что это работа Ван Гога, является глупцом, который заслуживает того, чтобы расстаться с деньгами.

Может показаться очевидным, что подделка картин является далеко не благородной профессией, поскольку она неизбежно связана с обманом. Фальсификатор преуспевает только тогда, когда он вводит людей в заблуждение относительно происхождения своей работы.

Однако обман не всегда следует осуждать. И в самом деле, иногда наглая ложь является как раз тем, чего требует мораль. Если некий агрессивно настроенный расистский молодчик спрашивает у вас, знаете ли вы, где живут какие-нибудь «иностранцы», вам лучше притвориться, что вы не знаете этого, чем направлять его прямо к дому номер 23.

Таким образом, действительно значимо лишь то, служит ложь благородным или низменным целям и какими будут последствия этой лжи.

Цель фальсификатора была далеко не благородной: заработать много денег для самого себя. Однако даже добросовестным художником может двигать, по крайней мере частично, желание заработать денег, поэтому такая постановка вопроса не решает проблему. Чтобы оценить искусство подделки, нам нужно смотреть на вещи шире.

Выдуманная история Йориса Ван дер Берга предлагает нам надежный способ защитить его работу. Если выражаться возвышенно, то можно сказать, что фальсификатор на самом деле оказывает нам услугу, напоминая об истинной ценности искусства и высмеивая то, как рынок произведений искусства заменяет эстетические ценности финансовыми. Главный момент здесь заключается в том, что фальсификатор может добиться успеха одним из двух способов: он может создать работу такую же хорошую, как и у мастера, которого он копирует, или же он может создать работу, которую будут считать ценной просто потому, что ее воспримут за работу какого-то знаменитого художника. Если подделка действительно так же хороша, как и работа признанного художника, то почему ее не оценить таким же образом? Если подделка не столь хороша, то нам нужно задаться вопросом, почему люди платят так много за менее ценный товар. Может быть, это происходит из-за того, что цены на рынке художественных произведений определяются не эстетическими заслугами, а модой, репугацией и известностью художника? Подпись Ван Гога на картине придает ей ценность так же, как надпись «Давид Бекхэм» придает ценность футболке. Если это верно, тогда абсурдно спорить с тем, что торговлю подобным низкопробным товаром можно каким-то образом сделать менее чистой с помощью подделок.

В этой связи фальсификатора можно рассматривать как худож-ника-партизана, сражающегося за истинные ценности творчества в обществе, в котором искусство принижено и сделано предметом потребления. Да, верно, что он является обманщиком. Но ни одну партизанскую войну нельзя вести в открытую. Систему нужно разбирать изнутри, по кусочкам. И эта война будет выиграна лишь тогда, когда любое произведение искусства будут оценивать за его эстетические качества, а не за подпись в углу.

Если только кто-нибудь не приведет веские доказательства, что бы поверить в действительную значимость подписи…

Смотрите также

12. Пикассо на пляже

37. Природа-художница

48. Злой гений

86. Искусство ради искусства