Алхимия - Канселье Эжен - Страница 8

И мы совершенно не можем понять решительной тональности обличений Робера Фориссона (Rober Faurisson), самого, по-видимому, страдавшего от сознания своей ограниченности, и потому запутавшегося в позитивистских толкованиях образов, из которых слагается бесконечная вселенная изумительного поэта. Нет нужды тратить силы на споры, тем более, что недавно появился прекрасный журнал Жан-Жака Повера, полностью посвящённый этой необычной проблеме. Прочитан ли Римбо? — написано на его титуле (двойной номер 21–22). Не менее интересен и следующий номер, где по тому же поводу и с той же категоричностью высказываются самые замечательные авторы, разбирающие «дело Римбо» во всех его аспектах — внешних и внутренних^[14].

Наиболее непримиримые недоброжелатели поэта-визионера, принадлежащие к сторонникам теорий о юношеском либидо, именно в нём находят «ключ к уразумению» Римбо; один из них, наиболее рьяно отрицающий духовные начала, всё же признаёт, что этот гений был озарён сверхсущностными, сверхприродными наитиями; те же, кто сводят их к паническим пубертатным состояниям, — о, верх пошлости! — судят по себе.

Но и мы не будем спешить с суждениями и легкомысленно совершать двойную ошибку, смешивая чистые воды сонета Гласные (Voyelles), например, с Приседаниями (Accroupissements), сочинением риторическим, лишённым милосердия и сострадания, использующим, хотя и весьма утончённо, отвратительные образы, одновременно отталкивающие и жалкие; это, действительно, падение, студенческое хохмачество, однако, не эротического, а совершенно иного рода — оно было продиктовано всего лишь юношеским республиканским антиклерикализмом и бунтарством.

* * *

Разве не допустил Робер Фориссон немыслимую небрежность, отрицая наличие упоминаемых Верленом «очень древних и очень редких научных книг» в муниципальной библиотеке Шарлевилля? Книги эти, найденные нами без всякого труда, находятся среди прочих в старинном лицее, том самом, где учился Римбо, на площади Земледелия (прежде Гроба Господня) и недавно переписаны в новый каталог из старого, составленного во второй четверти XIX столетия. Именно к этому каталогу, явно составленному из непристойных и прямо запрещённых книг, обращался ученик, предававшийся беспорядочному чтению, не признающему никаких программ.

Непристойная литература, которой, если верить Роберу Фориссону, завалены полки в Шарлевилле, в последние годы Второй Империи сводилась к одному-единственному тому, впрочем, достаточно характерному. Но и в этом томе самые разные последователи Онана найдут для себя много интересного; ея безобидное название никак не отражает скабрезности содержания, а тем более гравюр, которые приведут их в восторг. Эта книга анонимная, хотя нам и известно, что автор ея — антиквар из Анкарвилля (Hancarville) Пьер-Франсуа Гюг (Pierre-Francois Hugues), озаглавлена:

Памятники частной жизни двенадцати Цезарей в серии гравюр на камне, созданных при их правлении.

Monuments de la vie privée des douze Cesars, d'après une suite de pierres gravées sous leur regne. A Caprées, chez Sabellus, 1780.

V. Rosarii Coitus (editio prima)

Совокупление минералов или проникновение живой и огненной серы в пассивного меркурия.

Мы полагаем, однако, что библиотекарь, он же классный наставник, тем более тогда, в эпоху кринолинов, никоим образом бы не выдал эту фривольную книгу, нарушающую все строгие моральные принципы того времени, чересчур любопытному подростку. Во время нашего краткого посещения лицея нам удалось побеседовать с господином М. Тотом (М. Taute), нынешним хранителем библиотеки, человеком любезным и внимательным к посетителям, который спокойно, но в то же время вдохновенно поведал нам всё, что знал о короткой и трагичной жизни Артура Римбо и его трудах. Другой очаровательный служащий этого достопочтенного заведения, М. Гремилле (М. Grémillet), препроводил нас в музей «прóклятого гения», где нам удалось, воспользовавшись благосклонностью сотрудников и благоприятными условиями для работы, собрать некоторые библиографические данные для нашего исследования.

В частности, мы нашли два старинных труда, именно те самые, которые могли дать пищу для размышлений вдумчивого лицеиста, увлечённого латынью. Юный поэт, столь богато одарённый, вполне мог погружаться именно в эти, преисполненные многими сведениями и капля за каплей источающими премудрость, ин-октаво, трудные даже для профессоров. Оба тома, дополняющие друг друга и содержащие большей частью трактаты по алхимии и древней химии вообще, написаны, по-видимому, не позднее первой четверти XVII столетия, хотя вторая из них и была издана чуть позже. Вот их названия:

«Artis auriferæ, quam Chemiam vocant, Volumina duo; quæ continent Turba Philosophorum, aliosq(ue) antiquiss(imos) auctores… Accessit noviter volumen tertium… Basileæ, Typis Conradi Waldkirchi,i clc Ic cx».

Искусство Златоделания, Химией именуемое, в двух томах, содержащих Собор Философов и иные сочинения древних авторов… Недавно было выпущено добавление в третьем томе… Боль (Bale), Типография Конрада Вальдкирха, 1610.

«Theatrum Chemicum, præcipuos selectorum auctorum tractatus de Chemiæ et Lapidis Philosophici, antiquitate, veritate, jure, præstantia, & operationibus continens… & in sex partes seu volumnia digestum… Argentorati, sumptibus Heredum Eberh(ardi) Zetzneri, M.D.C.LIX».

Химический Театр, заключающий в себе лучшие трактаты по Химии, также и о Камне Философическом, авторов избранных из наиболее древних, влиятельных, высокоумных и трудолюбивых… разделённых на шесть томов или частей… Издано в Страсбурге, на средства наследников Эберхарда Зецнера, 1659.

* * *

Да, действительно, сонет о Гласных весьма ярко, чисто по-женски, сивиллически передаёт звуки настойчиво-нелепых стонов-прошений, издаваемых любовниками, более того, звуки оргазма в нём издаваемы различными частями их тел; однако какой же милостью-потрясением оказывается это любовное сновидение для любителей науки (amateurs de science) и возлюбленных поэзии (amoureux de poésie)!

Да, истинный философ, говорящий о чудесных (merveilleuse) формах порождения вовсе не ищет повода для скандала. Так не содержат ли Чётки (Розарий) Философов — le Rosaire des Philosophes, Rosarium Philosophorum (или Великие чётки, le Grand Rosaire) — так эта книга называется, потому что превосходит все другие подобные трактаты, — гравюру на дереве, которая для чистого ока мудреца вовсе не представляется чем-то нечистым? Вот почему мы без всякого сомнения воспроизводим этот образ философского совокупления на жидко-текучем ложе, раскинутом меж крутыми и обнажёнными берегами, над которыми начертана латинская надпись, означающая цель философской операции: Coniunctio sive coitus — la conjunction ou coït, смешение сиречь сношение. Эта иллюстрация содержится в трактате Арислей в видении (Arisleus dans sa vision), и мы без всякого страха перед нечистым ея толкованием приводим и само повествование о кровосмесительной природе супружества двух царственных и пылких любовников, отождествляемых с солнцем и луной:

«Итак, совокупи возлюбленнейшего твоего сына Габрикуса с его сестрой Дóброй (Beya), каковая есть блистательная, сладкая и утончённая девица. Габрикус есть муж (mâle), Дóбра же жена (femelle), отдающая ему всё, что из нея исходит. О, благословенное естество, благословенно делание твое, соделывающее несовершенное совершенным. Посему не избирай того естества, которое ещё не очищено, не благоуханно, не зрело, не чарующе, и, увы, всё ещё земное и естественное. Ибо, если сделаешь иначе, не преуспеешь. Бди и пойми — ничего не будет, если оставить наш камень в одиночестве. Итак, соедини нашего слугу с его благоухающей сестрой, и пусть они породят сына, который не будет растворён в родителях. Но так как Габрикус есть носитель (porteur) Добры, никакое рождение невозможно без Габрикуса. Несомненно, бракосочетание Габрикуса и Добры уже состоялось. Ибо Добра взобралась на Габрикуса и затворилась во чреве его так, что ея вовсе не стало видно. И она с такою любовью обняла Габрикуса, что вобрала в себя собственное естество, разделившись на неделимые частицы»^[15].