Три девицы под окном... - Тамбовцева Анна - Страница 38

• Предыдущая
• 38/64
• Следующая

— Ну и дела! — восхитилась Лебедушка.

— А сестрица ее может приготовить такой пир, что думать о чем-либо, кроме еды, позабудешь.

— Эх, хорошо бы, — вздохнула царица, покосившись на резиновую шкуру.

— Гей, позвать сюда Повариху! — воскликнул вдохновленный одобрением Салтан.

Вышколенная челядь бросилась исполнять приказание, однако отыскать Повариху оказалось не так-то просто. Дважды прочесав все закоулки дворца, посыльные вернулись ни с чем:

— Не гневайся, матушка-царица, пощади, великий государь! Никак она тоже со змеем повстречалась, да богатырей поблизости не случилось.

Лебедь побледнела.

— Прочесать весь остров! Поднять глашатаев, пусть выкликают Повариху на всех перекрестках. Может, ей вздумалось в гости к кому наведаться, а мы тут переживаем почем зря.

— Будет сделано, государыня!

И челядь разбежалась по темным улицам, сея панику в сердцах мирно готовящихся ко сну горожан. Салтан вновь попытался разрядить обстановку:

— Ладно, с пиром получилась непредвиденная заминка. Давайте, что ли, пока полотном займемся.

И тут Сонька пошла с козырей:

— Как, — говорит, — могу я что-то там ткать, если сестрица моя любимая без вести сгинула? Ни фига! Пойду-ка я ее оплакивать.

И она гордо удалилась в отведенную ей светелку.

Вестей от поисковой экспедиции долго ждать не пришлось: до высокого собрания донесся дикий вопль, и в залу вбежал обезумевший от ужаса служка:

— Несут! Мамоньки мои родные, сюда несут!

— Повариху? — подскочила на троне царица.

— Объедки, — шепотом вымолвил служка и повалился на ковер.

— Ох, меня ждут дела, — засуетилась Лебедушка, поднимаясь с трона. Однако уйти она не успела: в зал вошла мрачная процессия. Люди шли в глубоком молчании, понурив головы и потупив глаза. Тоненько пискнув, Лебедь опустилась обратно на трон. В руках возглавляющего процессию пожилого рыбака, на черной бархатной подушечке, выданной дворецким, лежала русая коса. Бояре дружно закрестились, стягивая с голов добротные шапки.

— Вот, матушка, изволь полюбоваться: прибило к пирсу, — доложил рыбак, останавливаясь перед троном и кланяясь в пояс.

— Ексель-моксель, как говаривала моя покойная жена, — пробормотал Салтан, брезгливо разглядывая Сонькин парик. — Сожрал-таки, демон!

Он взглянул на всхлипывающую царицу.

— Ну, к чему теперь плакать, что сделано, то сделано. Надо бы похоронить ее. По-христиански. Вели, царица, отслужить панихиду по сестре моей бывшей супруги.

Лебедь стояла на балконе, изящно облокотясь о резные перила. Салтан украдкой любовался ее точеным профилем, озаряемым мягким светом луны.

— Звезд-то сколько! — прошептала Лебедь, взмахивая густыми ресницами.

— Не счесть, — подтвердил Салтан.

— Красиво, — вздохнула Лебедь.

— Ага, — согласился Салтан. Вдали завыла собака.

— Еще кто-то помер, — отметил Салтан. Лебедь взглянула на него укоризненно. — А может, и не помер, — поспешил исправиться кавалер.

Царица поднесла платочек к глазам, готовясь вновь разразиться рыданиями:

— Ох, долюшка моя тяжкая! Сколько забот на хрупкие плечи! Тяжбы, интриги, годовые счета… То помрет кто, то родится… И за всё я несу ответственность пред Богом и людьми! Теперь еще змей объявился неслыханный, не то чародей, не то мутант, а мне — одна морока…

— Да, нелегко быть одинокой царицей, — значительно произнес Салтан, тоже прислоняясь к перилам.

— Нелегко, Салтанушка, — всхлипнула государыня, опираясь о его плечо.

— Ну же, душенька-голубушка! Осуши очи ясные! Ярче звезд в ночи они сияют, светом неземным душу радуют! — Салтан смахнул слезинку с бархатной щечки. — Особам со столь тонкой душевной организацией вообще противопоказано политикой заниматься. Имя-то у тебя какое нежное — Лебедушка…

— Вообще-то, меня Матреной звать, — доверчиво призналась царица. — А Лебедушкой люди кличут, потому как сызмальства мечтаю я полететь, аки птица вольная.

— Да ну?! — удивился Салтан.

— Правда, правда. Мне еще полгодика не сравнялось, когда я первый раз из колыбельки выпала. А постарше стала — всё время от мамок-нянек пряталась, крылья себе мастерила, перышко к перышку складывала. Сколько подушек распотрошила — не перечесть! Все домашние удивлялись, куда это подушки пропадают. Списали на домового: мол, во дворце домовой привередливый, запросы у него изысканные. А как последнее перышко воткнула — нацепила я крылья белоснежные, вышла на этот самый балкон, взобралась на резные перила — да и сиганула вниз.

— Батюшки-светы! — восхищенно охнул Салтан. — И далеко ль ты улетела?

— Не, недалече, — поморщилась царица. — Крылья оказались больно тяжелыми, неповоротливыми. Аккурат в тележку угодила, в которой везли ко двору месячный запас подушек. Чтобы домового ублажать.

Салтан весело прыснул в кулак, но тут же закашлялся, пытаясь сохранить приличествующее моменту романтическое настроение.

— С тех пор меня Лебедушкой и кличут, — меланхолично заключила царица. Она вздохнула, окинув мечтательным взглядом небеса. — А крылья я до сих пор храню. Хочешь, покажу?

— А как же! — обрадовался Салтан, мысленно поздравив себя со стремительным прогрессом в развитии доверительных отношений.

Царица провела его извилистыми коридорами, и вскоре они оказались на ее личной половине. Лебедь остановилась перед узкой дверью и вставила в скважину золотой ключ.

— Никого еще я сюда не водила, — сказала она торжественно. — Возьми с полки свечу. Смотри!

Салтан послушно шагнул в тесный чулан. Лебедь притворила дверь.

— Вот они, мои крылья, — прошептала она благоговейно, прижимаясь к своему спутнику.

Салтан почувствовал, что у него начинает щипать в носу. Огромные крылья распростерлись во всю стену. Запах пропылившегося гусиного пера за многие годы густо настоялся в небольшом пространстве чулана. «Господи, у меня же лихая хвороба на птицу!» — в отчаянии вспомнил Салтан и зашарил позади себя свободной рукой, пытаясь распахнуть узкую дверцу.

— Я так тронут оказанным доверием… я так… фу, не могу больше! — Он пробкой вылетел в коридор. Глаза слезились, нос покраснел, приступ жесточайшего чихания сложил государя пополам.

— Ты плачешь? — спросила потрясенная Лебедь.

— О… я тоже всю жизнь мечтал о полетах! — выдавил из себя Салтан, пытаясь украдкой высморкать нос.

Ох и не нравилась Бабарихе отведенная ей горенка. Стеночки тоненькие, деревянные, любой шум тут же соседям слышен будет. А кто они, эти соседи? Бог ведает!

Бабариха вышла в коридор, огляделась и прильнула ухом к ближайшей замочной скважине. Кажись, тишина. Она взялась за ручку и осторожно потянула дверь на себя.

Дверь заскрипела.

Едва не заорав, Бабариха отпрянула за угол и замерла с сильно бьющимся сердцем.

Никто не выскочил навстречу с горящей свечой, ничей топот не нарушил тишины. Бабариха на цыпочках вернулась к двери и заглянула в образовавшуюся щелку. Струящийся с улицы лунный свет помог разглядеть длинные ряды полок, печь и красующийся на ней набор чугунных утюгов. Гладильная!

Бабариха плотно затворила дверь и, кипя негодованием, вернулась к себе. Это ж надо додуматься: поселили царскую тещу рядом с гладилкой, как простую бабу, находящуюся в услужении! Ну, я им это припомню…

Хотя если здраво рассудить, то совсем неплохо, что за стеной оказалось нежилое помещение. Можно не опасаться, что чужие уши уловят что-нибудь, для них не предназначенное. Лишь бы не занесла кого нелегкая в ее дверь по делу неожиданному али по ошибке…

Бабариха обвела взглядом свою горенку. Да, обстановка небогата. Всей мебели — кровать, табурет колченогий да сундук сосновый, железом окованный. Впрочем, сундук-то как раз сгодится. Бабка попыталась сдвинуть его с места. Нейдет, зараза! Пришлось упереться в стену ногами и в таком непочтенном положении пихать сундук пядь за пядью. Пыхтя и потея, упрямая бабка подогнала тяжкий груз к самой двери. Всё! Теперь даже богатырям не удастся ее неожиданно распахнуть!

• Предыдущая
• 38/64
• Следующая