Империя Солнца - Баллард Джеймс Грэм - Страница 10

• Предыдущая
• 10/81
• Следующая

Солнечные зайчики заплясали по отмели и пирсам, как беззвучный огонь артиллерийских батарей. Наверху, вдоль парапета Дамбы, выстроились сотни японских солдат. Их штыки были похожи на мечи, целый частокол обнаженных мечей, — и на штыках играло солнце.

— «Мицубиси»… «Зеро-Сен» [17]… э… «Накадзима» [18]… э…

Джим лежал на койке в детском отделении и слушал, как молодой солдат-японец называет марки пролетающих над госпиталем самолетов. В небе над Шанхаем их была тьма-тьмущая. Солдат и знал-то названия всего двух типов самолетов, к тому же у него, по всей видимости, ото всей этой нескончаемой небесной круговерти кружилась голова.

Уже три дня Джим мирно отдыхал в палате на самом верхнем этаже госпиталя св. Марии во Французской Концессии, и единственный, кто мешал ему жить, был молодой солдат, который курил как паровоз и был полным дилетантом в авиационной технике. В палате Джим был один; он думал об отце и матери и надеялся, что скоро они к нему придут. А еще он слушал, как с воздушной военно-морской базы в Наньдао взлетают гидропланы.

—  …Э…Э…

Солдат тряс головой, в который раз ронял сигарету и принимался искать окурок на девственно чистом полу. Джим слышал, как в коридоре внизу, под лестничной площадкой, французские сестры-миссионерки спорят с японской военной полицией, которая заняла это крыло госпиталя. Несмотря на жесткий матрас, беленые стены с неприятной иконкой над каждой кроватью — младенец Иисус на кресте в окружении китайских последователей — и зловещий химический запах (неотделимый, как ему в последнее время стало казаться, от веры в Бога), Джиму как-то не верилось, что война и вправду наконец началась. Весь мир, казалось, отгородился от него глухими и гулкими стенами, и каждое встреченное им лицо выглядело странно.

Он прекрасно помнил рождественский вечер у доктора Локвуда в Хуньджяо и китайских фокусников, которые превращались в птиц. Но вот артобстрел «Буревестника», танк, переехавший «паккард», и тяжелые орудия «Идзумо» принадлежали к царству грез. Ему казалось, что вот-вот в палату войдет Янг и скажет, что на шанхайской киностудии снимается новый цветной фильм, масштабное эпическое полотно, и это все лишь постановочные трюки.

Что, вне всякого сомнения, относилось к сфере реальности, так это грязевая отмель, куда отец помогал вытаскивать раненых моряков и где они просидели шесть часов бок о бок с телом мертвого корабельного старшины. Казалось, японцы были настолько ошарашены скоростью, с которой город перешел в их руки, что им потребовалось время для того, чтобы осознать смысл происшедшего. Через несколько часов после атаки на Перл-Харбор японские войска, стоявшие вокруг Шанхая, вошли в Международный сеттлмент. Морские пехотинцы, которые взяли на абордаж КСШ «Бдительный» и оккупировали Дамбу, отпраздновали победу, пройдя церемониальным маршем мимо гостиниц и банковских домов.

Тем временем оставшиеся в живых раненые моряки с «Буревестника» и те штатские британцы, которые пришли к ним на помощь, по-прежнему сидели на отмели возле канализационного стока. Вооруженный отряд военной полиции спустился с причала и прошел вдоль воды. Капитана Полкингхорна, раненного в голову, и его первого помощника увели, но прочих так и оставили сидеть на солнышке. Японский офицер в парадной форме, сжав в руке ножны меча, обошел изможденных, истекающих кровью людей, вглядываясь в каждого по очереди. Когда очередь дошла до Джима, который, по-прежнему в блейзере и школьной шапочке, сидел возле выбившегося из сил отца, японца явно озадачила сложносочиненная кокарда и нашивки Соборной школы: должно быть, он принял Джима за необычайно юного гардемарина флота Его Величества.

Часом позже капитана Полкингхорна вывезли на моторке на место затопления «Буревестника». Прежде чем покинуть корабль, капитану удалось уничтожить шифры, и японцы еще несколько дней вели в этом месте водолазные работы, безуспешно пытаясь достать кодировщики.

В начале одиннадцатого японцы возобновили движение по Дамбе, и к парапету были согнаны тысячи взбудораженных китайцев и европейцев-нейтралов. Они смотрели вниз на окровавленную команду «Буревестника» и молча наблюдали за тем, как на мачте КСШ «Бдительный» торжественно подняли «Восходящее Солнце». Джим прижался к отцу — на холодном декабрьском солнце его била дрожь — и глядел в лишенные всякого выражения глаза китайцев, сбитых японцами в кучу у парапета. Их привели сюда в качестве свидетелей окончательного и бесповоротного унижения союзных держав перед лицом Японской империи: наглядный урок для тех, кто не желает присоединяться к Содружеству во имя Процветания [19]. К счастью, несколько часов спустя через толпу удалось пробиться представителям германского и французского вишистского посольств. Они начали бурно протестовать против такого обращения с ранеными британцами. Настроение японцев, как это нередко с ними случалось, вдруг резко переменилось, они дали себя убедить, и пленников буквально тут же отправили в госпиталь св. Марии.

Едва переступив порог, Джим сразу начал думать о том, как ему сбежать отсюда и вернуться к маме на Амхерст-авеню. Французский доктор, который намазал ему зеленкой колени, и сестры, которые его купали, сразу поняли, что он британский школьник, и попытались добиться для него свободы. Японцы, однако, заняли целое крыло госпиталя, очистили его от больных китайцев и установили на каждом этаже по охраннику. У детской палаты на верхнем этаже поставили молодого солдата, который проводил время, стреляя сигареты у сестричек и выкрикивая названия пролетавших над головой самолетов.

Монахиня-китаянка сказала Джиму, что его отец вместе с другими гражданскими находится в палате этажом ниже, отходит от последствий резких нагрузок на сердце и неблагоприятного воздействия среды, но через несколько дней его выпишут. Тем временем, преследуя какие-то свои цели, японское верховное командование принялось превозносить храбрость капитана Полкингхорна и его команды. На второй день после боя капитан «Идзумо» прислал в госпиталь группу офицеров при полном параде, и они торжественно отдали честь раненым морякам в полном соответствии с традициями бушидо, поклонившись лично каждому. Англоязычная «Шанхай тайм c», издававшаяся британцами, но давно уже не скрывавшая своих прояпонских симпатий, поместила на первой странице фотографию «Буревестника» и статью, воспевшую подвиг команды. В вынесенных на первую полосу заголовках говорилось о японской атаке на Перл-Харбор и о бомбардировке Кларк-Филд в Маниле [20]. Карандашные эскизы, предоставленные нейтральным агентством новостей, демонстрировали апокалипсические сцены с облаками дыма над уходящими под воду американскими боевыми кораблями.

Теперь, когда японцы выиграли войну, думал Джим, жизнь в Шанхае, по идее, должна вернуться в нормальное русло. Когда молодой солдат показал ему газету, он внимательнейшим образом изучил фотографии, на которых с японских авианосцев поднимались в небо истребители-бомбардировщики, сцены, словно бы нарочно переснятые с его собственных снов в спальном номере «Палас-отеля» накануне войны.

Развалившись на соседней койке, солдат тыкал пальцем во взлетающие самолеты, ожидая, что на Джима произведет впечатление эта ошеломляющая демонстрация военной мощи.

— …Э…Э…

— «Накадзима», — сказал Джим. — «Накадзима Хаябуса» [21].

— «Накадзима»?…

Солдат глубоко вздохнул, как если бы сам разговор о военной авиации был явно не по плечу маленькому английскому мальчику. По правде говоря, Джим узнавал по силуэту едва ли не любую японскую боевую машину. Британские выпуски кинохроники о японо-китайской войне открыто насмехались над японскими самолетами и летчиками, но и отец, и мистер Макстед всегда говорили о них с уважением.

• Предыдущая
• 10/81
• Следующая