Пуритане - Скотт Вальтер - Страница 42
- Предыдущая
- 42/123
- Следующая
— Ну и дела! — произнес отставной пахарь тиллитудлемской фермы. — Да ведь это же ни на что не похоже, чтобы добрых людей возили, как нас с вами, по всей стране, словно каких-нибудь чудищ.
— Мне очень прискорбно, Кадди, видеть вас в таких обстоятельствах, — сказал Мортон, который, при всех своих горестях, не утратил сострадания к несчастью другого.
— И мне тоже, мистер Генри, — ответил Кадди, — и за вас и за себя, но от этого нам легче не станет. За меня будьте спокойны, — продолжал арестованный земледелец, находя утешение в разговоре, хотя ему было отлично известно, что разговорами беде не поможешь, — за меня будьте спокойны, на мне вины нет, и держать меня не за что: в жизни не вымолвил я ни слова ни против нашего короля, ни против священников, но моя бедная матушка — та не смогла прикусить свой старый язык, и, видать, нам обоим придется поплатиться за это.
— Разве и ваша мать арестована? — рассеянно спросил Мортон.
— А как же! Скачет, словно невеста какая, рядом с этим старым хрычом проповедником, которого они называют Гэбриелом Тимпаном, — посадил бы его дьявол в этот самый тимпан! — ведь из-за него все дело и вышло. Видите ли, из Милнвуда-то нас с матерью тоже прогнали, и ваш дядюшка, и его хозяйка дверь за нами захлопнули и заперли ее на засов, точно мы какие-нибудь прокаженные. Тут я и говорю матери: «Куда нам податься? Всякая нора и дыра теперь нам с вами заказаны — ведь вы оскорбили мою старую госпожу и принудили солдат взять молодого Милнвуда». А она говорит: «Не падай духом, сынок, но препояшись мечом на выполнение великой задачи этого дня и ратуй, как подобает мужу, на стенах ковенанта».
— И вы, наверное, отправились на собрание? — спросил Мортон.
— Вы еще про это услышите, — продолжал Кадди, — так вот, не придумав ничего лучшего, мы отправились к одной старой бабке, такой же полоумной, как моя мать, и там нам дали немного похлебки и овсяных лепешек; но сначала они прочитали уйму молитв и пропели кучу псалмов — сдается, им хотелось задурить и меня, только меня от них лишь голод разобрал. Утром подняли меня чуть свет, и я должен был — хочешь не хочешь — тащиться с ними на большое собрание у Мирских ключей; и там этот парень Гэбриел Тимпан кричал им со склона холма, чтобы они, не колеблясь, поднялись ратовать и пошли на бой в этот Римский Гилеад или еще какое-то место. Ах, мистер Генри, ну и наворотил же им этот дед! Его было слышно за целую милю, само собою, по ветру. Он ревел, как корова на чужом выгоне. Так вот, думаю я, нет в нашей округе места, которое прозывалось бы Римский Гилеад, это где-нибудь на западе, в пустошах. И пока мы дойдем туда, я уж как-нибудь улизну с моей старой матерью, потому что мне вовсе не хочется сломать себе шею из-за какого-то там Гэбриела Тимпана. Так вот, — продолжал Кадди, отводя душу подробным рассказом о своих злоключениях и не задаваясь вопросом, насколько внимательно слушает его Мортон, — так вот, под конец проповеди, когда она просто ужас как надоела, кругом пошли разговоры, что подступают драгуны. Одни побежали, другие давай кричать: «Стой! »
— а некоторые вопили: «Долой филистимлян! » Тут я к матери, чтобы потихоньку да полегоньку удрать с нею подальше, пока на нас не набросились красные куртки, но мне было бы легче погнать без стрекала нашего старого тиллитудлемского вола, что ходит передним в упряжке; черта с два, она и с места не сдвинулась. Мы были в тесной ложбинке, туман поднялся густой-прегустой, и драгуны могли бы нас не заметить, помолчи мы хоть капельку; да куда там, держи карман шире! Дед Тимпан и один своим криком мог покойника разбудить, а они вдобавок еще псалом завыли, да так, что и в Ланрике, наверное, было слышно! Так вот, чтобы длинную басню маленько укоротить, вижу я, сам молодой лорд Эвендел скачет так, как только коню его вмочь, а за ним десятка два красных курток. Двое-трое из наших ребят стали отбиваться от них, и тут же их порешили, и они приняли венец мученический, но большого урону все-таки не было, потому что Эвендел крикнул, чтобы нас разгоняли, но, однако ж, щадили жизнь.
— И вы не сопротивлялись? — спросил Мортон, быть может, думая, что сам он встретил бы лорда Эвендела совсем по-другому.
— По правде говоря, нет, — ответил Кадди, — я заслонил собою мою старуху и стал просить о пощаде, но двое в красных куртках наскочили на нас, и один из них уже собирался огреть мою матушку своим палашом. Тут я поднял дубинку и сказал, что всыплю ему как следует. Тогда они оборотились против меня и начали размахивать палашами, и я стал защищаться как мог и продержался, пока не подоспел лорд Эвендел, а когда он приблизился, я ему крикнул, что я — работник из Тиллитудлема, — вы и сами хорошо знаете, у нас поговаривали, что он заглядывается на молодую хозяйку, — и он приказал, чтобы я бросил дубинку; так они и задержали нас с матушкой. Кто знает, может статься, нас бы и отпустили, но только этого Гэбриела Тимпана поймали совсем возле нас; он был верхом на лошади Эндрю Уилсона, а та прежде ходила под драгунским седлом, и чем сильнее старик ее шпорил, тем быстрее упрямая скотина неслась навстречу драгунам. Так вот, моя мать и он сошлись вместе и давай осыпать этих солдат ругательствами, да какими! И досталось же им на орехи! Отродье вавилонской блудницы — это было, пожалуй, самое ласковое из всего, что они изрыгнули. Те снова озлились и нас троих забрали с собой для острастки, как это у них называется.
— Это — гнусное, отвратительное насилие, — сказал Мортон, обращаясь скорее к себе, чем к своему собеседнику. — Несчастного тихого парня, пошедшего на собрание пресвитериан только из сыновней почтительности, заковали в цепи, словно вора или убийцу, и он умрет, возможно, от руки палача без судебного разбирательства, хотя наши законы не отказывают в нем даже наихудшему из злодеев! Быть свидетелем такого произвола, а тем более жертвой его — да от этого закипит кровь в самом смиренном и покорном рабе.
— Конечно, — отозвался Кадди, внимательно выслушав и только частично поняв горькие слова Мортона, вырвавшиеся из его жестоко оскорбленной души, — разумеется, о властях не полагается говорить плохо, моя старая леди повторяла это не раз и, конечно, имела на то полное право, потому что и она тоже вроде как власть; и, по правде сказать, я очень терпеливо слушал ее, потому что, окончив учить нас нашим обязанностям, она приказывала, бывало, угостить нас стопочкой водки, или капустной похлебкой, или еще чем другим. Но черт с нею, с водкой, капустой и чем другим, не говоря уж о той кружке холодной воды, которой жалуют нас лорды, что сидят в Эдинбурге, а потом рубят нашему брату головы, и вешают нас, и травят, напуская на нас своих негодяев, и грабят, забирая все, что найдут, и даже последнюю одежонку, словно мы какие преступники. Не могу сказать, чтобы это было мне по сердцу.
— Было бы странно, Кадди, если бы вы думали об этом иначе, — ответил Мортон, подавляя внутреннее волнение.
— А что хуже всего, — продолжал бедный Кадди, — так это наглость, с какою красные куртки подкатываются к девчонкам и отнимают у нас наших милых. Сердце у меня сжалось, когда сегодня во время завтрака проезжали мы мимо тиллитудлемской фермы, и я увидел, как из трубы нашей хижины вьется дымок, — ведь я знал, что кто-то другой, а не моя старая мать хлопочет у очага. Но мое сердце сжалось еще сильней, когда я увидел, как этот подлец Том Хеллидей целует у меня на глазах Дженни Деннисон. Удивляюсь, откуда у женщин столько бесстыдства, чтобы позволять себе подобные вещи; но они так и льнут к красным курткам. Я и сам думал было пойти в солдаты, считая, что иначе не заполучу Дженни; а может, и нехорошо так уж ее ругать; может, это ради меня позволила она Тому помять ленты у себя в волосах.
— Ради вас? — спросил Мортон, начиная проникаться интересом к тому, о чем рассказывал Кадди, так как ему показалось, что история Кадди и его собственная поразительным образом напоминают друг друга.
— Вот именно, Милнвуд, — ответил Кадди, — ведь бедняжка потому и любезничала с этим чертом (будь он проклят, если позволено так выражаться), чтобы подойти поближе ко мне; и она сказала, что молит Бога не оставлять меня помощью, и хотела сунуть мне денег; готов поручиться, что это была добрая половина ее жалованья и наградных, потому что остальное она истратила на приколки и кружево, когда ходила смотреть, как мы с вами стреляем в «попку».
- Предыдущая
- 42/123
- Следующая
