Кенилворт - Скотт Вальтер - Страница 39
- Предыдущая
- 39/135
- Следующая
— Пусть будет лучше так, — заявил весьма серьезный господин в черном, приятель Гаффера Граймсби, — пусть лучше все мы погибнем от бедствий, ниспосланных нам господом, чем пойдем лечиться к Дьяволу.
— Что верно, то верно, — сказала госпожа Журавлиха, — и я только диву даюсь, как это конюх Джек готов был погубить свою душу, чтобы вылечить лошадиные кишки.
— Ваша правда, хозяйка, — согласился конюх! Джек, — да только лошадь-то была хозяина. А будь она ваша, я так смекаю, что вы бы ни в грош меня не ставили, кабы я забоялся дьявола, когда бедную тварь уж так проняло. А что до прочего, то пусть за этим приглядывают попы. Каждому свое, как говорив: пословица: попу — молитвенник, а конюху — скребница.
— Я присягнуть готова, — сказала госпожа Журавлиха, — что конюх Джек говорит как добрый христианин и верный слуга, который не пожалеет на хозяйской службе ни тела, ни души. Однако дьявол унес, его как раз вовремя; ведь констебль округа нынче, утром уж приезжал сюда за стариком Гаффером Пинниуинксом, допросчиком ведьм, и оба поехали в долину Белого коня допрашивать Уэйленда Смита и пытать его. Я сама помогала Пинниуинксу точить его клещи и шило и видала предписание на арест от судьи Блиндаса.
— Вздор, вздор! Дьявол только насмеялся бы над Блиндасом и его предписанием, да в придачу еще над констеблем и охотником за ведьмами, — проворчала старая госпожа Крэнк, прачка-папистка. — Телу Уэйленда Смита шило Пинниуинкса все равно, что раскаленный утюг батистовым брыжам. Но скажите; соседушка, разве дьявол имел над вами такую власть, чтобы утаскивать у вас из-под носа ваших кузнецов и других искусников, когда все это было и у добрых аббатов из Эбингдона? Клянусь богоматерью, нет! У них были священные свечи, а их святая вода, мощи и бог его знает что еще могли отгонять самых злых духов. А подите-ка попросите пастора-еретика сделать то же самое. Нет, наши были прелюбезные люди.
— Вот уж верно, госпожа Крэнк, — подхватил конюх. — Так Симкинс из Саймонберна и ляпнул, когда поп чмокнул его женушку. Они, говорит, прелюбезные люди.
— Замолчи ты, змей злоязычный! — прикрикнула на него госпожа Крэнк. — Пристало ли такому еретику конюху, как ты, вдаваться в такой предмет, как католические священники?
— По правде говоря, нет, сударыня, — ответствовал деятель по части овса. — И раз уж вы сами нынче не такой предмет, чтоб им вдаваться, сударыня, что бы там ни было когда-то в ваши времена, я так смекаю, что лучше бы нам оставить их в покое.
Вслед за этим обменом саркастическими замечаниями госпожа прачка Крэнк разверзла свою глотку и вылила на конюха Джека целый ушат отборнейших ругательств, а Тресилиан со своим спутником тем временем незаметно улизнул в дом.
Как только они вошли в комнату для высоких гостей, куда их соизволил препроводить сам супруг Журавлихи, и отправили своего достойного и услужливого хозяина за вином и закуской, Уэйленд Смит пустился вовсю разглагольствовать о своих заслугах.
— Видите, сэр, — сказал он Тресилиану, — что я вам тут не побасенки плел, что, дескать, я, владеющий великими тайнами ремесла кузнец, или mareshal, как нас более почетно именуют французы. Эти собаки конюхи — кстати, лучшие судьи в таких случаях — прекрасно знают цену моим медикаментам. Беру вас в свидетели, уважаемый мистер Тресилиан, что лишь глас клеветы и длань злостного насилия могли принудить меня расстаться с положением, где я был в равной мере и полезен и высокочтим.
— Рад быть свидетелем, друг мой, но отложу выслушивание твоих историй на более подходящее время, — ответил Тресилиан, — если, конечно, ты не сочтешь уместным для своей доброй славы подвергнуться, подобно своему бывшему жилищу, некоей метаморфозе с помощью языков пламени. Но ты видишь теперь, что даже твои лучшие друзья считают тебя не чем иным, как простым колдуном.
— Да простит им господь, — вздохнул кузнец, — тем, кто путает ученое искусство с недозволенным законами волшебством! А я так скажу, что человек может быть искусен, как самый лучший коновал, когда-либо копавшийся в лошадином брюхе, или даже более того, а во всем остальном быть ну просто чуть повыше обычных людей и, уж во всяком случае, не колдуном.
— Упаси боже! — согласился Тресилиан. — Но сейчас помолчи-ка немного. Видишь, сюда идут хозяин с помощником, который, сдается мне, что-то уж больно мал ростом.
Все в гостинице, включая и самое госпожу Журавлиху, и впрямь так были заинтересованы и взволнованы рассказом об Уэйленде Смите, а также вновь поступавшими, разнообразными и еще более удивительными вариантами этого эпизода, притекавшими со всех сторон, что хозяин в своем благородном рвении угодить гостям не сумел заполучить иной подмоги, кроме как от мальчугана лет двенадцати, подручного буфетчика, по имени Самсон.
— Хотел бы я, — сказал он в свое извинение, ставя на стол бутылку хереса и обещая немедленно вслед за этим подать и еду, — хотел бы я, чтобы дьявол унес и мою жену и все мое семейство заместо этого Уэйленда Смита, который, смею сказать после всего слышанного, гораздо меньше их заслуживал чести, оказанной ему сатаной.
— Согласен с тобой, приятель, — подхватил Уэйленд Смит, — и, раз ты так рассуждаешь, я готов выпить за твое здоровье,
— Я, конечно, не стою за тех, кто знается с дьяволом, — сказал хозяин, хватив за здоровье Уэйленда воспламеняющий бодрость глоток хереса, — но я… Вы пили когда-нибудь лучший херес, господа? Так вот что я скажу: лучше иметь дело с целым десятком обманщиков и негодяев, таких, как вот этот Уэйленд Смит, чем с одним дьяволом во плоти, который завладел всем — и домом, и очагом, и постелью, и столом.
Здесь дальнейшие подробности злоключений бедняги были прерваны пронзительным визгом его подруги, завопившей из кухни, и он мгновенно заковылял туда, попросив у гостей прощения. Как только он исчез, Уэйленд Смит в самых разящих эпитетах, какие только возможны в языке, выразил свое предельное презрение к простофиле, прозябающему под жениным башмаком. Он дал также понять, что, не будь лошадей, нуждавшихся в отдыхе и корме, он посоветовал бы достойнейшему мистеру Тресилиану лучше сразу тронуться в дальнейший путь, нежели платить по счету, предъявленному таким трусливым, замордованным, обабившимся мямлей, как Гаффер Крейн. Появление огромного блюда с превосходным студнем из телячьих ножек и свиной грудинкой несколько смягчило негодование кузнеца, а вскоре оно и совсем исчезло при виде отличного каплуна, зажаренного так деликатно, что капельки сала поблескивали на нем, по выражению Уэйленда, как майская роса на лилии. И тотчас же Гаффер Крейн и его почтенная супруга превратились в его глазах в весьма старательных, услужливых и любезных хозяев.
По обычаям тех времен хозяин и слуга сидели за одним столом, и последний с сожалением заметил, что Тресилиан почти не притронулся к еде. Уэйленд припомнил боль, которую причинил ему, упомянув о девице, в обществе коей впервые его увидел. Но, боясь касаться этой скользкой темы, он решил приписать воздержность Тресилиана в еде другой причине.
— Эта еда, поди, слишком груба для вашей милости, — начал Уэйленд, в то время как ножки и крылышки каплуна мгновенно исчезали благодаря его неутомимым усилиям. — Но если бы вы так же долго, как я, пробыли в темнице, которую Флибертиджиббет вознес в небесные стихии и где я еле осмеливался варить себе пищу, чтобы снаружи не увидали дыма, вы бы сочли отменного каплуна более желанным лакомством.
— Если тебе он нравится, друг мой, — ответил Тресилиан, — и прекрасно. Однако, если можно, поторопись с едой, ведь в этих местах ты не можешь чувствовать себя в полной безопасности. Да и мои обстоятельства заставляют нас неуклонно двигаться вперед.
Дав лошадям лишь необходимый отдых, они быстро промчались до Брэдфорда, где и остановились на ночлег.
На заре они снова тронулись в путь. Чтобы не утомлять читателя излишними подробностями, скажем только, что путешественники без особых приключений проехали графства Уилтшир и Сомерсет и около полудня на третий день после отъезда Тресилиана из Камнора прибыли в резиденцию сэра Хью Робсарта, именуемую Лидкот-холл и расположенную на границе графства Девоншир.
- Предыдущая
- 39/135
- Следующая
