Американская трагедия - Драйзер Теодор - Страница 40

• Предыдущая
• 40/229
• Следующая

— Ладно, — заметил он, помолчав, угрюмо и не без грусти. — Я знаю только одно: вы иногда говорите, что я вам не безразличен, так вот, если б мне кто был не безразличен, я не стал бы флиртовать с другими.

— Ах, вы не стали бы?

— Да, не стал бы.

— А кто же здесь флиртует, хотела бы я знать?

— Вы.

— Я не флиртую и, пожалуйста, уходите отсюда и оставьте меня в покое. Вы только и умеете придираться. Если я танцевала с ним в ресторане, это еще не значит, что я флиртую. Вы мне надоели, вот и все.

— Надоел?

— Да, надоели.

— Ну что же, может быть, мне лучше уйти и больше вас вообще не беспокоить, — сказал Клайд.

В нем пробудилось нечто, напоминавшее мужество его матери.

— Да, так будет лучше, раз вы не можете вести себя иначе, — заметила Гортензия, досадливо постукивая ногой по льду.

Но Клайд уже чувствовал, что не в силах вот так от нее уйти… он слишком пылко стремился к ней, был слишком ею порабощен. Воля его слабела; он с тревогой смотрел на Гортензию. А она вновь подумала о жакете и решила, что надо стать любезнее.

— А вы разве не смотрели ему в глаза? — спросил он неуверенно, опять вспомнив, как она танцевала со Спарсером в ресторане.

— Когда?

— Когда танцевали с ним.

— Не смотрела, во всяком случае, не помню. Ну а если бы и смотрела, что за беда? Это ничего не значит. Подумаешь! Неужели нельзя посмотреть в глаза человеку?

— Так, как вы смотрели, нельзя, если вам на самом деле нравится кто-то другой.

Лицо у Клайда стало и недовольное и растерянное.

Гортензия нетерпеливо и негодующе прищелкнула языком.

— Вы просто несносный.

— А там, на льду, когда вы вернулись с ним, — продолжал Клайд решительно, но все же волнуясь. — Вы не подошли ко мне, вы пошли с ним в конец цепи. Я видел. И всю дорогу держали его за руку. А когда вы упали, а потом сидели там с ним, он опять держал вашу руку. Хотел бы я знать, что это такое, по-вашему, — не флирт, нет? А что еще? Будьте уверены, Спарсер думает то же самое.

— Ну и пусть, а я все равно не флиртовала с ним, и можете говорить, что вам угодно. Хотите, чтобы все шло так, как сейчас, — хорошо, пожалуйста. Я не могу вас остановить. Это все ваша проклятая ревность; по-вашему, и того нельзя, и этого нельзя. Как же играть на льду, если не держаться за руки, хотела бы я знать? Вот еще, подумаешь! А вы сами с этой Люсиль Николас? Я видела, как она лежала у вас на коленях, а вы сидели и хохотали, но я ничего такого не подумала. Что же мне надо было делать, по-вашему? Приехать сюда и сидеть, как приклеенной, вот тут, на бревне? Или бегать за вами хвостом? Или чтоб вы бегали за мной? За кого вы меня принимаете? Что я — дура?

Она считала, что Клайд оскорбил ее, и вышла из себя. Она подумала о Спарсере, — он действительно привлекал ее сейчас больше, чем Клайд. Спарсер не романтик — он проще, практичнее.

Клайд отвернулся, снял кепи и мрачно потер голову, а Гортензия смотрела на него и думала о нем и снова о Спарсере. Спарсер мужественнее, не такая плакса. Он не стоял бы вот так и не жаловался, будьте уверены. Он, вероятно, сразу распростился бы с нею, увидев, что тут не будет толку. А все-таки Клайд на свой лад приятен и полезен. Кто еще сделает для нее то, что делает он? И, во всяком случае, он сейчас не принуждает ее уйти с ним куда-нибудь подальше, как ушли остальные. А она боялась, что он тоже решится на такую попытку, опережая ее планы и желания. Их ссора предотвратила это.

— Ну, подумайте, — снова заговорила она, решив, что лучше умаслить Клайда и что, в конце концов, справиться с ним не так уж трудно. — Так мы и будем ссориться? Стоит ли? Для чего вы меня сюда привезли? Неужели, чтобы ворчать на меня все время? Я бы не поехала, если б знала.

Она отвернулась, постукивая по льду узким носком ботинка, а Клайд, снова поддавшись очарованию этой девушки, схватил ее в объятия, прижимаясь губами к ее губам, стараясь удержать ее и подчинить своим ласкам. Но Гортензия, — отчасти потому, что ее теперь влекло к Спарсеру, отчасти потому, что Клайд раздражал ее, — оттолкнула его, злясь и на него и на себя. С какой стати подчиняться ему, делать то, чего ей не хочется, — сейчас, по крайней мере? Она не обещала, что именно сегодня будет с ним так мила, как ему хочется. Такого уговора не было. Во всяком случае, сейчас она не желает, чтобы он так обращался с нею, она этого не позволит

— и все тут! Клайд, понимая теперь, как она на самом деле к нему относится, отступил и только смотрел на нее мрачными и жадными глазами. И она ответила пристальным взглядом.

— Вы, кажется, говорили, что хорошо относитесь ко мне, — сказал Клайд почти злобно, видя, что все его мечты об этом дне, о счастливой прогулке развеялись как дым.

— Да, хорошо отношусь, когда вы бываете милым, — ответила она лукаво и уклончиво, думая о своих прежних обещаниях и стараясь как-нибудь уладить дело.

— Ну да, хорошо, — сказал он ворчливо. — Вижу я ваше хорошее отношение. Вы даже не позволяете мне до вас дотронуться. Хотел бы я знать, что вы имели в виду, когда говорили со мной в тот раз.

— А что я такое говорила? — возразила Гортензия только для того, чтобы выиграть время.

— Как будто вы не знаете!

— Ах да! Но ведь все это не сейчас, правда? Кажется, мы говорили… — Она замолчала в нерешительности.

— Я помню, что вы говорили, — продолжал Клайд. — Но теперь я вижу, что вы совсем не любите меня, в этом все дело. Если б вы в самом деле меня любили, какая вам была бы разница — теперь, или через неделю, или через две? Как видно, это зависит от того, что я для вас делаю, а не от вашей любви ко мне. Вот так ловко!

Страдание сделало его дерзким и смелым.

— Ничего подобного! — огрызнулась она, разозленная тем, что он угадал правду. — И я не желаю, чтобы вы так со мной разговаривали. Мне совсем не нужен этот несчастный жакет, если хотите знать. И можете получить назад ваши несчастные деньги, не нужны они мне. И оставьте меня в покое раз и навсегда. У меня и без вашей помощи будут жакеты, сколько угодно!

Сказав это, она повернулась и пошла прочь. Но Клайд, уже думая, как всегда, только о том, чтобы ее умилостивить, бросился за ей.

— Не уходите, Гортензия, — просил он. — Подождите минутку. Я ничего такого не думал, честное слово. Я без ума от вас, честное слово. Разве вы не видите? Ну, пожалуйста, не уходите. Я совсем не для того даю вам деньги, Чтобы получить что-то взамен. Возьмите их просто так; если хотите… Я никого на свете так не люблю, никогда не любил. Возьмите все деньги, не надо мне их. Но только я думал, что и вы немножко любите меня. Неужели я совсем, совсем вам безразличен, Гортензия?

Он казался покорным и испуганным, и она, почувствовав свою власть над ним, немного смягчилась.

— Нет, конечно, — заявила она. — Но все равно, это не значит, что вы можете обращаться со мной так, как сейчас. Вы, кажется, не понимаете, что девушка не всегда может сделать все, чего вы от нее хотите, как раз тогда, когда вам хочется.

— О чем это вы? — спросил Клайд, не вполне уловив смысл ее слов. — Я не совсем понял.

— Ну, уж, наверно, поняли.

Она не могла поверить, что он не знает.

— Ах, вот что! Мне кажется, я знаю, что вы хотите сказать. Теперь понятно, — продолжал он разочарованно. — Это старая история, все так говорят, я знаю.

Клайд, в сущности, повторял теперь слова и интонации других юнцов из отеля — Хигби, Ретерера, Эдди Дойла, — которые объяснили ему, в чем тут дело, и рассказали, что девушки, ссылаясь на это, выкручиваются иной раз из трудного положения. И Гортензия поняла, что он разгадал ее уловку.

— Как не стыдно! — воскликнула она, притворяясь обиженной. — Вам ничего нельзя сказать, вы все равно никогда ничему не верите. Но хотите — верьте, хотите — нет, а это правда.

— Я теперь знаю, какая вы, — сказал он печально, но и чуточку высокомерно, как будто все это было ему давно знакомо. — Вы меня совсем не любите, вот и все. Теперь я понял.

• Предыдущая
• 40/229
• Следующая