Два месяца и три дня - Клевер Алиса - Страница 40

• Предыдущая
• 40/59
• Следующая

Арина вовсе не уверена, что делает все правильно, но Максим стонет и шепчет что-то неразборчивое. «Глубже»? Да разве это возможно – еще глубже? Но он продолжал давить ей на затылок, не сильно, она могла бы увернуться, если б захотела, но она не хочет. Она повинуется движениям его рук и позволяет его члену проскользнуть еще дальше, почти лишить ее кислорода.

Он трахает ее прямо в рот! Это сумасшествие, и она тоже сошла с ума или исчезла вовсе, и теперь больше не Арина, а приз, подарок на день рождения, рабыня по доброй воле, единственное желание которой – справиться с этим чудовищным напором, с этим невероятным объемом. Дыши, Белоснежка, дыши! Его движения становятся прерывистыми и куда более резкими. Его пальцы впиваются в ее затылок, не давая остановиться, отстраниться. Затем что-то меняется, и Максим вдруг делает шаг назад, от нее. Что-то не так? Он смотрит ей в глаза – взгляд сумасшедший, требующий и ждущий чего-то.

– Смотри на меня, – командует он и подносит трепещущий член к ее распахнутым губам. – Сейчас я кончу тебе в рот. Я хочу, чтобы ты это видела.

Он говорит, и это тут же происходит на самом деле. Максим не отрывает взгляда от покорного лица покоренной им Белоснежки. Тугая струя белой жидкости выплескивается прямо ей в рот, от нее ни увернуться, ни спрятаться. Лицо Максима искажается от наслаждения. Арина глотает сперму, но не смыкает губ, пока сладостные сокращения и пульсация не останавливаются полностью, затем приближает губы к члену и проводит по его головке языком.

– О, девочка ты моя, девочка, – стонет Максим и оседает к ней на ковер, поднимает ее, тянет к себе и целует в губы – страстно, требовательно, проникая внутрь, он проводит языком по ее зубкам, играет с кончиком ее языка, которым она так сладко орудовала еще несколько секунд назад. Его руки судорожно прижимают Арину к себе, он прижимает ее и гладит по спине.

– Прости, прости меня, девочка, – шепчет он ей в ухо, хотя Арина не знает, за что он просит прощения. Она кладет голову ему на плечо и улыбается. Она сделала все, что он просил, она выдержала.

– Тебе было хорошо, правда? – спрашивает она, и Максим в изумлении чуть отстраняется, потом приподнимает за подбородок ее лицо и смотрит в глаза.

– Ты даже не представляешь, насколько хорошо, Белоснежка. Ты совершенное чудо. Я поверить не могу, что заполучил тебя.

– Ты заполучил меня, – покорно кивает Арина.

– И ты все еще согласна делать все, что я захочу от тебя? – спросил он нежно. – Потому что это был только первый акт нашей оперы.

– Что? – Арина опешила.

– Или балета. Как пожелаешь. – Максим ловит ее взгляд и усмехается. – О, я не думаю, моя дорогая Белоснежка, что этой ночью тебе придется спать. Я хочу тебя каждую минуту, что ты рядом.

– А это не наваждение? – усмехнулась Арина. – Может быть, ты в детстве насмотрелся диснеевских мультиков?

– Не думаю. А впрочем… – пожал плечами Максим. – Пойдем, я должен хорошенько покормить тебя. Поверь, дорогая, сегодня тебе понадобятся силы.

Самым сложным было сдерживать страх, растущий где-то в глубине души. Сдерживать его и не показывать ни одним движением мышц лица, ни одним случайно оброненным словом, ни жестами рук.

Он не должен ничего знать.

Забывать про страх было легче всего, если он был рядом. Тогда можно было погружаться в блаженное опьянение, головокружение, которое охватывало ее всякий раз, стоило ей взглянуть на его каштановые волосы, волевой подбородок и искрящиеся, заводные глаза. Он с улыбкой притягивал ее к себе, обнимал, говорил какие-то милые, ничего не значащие глупости, а потом трахал ее до тех пор, пока она не сходила с ума и не лишалась сил.

Тогда он относил ее на руках в кухню, укладывал там на диван, а сам готовил что-нибудь на плите – рыбу на гриле с легким соусом из шпината, безумно вкусный семифредо или замысловатые, сложно собранные канапе из фруктов, сыров и еще черт знает чего – странное занятие для сына миллиардера, но он любил готовить и готовил отлично. И кормил Арину с рук кусочками фруктов, поил вином, не разрешая ни двигаться, ни одеваться.

Ты будешь делать только то, что я тебе позволю.

Максим требовал неподвижности, особенно тогда, когда она была до предела непереносима. Зная, как заставить ее тело пылать от жара, он играл в нее, словно она и вправду была куклой, безмолвной и прекрасной, покорной и согласной на самые изысканные извращения, которые посетят его красивую голову.

Он раздевал ее донага и сажал на пол, где заставлял расставить ноги – широко, еще шире, чтобы ничто не скрылось от его внимания. Он распускал ее черные волосы, вытаскивая из тугой косы свою любимую красную атласную ленту, и связывал ее руки лентой, привязывал к ножке стола.

– Это чтобы ты чувствовала себя беспомощной. Чувствуешь? – вкрадчиво спрашивал он, как всегда, внимательно наблюдая за ее реакцией.

– Да, – кивала Арина, потому что это именно так и было. Беззащитная и раскрытая, полностью в его власти, она ждала, когда он поцелует ее, или положит ей в рот ложку обжигающе холодного мороженого, или заставит кончить, прикасаясь к ее распаленному и возбужденному клитору холодными от мороженого пальцами или языком. Что именно будет следующим, зависело целиком от него. И он изучал ее вкусы и реакции, в еде, сексе или музыке, словно составлял карту только что открытого им континента.

Эти долгие часы были окрашены в багрянец жгучего стыда и острого желания, и Арина с ужасом понимала, что улетает в пропасть, черную дыру, откуда можно уже и не выбраться.

Она была без ума от всего, что он делал с нею. Ей нравилось, как он играет с ее телом, хотя это была не она, а всего лишь тело, и Максим Коршун с восторгом мальчика, заполучившего новую игрушку, экспериментировал, нимало не интересуясь тем фактом, что к этому прекрасному телу прилагается живая, молодая, перепуганная женщина.

Влюбленная в него женщина.

Прискорбно, не правда ли? Поначалу Арина пыталась обмануть себя, она говорила себе – «это только плотское». А потом – «это пройдет, как только он исчезнет из моей жизни». Но с каждым днем она погружалась все глубже, пропадала безвозвратно, утопая в холодных, изучающих ее, внимательных серых глазах. Он был самым привлекательным, но и самым закрытым человеком из всех, кого знала Арина. Разве способен ее понять человек, называющий любовь тиранией адреналина и эндорфинов. Желание, первобытный инстинкт – своего рода схватка, партия покера сознания с «бессознательным», управляющим нами с древних времен. Максим называл инстинкты своими фигурами в сексуальной игре, где приз – физическое наслаждение.

Его любимая игра. Самая острая, самая головокружительная – сильнее любого вина или наркотика – в первую пару месяцев особенно. Так он говорил.

Больше всего Арина боялась, что Максим каким-то образом распознает, что с ней происходит, и станет играть с этим тоже. Использует ее глупое чувство как пешку в шахматном поединке, как еще один пульт управления, как дополнительное средство сделать ее окончательно перед ним беззащитной. Что будет дальше?

Она не позволяла себе думать об этом, и он, Максим, тоже не давал ей возможности размышлять. Он владел не только ее телом, но и ее временем. Но бывали моменты, когда она все же оставалась одна.

Как-то вечером Максим заявил, что ему надо поработать и что мешать ему в этом деле никак нельзя, так что Арина может делать все, что угодно, за исключением того, чтобы покинуть периметр владения Ричарда.

– Я хочу, чтобы в любую минуту я нашел бы тебя неподалеку, если бы захотел, – недвусмысленно пояснил он и улыбнулся.

– Уф-ф! – воскликнула от неожиданности Арина. – Неужели у тебя еще остались силы?

Максим сделал вид, что оскорбился. Он сдвинул брови, велел Арине сесть рядом на стул, зацепил двумя пальцами горловину надетой на нее своей футболки и оттянул вниз так, что обнажились ее груди.

• Предыдущая
• 40/59
• Следующая