Философский словарь - Конт-Спонвиль Андре - Страница 19

Вот почему не стоит поклоняться бессознательному и не стоит даже слишком ему доверяться. Ведь бессознательное тоже не Бог. И психоанализ, возведенный в ранг религии, оборачивается всего лишь очередным суеверием.

Оскорбление, нанесенное самолюбию, принимаемое всерьез и переживаемое как трагедия. Принцип бесчестья лежит в основе дуэли, вендетты, а иногда и войны. Некто назвал вас трусом, соблазнил вашу жену, поставил под сомнение вашу честность, вашу мужественность, ваши слова… Если вы его не убьете или, по меньшей мере, не докажете публично, что он не прав – в прежние времена на дуэли, сегодня скорее просто в драке, а то и через суд, – вы обесчещены. Так многие обманутые мужья (состояние, в котором нет ничего позорного) становятся убийцами (состояние, в котором нет ничего достойного уважения), лишь бы избежать бесчестья. Так целые народы уничтожали друг друга в самоубийственных стычках, лишь бы никому не дать повода усомниться в их храбрости. Слишком заботиться о своей чести значит придавать слишком большое значение чужому мнению и слишком маленькое – чужой жизни.

Наука о живых организмах и о жизни вообще. Нетрудно заметить, что существование биологии как науки отнюдь не может служить резоном к тому, чтобы жить, и даже к тому, чтобы заниматься биологией. Тем не менее все наши резоны напрямую зависят от биологии, которая должна найти им хотя бы теоретическое объяснение. Но объяснить что-либо – еще не значит вынести этому оценку, и никакое объяснение не освобождает от необходимости судить.

От английского (в американском варианте) behavior, что значит поведение. Бихевиоризм – второе название поведенческой психологии (Поведение).

Все есть благо, провозгласил Лейбниц, а Вольтер в своем «Кандиде» подверг этот оптимизм убедительной насмешке. Действительно, весь наш опыт неумолимо свидетельствует о полной абсурдности предложенной Лейбницем формулы. Между тем она совершенно безупречна. Если Бог существует, если он всемогущ и всеблаг, значит, и в самом деле все к лучшему в этом лучшем из миров, и иначе быть не может. Принципом лучшего можно объяснить все, но именно поэтому он ничего не объясняет (с его помощью можно было бы с равным успехом объяснить существование мира, во всем отличного от нашего, например мира, в котором нет рака, или мира, в котором войну выиграл Гитлер, и т. д. и т. п.). Истина заключается в том, что мы ничего не знаем ни о таком Боге, ни о возможности существования другого мира, ни о происхождении зла (если допустить, что Бог существует). Все это, заключает Вольтер, не более чем «игра ума любителей поспорить, а сами они – каторжники, играющие своими кандалами».

Все есть благо… Так звучит заключительная реплика Эдипа у Софокла; то же самое произносит и Сизиф у Камю. И это уже не религия, но мудрость. Не оптимизм, но трагизм. Не вера, но верность: «Сизиф учит нас высшей верности, которая отрицает богов и движет камни. Он тоже считает, что все в мире есть благо. И вселенная, отныне лишенная хозяина, не представляется ему ни бесплодной, ни ничтожной. […] Мучительное восхождение к вершине – само по себе достаточное основание, чтобы человеческое сердце преисполнилось сознанием полноты бытия. Мы должны представлять Сизифа счастливым» («Миф о Сизифе», заключение).

Таким образом, если все есть благо, во всяком случае в определенном смысле, то не потому, что зла не существует, и не потому, что зло, как полагал Лейбниц, стоит на службе более высокого добра. Скорее это так потому, что не существует ничего, кроме реальности, которая не является ни добром, ни злом (вернее, является добром или злом только для нас), а для того чтобы иметь возможность хотя бы частично переделать мир, его следует принимать целиком таким, какой он есть. Оптимизм ведет к обману; пессимизм – к тоске. Мир – не супермаркет, в котором можно набрать в корзинку то, что нравится. Либо мы его принимаем, либо нет, и тот, кто надеется переделать мир, должен прежде его принять. Так что же, и в самом деле все в мире есть благо? Пожалуй, это слишком громко сказано. Все в мире истинно, так будет вернее. И здесь мы покидаем Лейбница, чтобы присоединиться к Спинозе. Это уже не философия лучшего из возможных миров, это философия единственно возможного мира. То же самое говорит и Камю, полностью сходясь со Спинозой: «Значение имеет только одно – подлинность, а человечность и простота в нее вписываются. Но когда я могу быть более подлинным, чем тогда, когда я и есть этот мир? Я чувствую полную удовлетворенность еще до того, как начал чего-то желать. Вот она, вечность, на которую я надеялся. Я больше не желаю быть счастливым; все, что мне нужно, – это сознавать» («Изнанка и лицо»).

Признательная память о том, что было; память о счастье или благодати; само это счастье или заново переживаемая милость. Именно поэтому благодарность является добродетелью – сознание долга приносит ей радость, тогда как самолюбие стремится о нем забыть.

Благодарность распространяется на былое, пока это былое сохраняется. Это счастливое воспоминание, обратное ностальгии. Благодарный человек с любовью думает о прошлом не потому, что этого прошлого больше нет (это и есть ностальгия), а потому, что истинность прошлого сохраняется в настоящем, которое не испытывает нехватки ни в чем. Благодарность – это вновь обретенное время, радостное ощущение вечности, что прекрасно показал Пруст в романе «В поисках утраченного времени». Память выступает здесь как надежная гавань в бушующем море жизни. И напротив, «жизнь безумца, – учил Эпикур, – неблагодарна и исполнена тревоги, она смотрит только в будущее». Благодарность противостоит ностальгии и является чувством, обратным надежде.

Необъяснимый, безусловный, незаслуженный дар. Единственной благодатью является реальная действительность, оберегающая нас и наполняющая чувством полноты бытия.

Способность испытывать желание, чтобы другому было хорошо, и, как следствие, либо стремление сделать для него что-то доброе (в этом случае благожелательность смыкается с благотворительностью), либо надежда, что это доброе случится с ним само собой. Во втором случае доброжелательность стоит столько же, сколько надежда, т. е. ничего, хотя она все-таки лучше, чем злопыхательство.

Акциденция, длящаяся во времени; то, что случается (то есть не является ни свойством, ни субстанцией) и сохраняется в этом виде. На практике благоприобретенное чаще всего противопоставляют врожденному. Благоприобретенное – это то, что мы получаем благодаря воспитанию, истории и культуре, а не по наследству и не от природы.

Проблема врожденного и благоприобретенного особенно остро дискутировалась в 1960–1970-е годы. Тогда появилась тенденция считать врожденное свойством «правого» толка, по определению толкающим человека к консерватизму и заставляющим его оставаться глухим к призывам политики, справедливости и истории. Напротив, благоприобретенное относили к числу «левых» качеств, открывающих дорогу действию, переменам и прогрессу. Один из еженедельников опубликовал статью, озаглавленную «Дарований не существует». Это был левый еженедельник. Другой посвятил всю первую полосу проблеме передачи по наследству умственных способностей. Это был правый еженедельник. Две полуправды, и одна и та же ошибка. На самом деле благоприобретенное не менее реально, чем врожденное, и так же может быть несправедливым.

Любой более или менее сложный человеческий феномен располагается как бы на стыке того и другого. Например, способность к речи у нас врожденная, но умение говорить на том или ином конкретном языке есть нечто благоприобретенное. А как обстоит дело с умственными способностями и талантами? Разумеется, и ум, и талант подразумевают некую биологическую подоснову, то есть нечто врожденное, но для их развития необходимы история, развитие, воспитание, то есть нечто благоприобретенное. Кому-то выпадает шанс получить и то и другое, кому-то – несчастье не иметь ничего.