Катастрофа - Скобелев Эдуард Мартинович - Страница 26

• Предыдущая
• 26/117
• Следующая

Я уже отказался от намерения что-либо выудить из Верлядски, но снабдив его деньгами, вызвал почти необузданный прилив дружелюбия.

— Если вы всерьез насчет книги и не пудрите мне мозги, как прочая догнивающая здесь сволочь, сбежавшая от долгов, тягот цивилизации или преступлений, я скажу: держитесь художника, а вернее, его жены. Если вы поладите с ней, сезам откроется перед вами… А коли не поладите, пеняйте на себя… И как говорят в Гонконге, дай бог, чтобы ваши ближние не промыли вам уши прежде дальних…

В тот же день я отправился к художнику. Потный и грузный, он сидел под грибком на лужайке и специальной камерой фотографировал мух.

— У меня прекрасная коллекция фотографий, — похвалился Дутеншизер, отираясь мохнатым полотенцем, которое лежало у него на коленях. — Мне было бы не трудно написать о некоторых аспектах жизни животных, но, к сожалению, нет свободного времени… Художник творит постоянно. Порою мне кажется, что процесс мышления, если его выразить графически, состоит из чередования цветов и линий. Собственно, и слова представляют из себя комбинацию цвета и формы. Не находите?

— Не исключено.

— Вот именно! — подхватил он. — Люди равны, и мысль одного не имеет никаких преимуществ перед мыслью другого. Вы мне возразите, что все определяет истина, но я скажу, что все мнения бесконечно далеки от истины, а всякая бесконечность равна другой…

Наслышанный о необузданности фантазии художника, годами собирающегося создавать шедевры, я перевел разговор в нужное мне русло — сказал, что хочу написать о Такибае, и при этом сослался на Ламбрини.

Дутеншизер засопел.

— Он спер идею у меня! У великих всегда воровали идеи! Но великие — потому и великие, что не оскудевали! Я давно собирался сделать пару портретов Такибае. Впрочем, теперь уже это не важно: я намерен уехать. Бесконечные ливни навевают хандру и скуку. Я люблю неслышные европейские дожди, не заглушающие шорох слез умиления…

От Верлядски я уже усвоил: чем громче кто-либо уверяет, что собирается уехать, тем вернее, что он еще долго проторчит на Атенаите.

— А если моя книга будет фактически иллюстрировать ваши портреты? — решился я на льстивое предложение.

Разогнав полотенцем мух, художник заходил возле грибка. Сказал почти торжественно:

— Сэр, я целиком принес себя в жертву искусству! Да-да, и терплю в своем доме Содом и Гоморру именно потому, что желаю спасти искусство. Как Иисус правду. Меня распяли для всеобщего обозрения, но я не отчаялся и не предал идею: Дутеншизер, сказал я, тебе довольно шевельнуть пальцем, чтобы переменить быт. Ты можешь уехать, но ты этого не сделаешь. Ты не бросишь дело на полпути. — Он посмотрел испытующе мне в глаза: — Когда я встретил это гнусное создание, Гортензию, и на первых порах влюбился в нее, я, в доказательство любви, передал ей все свои сбережения. Такую глупость делают раз в столетие, не чаще, и именно я сделал глупость. Линия грудей, изгиб бедра — о моя палитра!.. Я надеялся со временем заработать большие деньги. Но увы… Меценат, покупавший мои картины, внезапно умер. А другие оказались тупы…

В болезненном желании Дутеншизера прославиться и заработать много денег было что-то жалкое. Этих типов, бредящих о славе и счетах в банке, я во множестве перевидал на своем веку, но никогда прежде в их присутствии меня не охватывало чувство стыда по причинам их безграничной наивности. И еще фальши. Дутеншизер за свою славу цеплялся, чтобы спрятаться от чего-то значительно более страшного, чем бесславие и бедность…

На втором этаже с шумом растворилось окно. Я увидел Гортензию.

— Что он вам тут молол, мистер Фромм, какую ахинею? Что я лишила его средств к существованию?

— Миссис Дутеншизер, — сказал я, помня о совете поляка, — мы тут почти договорились об одном деле. Я прошу вашего патроната. Предприятие удастся, если к нему с благоволением отнесется такая очаровательная женщина, как вы!..

Узнав, что мы задумали книгу об адмирале, Гортензия принесла из глубины комнаты телефон.

— Вот мое условие, — сказала она. — Вы, мистер Фромм, будете знакомить меня с законченными главами, а он — показывать начатую мазню!

Я убедил Дутеншизера согласиться, Гортензия тотчас кому-то позвонила.

— …У меня есть парни, которые согласны воспеть адмирала… Мистер Фромм и мой законный супруг… Да, конечно, они хотели бы видеть его в обычной обстановке… Но публика не знает, как делается история!.. Живчик, ты прав: великий характер не может проявиться в мелочах!..

Потом мы сидели на веранде, пили кокосовое вино, ели салат из осьминогов и говорили о том, удастся ли Такибае приобщить Атенаиту к цивилизации.

— Разумеется, нет, — сказала Гортензия. — Да в этом и нет необходимости. Кое-кого меланезийцы весьма раздражают, и я лично понимаю их… Мы держим двух служанок. Почему двух, если хватило бы одной? Да потому, что каждая из них в любой момент, не спросясь, может уйти в родную деревню, если почувствует скуку или ей приспичит на свидание к дружку. Внушить что-либо им совершенно невозможно, и стимул оплаты их не особенно трогает: были бы деньги, а сколько их, вроде бы безразлично. Дети, настоящие дети…

На нас были выписаны пропуска, и чиновник канцелярии, в котором я с радостью узнал Куину, провел нас в кабинет.

Такибае был в шортах и спортивном трико.

— Мне доложили, что вы готовы работать над образом меланезийского государственного деятеля. Прямо скажу: для нашей страны, обкраденной империализмом в наиболее плодотворную пору жизни, нужны образы, которые заложили бы основы национального духа…

Убежденный в значительности своей личности, Такибае не подготовил никакого специального шоу. Он не избегал в нашем присутствии бесед конфиденциального характера и не пытался создать впечатления своей чрезвычайной загруженности и служебного усердия.

Дутеншизер фотографировал адмирала, смущенно повторяя, что фотографии психологически подготовят его к портрету.

Я спросил Такибае, как он представляет себе роль современного политического деятеля.

— Теперь, когда развитие человечества переживает кризис, значение политики и политиков непрерывно растет. Увы, на земле еще не изобретено эффективного механизма, уравновешивающего власть, которая, как известно, карает и награждает, ведет переговоры и сеет разрушения. В наше время компетентные вожди — главное богатство наций. Народ должен иметь право выбирать достойных. Именно в этом кроется его жизнеспособность. Я не собираюсь болтать, как другие, о скромности. Да, я, безусловно, выдающийся государственный деятель. На предстоящих выборах я выставлю свою кандидатуру и, думаю, у меня не будет конкурентов…

• Предыдущая
• 26/117
• Следующая