Владимир - Скляренко Семен Дмитриевич - Страница 80
- Предыдущая
- 80/132
- Следующая
Но он вдруг забывает об уложенном с князем Руси ряде, о том, что сам пригласил воеводу Рубача в Константинополь, забывает обо всем…
— Я не хочу видеть русских воинов в Константинополе, — кривя губы, цедит император Василий, — мне не о чем говорить с их воеводами… Переправьте их через Босфор и пошлите в Болгарию… Я все сказал. В Константинополь!
Темной ночью воевода Рубач пришел в себя, долго смотрел на звезды, слабо тлевшие в глубине неба, слушал топот коней, голоса воинов, долго думал, но никак не мог понять, что с ним произошло.
— Люди, вой, где я? — хотел он крикнуть, но с уст сорвался лишь едва слышный шепот.
Как раз, видимо, кто-то и ждал этого шепота, потому что сразу же до уха Рубача долетело:
— Мы здесь, воевода…
— Кто вы? — Безрук… Щадило…
— Слава Богу! Где же мы? Что случилось?
— Мы, воевода, честно и славно бились под Хрисополем и победили войско Варда Фоки…
— Сколько полегло наших воев?
— Две тысячи!
— О Боже, Боже!.. Долгое молчание.
— Тогда… я хочу говорить с императором Василием… Мы сделали, что могли, пусть император пообещает… Везите меня в Константинополь.
— Тебя, воевода, ранили в грудь месяц тому назад, нас в Константинополь не пустили, а переправили через Босфор и послали в Болгарию.
Грудь Рубача горела, бешено колотилось сердце, нечем было дышать, и все-таки, превозмогая все, он промолвил:
— Се лжа, измена… На Константинополь… Сейчас же!
— Мы далеко от него, — прозвучал ответ, — ныне ночью миновали Адрианополь, утром двинемся на север, в Родопы.
— Погодите! — промолвил воевода. — Молчите… дайте мне только воды и вина… Я подумаю…
Но воевода уже не колебался. Узнав о случившемся, он решил, что следует делать. Рубач хотел лишь тихо полежать, передохнуть, собраться с силами.
На рассвете воевода сделал вид, что проснулся.
— Мужи мои, вой! Посадите меня! — велел Рубач.
— Не след, воевода, сейчас мы в дорогу пустимся, а ты лежи, отдыхай!
— Нет, я отдохнул, хватит, и вам в дорогу пора… Потому посадите!
Его посадили, воевода тяжело дышал, с минуту глядел перед собою. В поле светало, вдали виднелись стены города, а перед ними простерлись две дороги — одна к темным горам, другая в долину.
— Узнаю, — промолвил Рубач. — Здесь бились мы когда-то с князем Святославом против ромеев и победили их.
Он помолчал, дышать становилось ему все трудней.
— А теперь слушайте, — продолжал Рубач. — Мы сделали все, что могли… Ромеи нас обманули, потому именем князей Святослава и Владимира повелеваю: поворачивайте от Родопов, идите не против болгар, а ступайте к Дунаю и расскажите обо всем князю Владимиру… Вот так и приходит смерть… Прощайте!
Он пошатнулся и, мертвый, пал на землю… Воины положили его тело на телегу и в серых утренних туманах повернули направо, к Дунаю…
3
На многие брани, защищая родную землю и ее людей, ходила Русь; летописец временных тех лет, оглядываясь на прошлое, созерцая быстротечный, современный ему мир и стараясь поднять завесу будущего, писал на пергаменте: «Брани были прежде дедов наших и при отцах наших, мир стоит до брани, брань стояла до мира…»
Однако тому же летописцу, да и нам тоже ведомо, что, защищая земли, враждуя с захватчиками, люди русские всегда возвращались с поля боя победителями и никогда не склоняли голов перед врагами.
Потому-то события, происшедшие у далекого Абидоса в Византии, так всколыхнули Русь да и весь тогдашний мир — ведь это русские воины спасли Византию, это они оказались победителями на ратном поле, но как поступила с ними Византия?
Город Киев ждал из похода своих воинов. Отцы, сыновья, братья многих и многих киевлян: воевод и бояр, ремесленного предградья, земляночного Подола, холопской Оболони — много их ушло на брань, все они были отважными, сильными, всех их вела вперед надежда на победу.
И в Киеве все глаза проглядели, поджидаючи из похода своих воинов, — шли дни, недели, месяцы, а их все нет да нет. Со стен наблюдала стража, далеко за город выходили люди и ждали и, кто бы ни ехал Червенским гостинцем, спрашивали: где, где же замешкались наши вой?
Наконец в Киев стали доходить слухи, что воины идут домой, видели их в земле уличей и тиверцев, что за городом Пересеченом они переправились через Днестр, что позади них уже остался Гнилой Тискот и Торческ, они все ближе, ближе — уже на Руси.
Одно лишь удивляло киевлян — о возвращавшихся из Византии в Киев воинах рассказывают случайные путники, купцы, заезжие гости, но почему они сами не дают о себе знать, не посылают вперед гонцов?
Когда воины миновали Стугну и вот-вот должны были появиться на околице, весь Киев вышел за стены, стал вдоль Червенского гостинца и ждал…
Знойный, удушливый день. В небе ни облачка. Поле искрится, сливаясь с небосводом. Тишина. В небе звенят жаворонки, в травах стрекочут кузнечики.
На юге поднялось рыжее облако пыли, оно все росло и росло. Что случилось? Русских воинов в поход отправилось множество, гарцевали они на борзых конях, сильные, молодцеватые. Теперь по полю шло пешее воинство в убогих рубищах, за ними на долгие поприща растянулся обоз, и движутся они так медленно!
Вперед вышли градские старцы.
— Стойте!
Воины остановились и стояли, опустив головы.
— Кто вы? Зачем пожаловали в город Киев?
— Мы вой русские, идем из города Константинополя с похода…
— С похода? А почему же вы такие? Неужто посрамили честь земли Русской? Где воеводы ваши и тысяцкие? Где ваше знамя?
Вышли вперед тысяцкие и сотенные, неся на плечах своих выдолбленную из дерева корсту, покрытую знаменем князя Владимира. Подойдя к толпе, старшины остановились.
— Не посрамили мы земли Русской, несем с собою прах воеводы нашего Рубача, вот и знамя. Слушайте, отцы, братья, сестры, жены: мы честно сражались, как велел князь и наказали вы, но греки нас обманули, после брани за Константинополем хотели послать нас на болгар, не дали дани, переступили ряд…
Люди молчали. Из немногих слов, сказанных над гробом воеводы Рубача, все поняли, что произошло в далекой Византии, и не стыд, а обида, гнев, отчаяние зажгли сердца людей — плач, великий плач стоял над полем, отцы кинулись к сыновьям, жены к мужьям, дети к отцам.
А далее свершилось неминуемое — унижение, гнев, отчаяние и тяжелое человеческое горе прорвались и разразились подобно грозе и буре, которая проносится вдруг среди ясного неба знойным летом, как пробуждается вдруг скованная льдом река, что рвет берега и препоны…
Воины, ходившие в чужую далекую землю, и люди киевские, так долго и нетерпеливо их ожидавшие, двинулись к городу, дошли до стен Горы, обогнули их и стали подниматься по дорожке, которая вела к Боричеву взвозу. Шаг их ускорялся, из толпы вырывались стоны, плач, проклятья. Над головами, колыхаясь, плыла, покрытая знаменем, корста с прахом воеводы Рубача.
Вот они остановились напротив терема греческого купца Феодора. Оттуда выскочили, но, увидев толпу, тотчас спрятались за частокол слуги. В верхних окнах терема на миг показались и исчезли лица купца Феодора и его сына Иоанна.
— Выходи, купчина, хотим говорить с тобой! — послышались возбужденные голоса.
— Спускайся, отвечай за смерть людей наших!
— Не прячься, слуга императоров! Ведь это ты подговаривал нас, потчевал медом, посылал в Константинополь!
— Идите, идите сюда, ромейские псы!.. Разноголосая толпа шумела, кричала, взывала, сердца людей пылали местью. Одна искра, один удар — и разразится гроза; люди киевские стояли у терема купца Феодора, но видели перед собой всех ромеев, всех императоров, всю Византию, которая веками причиняла им зло, а нынче еще раз нанесла кровную обиду, взяв жизни родных, близких людей.
— Выходи, грек, отвечай за дело Византии!
И кто знает, если бы старый Феодор вышел бы вместе с сыном Иоанном из терема, стал перед людьми, повинился в своих злых деяниях, опустился на колени перед гробом воеводы Рубача, может быть, все кончилось бы иначе.
- Предыдущая
- 80/132
- Следующая
