Владимир - Скляренко Семен Дмитриевич - Страница 57

• Предыдущая
• 57/132
• Следующая

— Посмотрим, — говорит захмелевший боярин, — что даст нам Владимир. Пришел, убил Ярополка. Что ж, не посчастливилось с нашим князем — присягнули служить Владимиру, надеемся, что он будет нам давать. Однако пока что робичич ни о чем не думает, твердит — дай, дай, дай… Ладно, даю, дам еще и еще, но ведь моя земля должна давать прирост, скотина — приплод, а золото — новое золото.

Коницар умолкает. В светлице наступает тишина. На дворе лают псы. Воротислав, который не садится за стол, а прислуживает поздним гостям, выходит в сени, осторожно отодвигает засов на дверях и, прячась у темной стены, стоит, прислушивается.

Собаки умолкают, на Горе тихо, темно, огонек светится только в сенях княжеского терема, где стоят гридни. Воротислав возвращается в светлицу, говорит, что на дворе спокойно.

Встревоженные лаем собак, бояре и воеводы продолжают говорить уже тише.

— А скажи-ка мне, воевода, — обращается к Волчьему Хвосту воевода Слуда, — разве можно валами и городами загородить всю нашу землю?

— Не валами и городами охраняется земля, — хитро отвечает Волчий Хвост, — а воинством, мечами…

— Где же Владимир возьмет то воинство? — продолжает Слуда.

— Не ведаю… Знаю, что земли откалываются от Киева, радимичи и вятичи не платят дани, черные булгары собирают рать, червенские города под властью Польши, а есть еще и Византия.

— Так для чего же те валы и города? — смеется Слуда.

— Не ведаю, — повторяет Волчий Хвост. — Владимир думает от врага загородиться валами, а чем он загородится от нас?

Долгое, напряженное молчание наступает в светлице. Бояре и воеводы наелись, напились, собираются скоро расходиться.

— Много берет на себя последний Святославич, — говорит Слуда, незаметно застегивая под столом пояс. — Хочет он, опираясь на земли, одолеть нас, всю Гору… Да куда ему? Робичич, ключницы сын, и сам такой же, как она…

Слуда говорит совсем тихо, воеводы и бояре наклоняются низко над столом.

— Есть у него, говорят, жена в городе Полоцке — Рогнеда, а тут, соблазненный прелестью женской, мужних жен растлевает, женолюбец он, как Соломон…

Все смеются, знают, на что намекает Слуда, — в княжеском тереме толстые стены, но Гора знает, что творится за ними.

Всю эту ночь князь Владимир не спал. Он не зажигал свечи; луна спустилась на Щекавицу перед самым рассветом, в ее призрачном свете князь сидел у стола, смотрел на стены Горы, небо, звезды, которые плыли своим извечным путем.

Глубокие и смутные чувства волновали в эту ночь душу Князя; до сих пор он поступал, как полководец и князь: Устоял и давал лад Новгороду, вел полунощные полки против братоубийцы Ярополка; победив его, начал заботиться о родной земле, знал и победы и поражения, но шел непрестанно вперед, верил, что в конце концов одолеет все.

И даже то, что в городе Полоцке он встретил и нарек своей женой Рогнеду, а в Киеве провел одну ночь с женой погибшего брата Ярополка Юлией, поразило, глубоко взволновало, воодушевило, но не задело его души. Он принял это как улыбки судьбы, дары молодости. Однако оказалось, что это были не дары молодости, не улыбки судьбы: ночь в Полоцке и еще одна ночь в Киеве нанесли глубокую рану сердцу Владимира.

Собственно, ночь в Полоцке не беспокоила князя Владимира — на это он шел, так и случилось. Он бросил дерзкий вызов судьбе — и судьба одарила его. Что ж, Рогнеда будет ему доброй женой, а он ей мужем и князем.

А Юлия? Он не думал и не хотел думать о ней плохо. И в ночь тризны по Ярополку, и нынче, поздней ночью, он глубоко жалел ее. Его, всю жизнь одинокого, влекло к такой же одинокой княгине Юлии, и к тому же она, наконец, была такой красивой, нежной, страстной. В ту ночь они слились с ней воедино.

Но не ушла та ночь в небытие. Судьба расплатилась за нее с князем Владимиром. До сих пор он знал порой жестокую правду жизни, сейчас же он не понимал, где любовь, где ненависть, где правда, где лжа. Князю Руси отныне было трудно жить. Сын двух отцов — таким родится и таким станет жить дитя Юлии. Ярополк и Владимир — о, в какой страшный узел связала судьба их имена. Ужас перед тем, что случилось, все больше охватывал душу Владимира, сердце его истекало кровью неизлечимой раны.

А ночь длилась, проходила: луна спряталась за стеной Горы, на небе ярче засверкали звезды. Где-то на Подоле, а потом и в предградье начали перекликаться петухи. За Днепром рассвет уже ткал первые розовые нити, стража на городницах ударила в била. Лучи рассвета ворвались и в светлицу, где сидел Владимир, осветили его бледное лицо, глаза, под которыми за ночь легли глубокие темные тени, обтянутые скулы, синеватые губы.

Взяв в руку острое лебединое перо, он писал в далекий Полоцк Рогнеде: «Я получил твою грамоту, жена моя, и благодарю тебя за нее… Прости, Рогнеда, что не писал так долго, — много горя и муки перенес я за это время, многие сомненья, раздумья и мысли тревожат меня еще и ныне. Но я верю, надеюсь, что переборю их и покой наполнит мою душу, а ты поможешь мне в том, Рогнеда…»

Наступила осень — вначале сухая, золотая, сияющая, потом дождливая, серая, длинная, с последним неожиданным громом, как то и раньше случалось в городе Киеве. Когда осень медленно, словно тоскливая песня, окончилась, начались веселые, звонкие заморозки, потом морозы, первый снег, метели, вьюги, бураны…

Князь Владимир тяжко переносил осень и зиму. Одинокий, совсем одинокий в своих покоях, не с кем перемолвиться искренним словом, не с кем посоветоваться, некому открыть свою наболевшую, истомленную душу. Он просыпался, как и все в городе, задолго до рассвета, приносил жертву и завтракал с несколькими воеводами в холодной трапезной, чинил суд и правду в Людской палате, в Золотой палате слушал тиунов, гонцов из земель Руси, послов.

И хотя на дворе были осень, зима, тиуны и гонцы каждый день сообщали, как растут валы, строятся города на Ирпене, Стугне, вдоль правого берега Роси, на Десне, Супое, Пселе и Сейме, в поле за Днепром. Князь приказывал слать туда как можно больше людей, везти харчи, дерево, кузнь, камень.

Днепр замерз, но продолжали гудеть под конскими копытами Соляной, Залозный и Червенский пути. В Киев приезжали послы от польского князя Мешко, приносили клятвы в любви и дружбе, но князь Владимир отвечал им, что примет эту любовь и дружбу, только когда Мешко освободит захваченные им червенские города. На западе собиралась гроза.

Чуя ее приближение, князь Владимир начинает уже ранней зимой собирать пешее и конное воинство, готовит для него припасы, отдельные полки заранее посылает поближе к Червенской земле.

Побывали в эту зиму в Киеве послы и угорского князя — с ними Владимир утвердил дружбу и любовь, как с родичами отца своего Святослава, отправил князю щедрые дары.

Не было всю зиму ни послов, ни гостей из Болгарии. Это беспокоило князя Владимира. Думая О будущем, он хотел знать, что происходит за Дунаем.

Началась весна, а с нею пришла и новость. Половодьем прибыли из Полоцка гонцы, привезли весть, что у княгини Рогнеды родился сын.

Князь Владимир написал жене грамоту, просил ее, как только потеплеет, приехать в Киев, он, мол, только и ждал весны.

Но весна — это не всегда голубое небо, синие воды, яркое солнце. В одну из ночей месяца цветеня,[168] в поздний час, почти на рассвете, князь Владимир услышал шум в покоях княгини Юлии, далекий, знакомый, усиленный ночной тишиной крик ее, потом топот ног, опять крик княгини Юлии и внезапно иной крик — младенческий.

Утром он узнал, что княгиня Юлия родила сына и нарекла его Святополком.[169]

• Предыдущая
• 57/132
• Следующая