Владимир - Скляренко Семен Дмитриевич - Страница 55

• Предыдущая
• 55/132
• Следующая

Но это село было князю Владимиру милее всех, которые он видел на далеком пути от Киева. Он радовался, что наконец очутился тут, хотел осмотреть каждый куст, камешек и даже песчинку — здесь когда-то жила, а может, и ныне живет его мать, тут он сам впервые увидел свет, — боги, боги, как радостно и вместе с тем как грустно было в этот час князю Владимиру!

Он свернул влево, к скалистому берегу Роси, откуда мог видеть все вокруг, где после дальней дороги могла отдохнуть и попасти коней дружина, где так хотелось отдохнуть и самому князю.

Уже вечерело, на западе еще пылал багрянец, а на востоке небо покрылось густой синевой. И, как всегда в такой час, тихо было вокруг, не шевелилась листва на деревьях, умолкли птицы, только плескалась и плескалась среди скал Рось, где-то журчали по склонам ручьи.

Князь спешился.

— Тут и будем ночевать! — сказал он дружине.

Воины торопливо соскакивали с коней, спешили к реке, смывали с себя пыль, отпускали коней пастись. Вскоре на берегу, отражаясь в черной глубокой воде, затрещал костер.

Один только князь Владимир не пошел к реке. Сев на камень, он оперся головой на руку, смотрел, как быстро угасает багрянец на западе, а с востока надвигается ночь; вот низко над небосклоном загорелась большая лучистая звезда.

Невдалеке на тропинке послышались шаги, — в вечерних сумерках возникли две тени. Когда пламя костра осветило их, князь увидел двух старых, седоусых, одетых в такие же старые темные платна мужей с мечами у пояса.

— Челом тебе, княже! — низко склонили они перед ним головы.

— Добрый вечер, люди! — ласково ответил им князь. — Кто есте?

— Посадник Тедь, — отозвался один из них, костлявый, с торчащими скулами, с удивительно светлыми, должно быть, голубыми глазами.

— А я, княже, воевода твой Радко, — глухим, простуженным голосом прохрипел второй, очень высокий, еще более худой, чем Тедь, с седыми усами, свисавшими до пояса.

— Садитесь, мужи мои. — Князь указал им на камни.

— Мы, княже, хотели просить тебя заночевать в селе, в тереме, — смущенно сказал Тедь.

— А чем, мужи мои, тут плохо? — улыбнулся Владимир. — Ляжем на траве, укроемся небом, да еще Рось нам песню споет. Любо мне здесь, мужи мои…

— И вправду любо, — все еще смущенно, но уже смелее сказал Тедь. — Так, может, велишь принести тебе и воям твоим, княже, поесть, выпить?

— Спасибо, мужи, — ответил Владимир, — есть у нас и еда и питье.

Тедь и Радко сели на камень напротив князя, рассказали о неурожаях, об ордынцах, что крадут скот в табунах.

Князь Владимир поведал им, что думает насыпать у Роси и дальше в поле до самого Киева валы, построить тут, где стоит Будутин, город. Тедь и Радко очень обрадовались.

— Хорошо, дюже хорошо, князь, так лучше убережем землю.

Воины принесли князю жаренной на углях, нарезанной тонкими ломтями конины, приятно пахнувшей дымком, хлеба, корчагу с вином. Он выпил и закусил сам, попотчевал посадника и воеводу, которые сразу разомлели.

— А что, в Будутине живут свои, местные люди, — полюбопытствовал князь, — или есть тут кто из Киева?

— Живем, княже, много лет одинаково, словно одним родом, — ответил посадник, — на князей работаем, коли кто кликнет за Росью, бросаем рала, беремся за мечи, тут родились, тут нам и кончина. Из Киева-города никто не едет, да и кому, княже, охота сидеть тут, на краю земли.

Князь Владимир смотрел на закат, светившийся уже совсем низко над небосклоном. Его малиновое пламя тонуло в тумане.

— Один только раз приехала к нам из Киева жена, — вспоминая прошлое, продолжал Тедь. — Давно, ой давно то было, княже… Привезли ее гридни, тут и стерегли ее…

— Как звали ту жену? — совсем тихо и словно равнодушно спросил Владимир.

— Малуша, княже, — сразу припомнил Тедь. — Тут она жила, в этой хижине, у бабы Желани, тут и дитя народила.

Тедь указал на старую хижину в кустах, которая уже разваливалась, врастала в землю.

— А потом?

— Потом, княже, приехали гридни и забрали у нее дитя.

— А жена?

— Померла Желань, — ежимая голову, припоминал Тедь, — жена Малуша долго еще жила одна в хижине, а потом и ее не стало.

— Умерла?

Тедь долго не отвечал.

— Не знаю, княже, — глухо и очень печально закончил Тедь. — Может, ушла из села, может, лежит где-нибудь под камнем в Роси, но только не стало ее, хижина стоит пустая, мы уж ее и не трогаем, — очень хорошая была жена Малуша, очень любили мы ее.

На том беседа и окончилась. Тедь и Радко заметили, что князь Владимир сидит, низко склонив голову на руки, он, видать, устал с дороги. Мужи встали, попрощались, пошли по тропинке к селу.

Но Владимир не спал. Когда Тедь и Радко исчезли, он поднял голову, посмотрел вокруг: на скалы над Росью, на черную воду, в которой отражался огонь, на хижину — без дверей, с дырявой крышей, посеревшими стенами стояла она у кустов, — и глубокий, невыразимо горестный стон вырвался из его груди.

Рогнеда думала о князе Владимире. Прошло три месяца с тех пор, как он был в Полоцке, а она уже прислала через гонцов посадника Путяты грамоту Владимиру, написанную железным острием на бересте.

«Я, княже мой Владимир, — писала Рогнеда, — живу, как и раньше, в тереме отцов. Воевода Путята хорошо заботится обо мне, во всем у меня достаток. Одно только больно, что не ведаю, как ты живешь, княже, сильно беспокоюсь, ибо ходишь ты, о земле заботясь, под мечом… И не токмо о тебе думаю, ношу под сердцем твое дитя, — и ему и мне ты нужен, княже. Напиши же грамоту, хоть одно слово через гонца Путяты, может, легче будет мне здесь, в лесах полоцких…»

Прочитав эти строки берестяной грамоты, Владимир выпустил ее из рук и долго сидел, глядя на огонь свечи, который от дыхания ветерка из окна то склонялся набок, то резко выпрямлялся.

Он вспомнил другую ночь, когда свеча горела в палате в городе Полоцке, когда гордая дочь Регволда пришла к нему» разула его, стала женой.

«Я тебя полюбила, княже, — говорила тогда Рогнеда, — а ты подумай, подай мне весточку из города Киева».

Он не смог до сих пор подать весточку и находил для этого причины… Жестокая брань с Ярополком поглощала все его время и силы, закончилась брань — начались заботы о земле, с дружиной своей князь Владимир объехал все поле на восток и на юг от Киева, каждую ночь спал в другом тереме, хижине, а то и прямо на земле, подложив седло под голову, — нет, не мог он в это время думать о далеком Полоцке, не мог послать грамоту княжне Рогнеде.

Но только ли по этой причине не послал князь Владимир грамоты, которой так ждала Рогнеда? Все осталось бы так, как было в Полоцке; окончив брань, он сердечно, открыто написал бы Рогнеде: «Я жду тебя в городе Киеве…»

Но князь Владимир не мог так написать, ибо в жизнь его ворвалось то, чего он не ждал и не искал. Ночь, проведенная им в палате Юлии, внесла смятение в его душу.

За окном висит полная луна, шумит, затихает Гора; вот прошли, топая, гридни; на столе горит, истекая воском, свеча, она освещает берестяную грамоту, а вот в переходах терема слышатся шаги — он узнает их. То прошла из сеней наверх княгиня Юлия, сегодня утром в трапезной она сказала, что хочет с ним поговорить и ждет его ночью в своей палате.

Что ж, он пойдет сейчас к ней. Князь Владимир долго смотрит на берестяную грамоту, лежащую на столе. «Напиши хоть одно слово, может, легче будет мне тут, в городе Полоцке…» Он гасит свечу. Не нынешней ночью писать ему ответ Рогнеде.

Несколько мгновений князь Владимир стоит у раскрытого окна. На Горе тихо, где-то на отмелях Днепра пронзительно кричат птицы, над небосклоном и по всему небу висят огромные мерцающие звезды, снаружи вливается душистый горячий воздух — скоро, скоро уже начнутся грозы и дожди.

Он идет к дверям, открывает их, выходит в Золотую палату, на мгновение лунный свет озаряет его непокрытую голову, княжеский знак — чуб, воспаленные глаза, напряженно сжатые губы.

• Предыдущая
• 55/132
• Следующая