Владимир - Скляренко Семен Дмитриевич - Страница 100

• Предыдущая
• 100/132
• Следующая

— Челом князю Владимиру… Кланяемся тебе, — внезапно заполняет палату множество голосов.

— Слава василевсу Владимиру!

Он поднимает руку — и тотчас все утихает. Снаружи вливается дневной свет; вещи, люди видны все отчетливей, тени уходят все глубже.

— День вам добрый, мужи, бояре, воеводы мои, — говорит Владимир. — Вот мы и снова свиделись…

Собираясь с мыслями, которые пролетают в мозгу, словно молнии, он умолкает на минуту и затем продолжает:

— Я созвал вас ныне, мужи мои, дабы поведать вам, что наше воинство доблестно взяло греческий город Херсонес, там принял я послов Византии и через них говорил с императорами Василием и Константином, с ними навек положен ряд. Мы имамо дань, купцам нашим льготы, отныне люди наши могут свободно жить в устье Днепра, на белых берегах и повсюду над Русским морем…

— Добро, вельми добро сделал ты, княже, — звучат в палате голоса.

— Памятуя, однако, что ромеи постоянно переступали с нами ряд, — продолжает Владимир, — я потребовал через послов, дабы их императоры говорили с нами, деяли и заключали мир, как равные с равными. Посему пожелал венец, какой носят и они; ведая, что императоры лживы и хитры, я потребовал, подобно германскому императору Оттону или хазарскому кагану, себе в жены царевну. Говоря о всем том, видел за собой вас и Русь.

— Достойно говорил ты, княже, с василиками и императорами, — добавил боярин Воротислав, побывавший вместе с Владимиром в Херсонесе, — правильно им сказал. — Он широко развел руками и, казалось, хотел обнять всю палату. — Мы — Русь. Пусть императоры помнят, кто мы, а не соблюдут мира — дойдем до самого Константинополя.

— И насчет жены, сестры императора, — послышался голос какого-то боярина, — тоже правильно. Чем мы хуже германского императора или хазарского кагана?… Нет, только так и должно быть ныне. Ты, княже, стал императором, мы твои верные слуги.

— Императоры исполнили все, что я потребовал, — промолвил Владимир, — дали венец…

— Слава василевсу!.. — закричали бояре.

— …они отдали мне в жены царевну Анну, с которой и венчался в Херсонесе…

— Примем твою жену, а нашу царицу достойно, — звенело в палате.

— …и еще решил я учинить так, как желаете вы, мужи мои, — окрестить людей Руси.

— Добро, княже, добро!

— Но крестить вас будет не патриарх константинопольский и не его епископы и священники. В городе Киеве исстари живут священники, иже пришли из Болгарии. Днесь приехали с нами из Херсонеса Анастас и Иоанн — они и окрестят Русь.

Это была настоящая победа бояр и мужей — христиан, они добились того, что хотели, и теперь не могли да и не желали скрывать свою радость.

— Славен наш князь! — звучали в палате возбужденные голоса. В потоках света народившегося дня было видно, как бояре целуют воевод, воеводы — бояр, как обнимаются мужи лучшие и нарочитые.

Но не все думали одинаково. Когда в палате на минуту улегся шум и утихли голоса, откуда-то из угла прозвучало:

— А как быть, княже, со старыми богами, требищами и такожде с нашими волхвами?

Это была очень ответственная, страшная минута — князя спрашивал не один человек, а Русская земля: как быть с идолищами$7

Просить у кого-то совета, обратиться к боярам, воеводам, мужам, стоящим тут в палате, — нет, прошли те времена, когда князь, идучи на брань или устрояя земли, обращался к ним и вкупе решал все дела; ныне он должен думать и решать сам, ибо се не брань, не дань, дело идет о самом главном — о душах, сердцах людей, о вере.

Да и что, что могут сказать бояре, воеводы, мужи? У каждого из них свое сердце, своя душа, тут много христиан, но есть еще и язычники, которые не скоро, а может, до самой смерти не отрекутся от старого закона. И не только тут, а повсюду — во всех землях, городах, весях Руси — старое живет бок о бок с молодым; молодое плодовито, а старое живуче, оно цепко ухватилось за отчую землю…

Что же делать? Сказать, что все должно оставаться по-старому, что новое может жить рядом со старым, тогда кто знает, не заглохнет ли в гуще старого молодая поросль? Сказать, что старое должно умереть и что лишь новое имеет право на жизнь?

Император, — да в этом слове было все, он глава Руси, владыка земель, отныне ему, как императору и пастырю, покоряются и души людей. Гляди, император Владимир, какой вершины власти ты достиг, гляди и ужасайся!

Отступать Владимир уже не мог. Твердо, уверенно и властно император Владимир промолвил:

— Велю повергнуть всех идолов земель, уничтожить требища, окрестить Русь…

— Слава, слава князю Владимиру!

Главный волхв Перуна, стоявший в углу палаты, отступил и скрылся за дверью.

Спустя несколько дней в Киев прибыло вместе с царицей Анной лодийное воинство.

На берегу Почайны собрался весь город — Гора, предградье, Подол, Оболонь… — ведь приплывавшие воины проливали свою кровь, победили ромеев, прибили щит над вратами Херсонеса, заставили императоров заключить почетный мир; многих недосчитываются киевляне, многие жизнью своей заплатили за победу Руси.

Над Почайной об этом не говорили; впереди всех стояли бояре Горы, воеводы, мужи лучшие и нарочитые, множество одетых в дорогие одежды, обвешанных украшениями их жен и дочерей, а впереди всех князь Владимир — все они пришли встретить в городе Киеве сестру императоров василиссу Анну, ныне жену князя.

Не было тут детей князя Владимира — он их не просил и, конечно, не хотел, чтобы они встречали василиссу, детям же было слишком тяжело видеть в славе не мать, а мачеху…

Город Киев встречал Анну достойно. Кто помышлял о жене, которая, не дождавшись из похода мужа, рыдала в то утро, заломив руки над Почайной? Какое кому дело было до отца, который, потеряв единственного сына, стоял и смотрел безумными глазами на плес, где навеки утонула его радость? Кто, кто из них вспомнил о детях, которые в то утро стали сиротами?!

Окруженная епископами, священниками, на берег сходила василисса Анна. Чтобы в ее пурпуровые сандалии не попал песок, постелены были красные ковры. Под ноги ей боярыни и жены воевод бросали цветы из киевских садов. Привезенный из Херсонеса хор пел василевсам величание, а Гора, — сильная, непобедимая Гора, множеством голосов ревела непонятные и новые для киевлян слова:

— Слава василевсам! Слава! Слава!

Днязь Владимир встретил, обнял и поцеловал одетую в серебристую тунику с красным корзном на плечах василиссу Анну… Может быть, он и не сделал бы этого, если бы не знал, что у окна палаты на Горе стоят и смотрят на них его сыновья и дочь — тени жены Рогнеды. Впрочем, сейчас он не думал и не мог уже думать о них и о Рогнеде — на берег сошла его новая жена, василисса Анна.

Позади остались лодии со стоявшими на них здоровыми и увечными воинами, на берегу остались жены-вдовы, дети-сироты… Торжественное шествие очень медленно под голубым киевским небом, среди зеленых деревьев и множества цветов, с громкими криками, пением, поднималось по Бо-ричевому взвозу, потом остановилось у ворот, где висели знамена земель Руси, — и скрылось за стенами, на городницах которых медленно звонили била…

И тогда на Горе в княжьем тереме началось такое, чего никогда не было: в палатах, покоях, светлицах, переходах зазвучали чужие, незнакомые и непонятные слова — несколько покоев предоставили царице Анне и женщинам, которые ей прислуживали; повсюду — наверху, внизу, в комнатах по обе стороны сеней разместились патрикии, послы, священники, слуги и византийские гости.

Впрочем, здесь они не были гостями — василисса Анна и все, иже с нею, поселились в Киеве надолго, навсегда, — теперь она и они стали хозяевами княжьего терема, раз уж суждено им в нем жить.

И сразу все в тереме изменилось: исчезла извечная суровость покоев и палат, в старорубленном доме Кия, где раньше говорили приглушенными голосами, странно зазвучал иноземный язык, чужие голоса; и уже не в трапезной, а повсюду — наверху и внизу — звенела посуда; в палатах, где раньше пахло липой и воском, теперь разило жареным мясом и вином.

• Предыдущая
• 100/132
• Следующая