Путь на Амальтею (сборник) - Стругацкий Аркадий Натанович - Страница 22

• Предыдущая
• 22/29
• Следующая

— Как тебя несет, — сказал Малышев.

— Я человек простодушный, — угрожающе сказал Панин. — У меня фантазия разыгралась…

— Ты нехорошо говоришь, — сказал Кондратьев тихо.

Панин сразу посерьезнел.

— Так, — сказал он тоже тихо, — Тогда скажи, в чем я не прав. Тогда скажи все-таки, зачем нам звезды,

— Постойте, — сказал Малышев. — Здесь два вопроса. Первый — какая польза от звезд?

— Да, какая? — спросил Панин.

— Второй вопрос: если польза даже есть, можно ли принести ее своему поколению? Так, Борька?

— Так, — сказал Панин. Он больше не улыбался и смотрел в упор на Кондратьева. Кондратьев молчал.

— Отвечаю на первый вопрос, — сказал Малышев. — Ты хочешь знать, что делается в системе UV Кита?

— Ну, хочу, — сказал Панин. — Мало ли что я хочу.

— А я очень хочу. И если буду хотеть всю жизнь и если буду стараться узнать, то перед кончиной своей — надеюсь, безвременной, — возблагодарю бога, которого нет, что он создал звезды и наполнил мою жизнь.

— Ах! — сказал Гургенидзе. — Как красиво!

— Понимаешь, Борис, — сказал Малышев. — Человек!

— Ну и что? — спросил Панин, багровея.

— Все, — сказал Малышев. — Сначала он говорит: «Хочу есть». Тогда он еще не человек. А потом он говорит: «Хочу знать». Вот тогда он уже Человек. Ты чувствуешь, который из них с большой буквы?

— Этот ваш Человек, — сердито сказал Панин, — еще не знает толком, что у него под ногами, а уже хватается за звезды.

— На то он и Человек, — ответил Малышев. — Он таков. Смотри, Борис, не лезь против законов природы. Это от нас не зависит. Есть закон: стремление познавать, чтобы жить, неминуемо превращается в стремление жить, чтобы познавать. Неминуемо! Познавать ли звезды, познавать ли детские души…

— Хорошо, — сказал Панин. — Пойду в учителя. Детские души я буду познавать для всех. А вот для кого ты будешь познавать звезды?

— Это второй вопрос, — начал Малышев, но тут Гургенидзе вскочил и заорал, сверкая белками:

— Ты хочешь ждать, пока изобретут твою тирьямпампацию? Жди! Я не хочу ждать! Я полечу к звездам!

— Вах, — сказал Панин. — Потухни, Лева.

— Да ты не бойся, Боря, — сказал Кондратьев, не поднимая глаз. — Тебя не пошлют в звездную.

— Почему это? — осведомился Панин.

— А кому ты нужен? — закричал Гургенидзе. — Сиди на лунной трассе!

— Пожалеют твою молодость, — сказал Кондратьев. — А для кого мы будем познавать звезды… Для себя, для всех. Для тебя тоже. А ты познавать не будешь. Ты будешь, узнавать. Из газет. Ты ведь боишься перегрузок.

— Ну-ну, ребята, — встревоженно сказал Малышев. — Спор чисто теоретический.

Но Сережа чувствовал, что еще немного — и он наговорит грубостей и начнет доказывать, что он не спортсмен. Он встал и быстро пошел из кафе.

— Получил? — сказал Гургенидзе Панину.

— Ну, — сказал Панин, — чтобы в такой обстановке остаться человеком, надо озвереть.

Он схватил Гургенидзе за шею и согнул его пополам. В кафе уже никого не было, только у стойки чокались томатным соком трое асов с Командирского факультета. Они пили за Ляхова, за Первую Межзвездную.

…Сережа Кондратьев пошел прямо к видеофону. «Сначала надо все привести в порядок, — думал он. — Сначала Катя. Ах как некрасиво все получилось! Бедная Катя. Собственно, и я тоже бедный».

Он снял трубку и остановился, вспоминая номер Катиной комнаты. И вдруг набрал номер комнаты Вали Петрова. Он до последней секунды думал о том, что надо немедленно поговорить с Катей, и потому некоторое время молчал, глядя на худое лицо Петрова, появившееся на экране. Петров тоже молчал, удивленно вздернув реденькие брови. Сережа сказал:

— Ты не занят?

— Сейчас не особенно, — сказал Валя.

— Есть разговор. Я приду к тебе сейчас.

— Тебе нужен седьмой том? — сказал Валя, прищурясь. — Приходи. Я позову еще кое-кого. Может быть, пригласить Кана?

— Нет, — сказал Кондратьев. — Еще рано. Сначала сами.

Когда рыжий песок под гусеницами краулера вдруг осел, Петр Алексеевич Новаго дал задний ход и крикнул Манделю: «соскакивай!» Краулер задергался, разбрасывая тучи песка и пыли, и стал переворачиваться кормой кверху. Тогда Новаго выключил двигатель и вывалился из краулера. Он упал на четвереньки и, не поднимаясь, побежал в сторону, а песок под ним оседал и проваливался, но Новаго все-таки добрался до твердого места и сел, подобрав под себя ноги.

Он увидел Манделя, стоявшего на коленях на противоположном краю воронки, и окутанную паром корму краулера, торчащую из песка на дне воронки. Теоретически было невозможно предположить, что с краулером типа «ящерица» может случиться что-либо подобное. Во всяком случае, здесь, на Марсе. Краулер «ящерица» был легкой быстроходной машиной — пятиместная открытая платформа на четырех автономных гусеничных шасси. Но вот он медленно сползал в черную дыру, где жирно блестела глубокая вода. От воды валил пар.

— Каверна, — хрипло сказал Новаго. — Не повезло, надо же…

Мандель повернул к Новаго лицо, закрытое до глаз кислородной маской.

— Да, не повезло, — сказал он.

Ветра совсем не было. Клубы пара из каверны поднимались вертикально в черно-фиолетовое небо, усыпанное крупными звездами. Низко на западе висело солнце — маленький яркий диск над дюнами. От дюн по красноватой долине тянулись черные тени. Было совершенно тихо, слышалось только шуршание песка, стекающего в воронку.

— Ну ладно, — сказал Мандель и поднялся. — Что будем делать? Вытащить его, конечно, нельзя. — Он кивнул в сторону каверны. — Или можно?

Новаго покачал головой.

— Нет, Лазарь Григорьевич, — сказал он. — Нам его не вытащить.

Раздался длинный, сосущий звук, корма краулера скрылась, и на черной поверхности воды один за другим вспучились и лопнули несколько пузырей.

— Да, пожалуй, не вытащить, — сказал Мандель. — Тогда надо идти, Петр Алексеевич. — Пустяки — тридцать километров. Часов за пять дойдем.

Новаго смотрел на черную воду, на которой уже появился тонкий ледяной узор. Мандель поглядел на часы.

— Восемнадцать двадцать. В полночь мы будем там.

— В полночь, — сказал Новаго с сомнением. — Вот именно в полночь.

«Осталось километров тридцать, — подумал он. — Из них километров двадцать придется идти в темноте. Правда, у них есть инфракрасные очки, но все равно дело дрянь. Надо же такому случиться… На краулере мы были бы там засветло. Может быть, вернуться на базу и взять другой краулер? До базы сорок километров, и там все краулеры в разгоне, и мы прибудем на плантации только завтра к утру, когда будет уже поздно. Ах, как нехорошо получилось!»

— Ничего, Петр Алексеевич, — сказал Мандель и похлопал себя по бедру, где под дохой болталась кобура с пистолетом. — Пройдем.

— А где инструменты? — спросил Новаго.

Мандель огляделся.

— Я их сбросил, — сказал он. — Ага, вот они.

Он сделал несколько шагов и поднял небольшой саквояж.

— Пошли, — сказал Новаго.

— Вот они, — повторил он, стирая с саквояжа песок рукавом дохи. — Пошли?

И они пошли.

Они пересекли долину, вскарабкались на дюну и снова стали спускаться. Идти было легко. Даже пятипудовый Новаго с кислородными баллонами, системой отопления, в меховой одежде и свинцовыми подметками на унтах весил здесь всего сорок килограммов. Маленький сухопарый Мандель шагал как на прогулке, небрежно помахивая саквояжем. Песок был плотный, слежавшийся, и следов на нам почти не оставалось.

— За краулер мне страшно влетит от Иваненки, — сказал Новаго после долгого молчания.

— При чем здесь вы? — возразил Мандель. — Откуда вы могли знать, что здесь каверна? И воду мы как-никак нашли.

— Это вода нас нашла, — сказал Новаго. — Но за краулер все равно влетит. Знаете, как Иванченко: «за воду спасибо, а машину вам больше не доверю».

• Предыдущая
• 22/29
• Следующая