Чоновцы на Осколе - Долин Владимир Аркадьевич - Страница 24

• Предыдущая
• 24/27
• Следующая

— «Привязать». Вот это дело! Как я сам не догадался, — подхватил Василий. — Все руки оттянула…

Пащенко засмотрелся на плясуна. Вот тот пошел вприсядку, подпрыгнул высоко, перевернулся вниз головой и прошелся по кругу на руках, позвякивая блестевшими на сапогах шпорами. Буденовка с него слетела, обнажив гладко выбритую голову… Вот он снова вскочил на ноги и, закинув руки за спину, пошел на носках.

— Ну и силен, подлец! — Пащенко хотел что-то еще сказать, открыл рот и… не смог произнести ни звука. Горло его стянула пеньковая петля, накинутая Василием.

Бандит повалился на бок и стремительно заскользил по зеленой лужайке за ринувшейся со всех ног вниз, к реке, коровой. Он мельком увидел бегущего впереди, размахивающего дрючком Василия и, ухватившись левой рукой за веревку, силился освободить от нее сдавленное горло. Изловчившись, он выхватил правой рукой из-за пазухи наган и, не целясь, выстрелил в Василия. Корова, напуганная выстрелом, рванулась еще сильней. Бандит потерял сознание.

Когда Пащенко снова пришел в себя и открыл глаза, он уже без посторонней помощи подняться с земли не мог. Ноги и руки его были крепко стянуты веревкой. Какой-то смуглый вихрастый парень, снимая с его шеи обрывок веревки, говорил рядом стоявшему Василию:

— Разве так можно с «языком» обращаться?! Петля портит человеку позвонки и голосовые связки… А если он вдруг немым окажется?!. Так лучше его сразу, подлюку, тут прикончить… — и, вытащив из кармана кожанки наган, парень крутанул барабан о шершавую ладонь левой руки.

— Товарищ Шорников, не убивайте его, он заговорит, — убежденно проговорил Василий.

И Пащенко, открыв рот, поспешил это подтвердить:

— Пить хочу… Дайте хоть глоток горилки… — пробасил он охрипшим голосом.

Вовремя подоспевшие на помощь Василию парни весело рассмеялись.

Выступая на митинге, посвященном дню Международной рабочей солидарности, Стрижов почувствовал вдруг слабость во всем теле, закашлялся и еле закончил речь. Голова у него кружилась, глаза застлал туман.

— Пустяки, ночь не спал, переутомился. Немного отдышусь, все пройдет! — отмахнулся он от окруживших его товарищей.

После митинга во главе колонны трудящихся председатель ревкома пошел на станцию, где сам руководил погрузкой в вагоны хлеба, собранного сверх разверстки комитетами бедноты и отправляемого в подарок рабочим Москвы и Петрограда. Вместе со всеми участниками субботника Стрижов таскал тяжелые мешки с пшеницей от пакгауза к вагонам, подбадривал молодежь, шутил, смеялся.

— Принимал бы лучше зерно в вагонах, чем таскать такую тяжесть, вредно ведь при твоем здоровье, — не раз по-дружески советовал Стрижову Гулин.

Стрижов не слушал его.

— Владимир Ильич Ленин с эсеровской пулей в плече счел для себя обязательным выйти на субботник бревна таскать, а нам с тобой, Константин, стыдно не возглавить такое дело, на нас молодежь равняется.

— Но ты же делаешь это во вред своему здоровью. Я за тебя лучше лишний мешочек сволоку, мне это не повредит, — убеждал его Гулин.

— И за Ильича рабочий класс всего мира мог бы свое плечо подставить, однако он никому не позволил заменить себя в этом деле.

И, всячески скрывая свое недомогание, Стрижов продолжал таскать тяжелые мешки.

А когда хлеб был погружен и к эшелону подали отремонтированный комсомольцами-железнодорожниками паровоз, председатель ревкома, возбужденный и радостный, обратился к участникам субботника со словами благодарности.

Он поднялся на площадку товарного вагона. Яркое солнце слепило ему глаза, ударяя в бледное лицо прямыми лучами.

— Товарищи, мы все в неоплатном долгу перед рабочими Москвы и Петрограда, первыми во главе с Лениным поднявшими знамя пролетарской социалистической революции. Я рад отметить, что сегодня, отправляя этот эшелон с хлебом, мы показали себя честными должниками… Спасибо вам всем…

Говорил он, как всегда, страстно, прочувствованно, и никто не заметил, как тяжело ему было, чтобы не прерывать речь подпиравшим к горлу кашлем, не задохнуться от недостатка в легких воздуха. Выручили его железные нервы, воля, привычка преодолевать любые трудности.

И, только вернувшись в ревком, он попросил Димку вызвать к себе врача-терапевта Иконникова, не раз помогавшего ему еще в партизанском лагере.

Врач внимательно прослушал Стрижова, выписал лекарства, велел лежать, поменьше разговаривать и по возможности лучше питаться.

Приняв выписанную врачом микстуру и порошки и вздремнув часа два у себя в кабинете на диване, Стрижов снова был на ногах. Ему доложили о благополучном возвращении из разведки Терехова и о захвате им с помощью зареченских комсомольцев начальника бандитского штаба Пащенко. Стрижов немедленно созвал на совещание всех членов ревкома.

Результаты разведки Василия Терехова, сведения, полученные при допросах Пащенко и арестованного в Валуйках землемера Шмыкова, позволили выяснить полную картину о расположении, численности, вооружении банды Булатникова и ее моральном состоянии.

Банда была полностью деморализована и охвачена паникой. Чтобы спасти свою шкуру, Булатников намеревался посадить остатки еще верных ему головорезов на коней и тачанки и перебазироваться в леса соседней губернии. Нужно было не дать ему удрать.

На совещании ревкома разработали план боевой операции. Отряд чоновцев разбили на четыре группы, чтобы подойти к Думскому лесу с четырех сторон и окружить бандитский лагерь.

Первой группе в восемьдесят человек с двумя пулеметами под командованием Шорникова поручалось подойти к опушке леса с западной стороны. Второй — в семьдесят пять человек, с пулеметом, под командованием Алексея Гораина — с восточной, третьей — под командованием начальника железнодорожной охраны Охрименко с шестьюдесятью красноармейцами и пулеметом — с южной стороны.

Василию Терехову с командой конников в числе сорока человек и двумя станковыми пулеметами на тачанках поручалось занять позицию на северной стороне леса, на дороге, ведущей к селу Меленки, чтобы прервать связь с селом и отрезать бандитам единственно возможный путь к отступлению.

Общее руководство боевой операцией было возложено на Гулина.

Выступление отряда ЧОН назначалось на двенадцать часов ночи.

Приняв команду конников, осмотрев коней, проверив оружие, Василий Терехов пообедал вместе с чоновцами и прилег в казарме на солому отдохнуть. «Не буду домой заходить, нечего беспокоить мать. Да и Женька не должен знать, что я отправляюсь на операцию, а то непременно увяжется за мной», — решил Василий.

В помещении казармы было шумно — чоновцы готовились к предстоящему походу. Чистили винтовки, разбирали и собирали пулеметы, набивали патронами пулеметные ленты. Несколько парней, окружив молодого веселого рабочего с кожевенного завода Бабкина, ловко орудовали шилом и дратвой, сами чинили свои разбитые сапоги и ботинки.

Конники из группы Василия, усевшись в углу на соломе, пели:

Василий положил голову на седло и вскоре заснул.

В десятом часу вечера его разбудил голос дневального Димки Стрижова:

— Коммунары-чоновцы, на ужин!

Гремя солдатскими котелками, чоновцы выходили из казармы, строились во дворе в очередь к полевой кухне.

Конники из группы Василия оказались хваткими, расторопными ребятами. Среди них были и комсомольцы, принимавшие участие в ночном походе на хутор Гарный. Они первые получили на кухне по котелку на двоих гречневой каши с кусками жирной баранины.

• Предыдущая
• 24/27
• Следующая