Чоновцы на Осколе - Долин Владимир Аркадьевич - Страница 19

• Предыдущая
• 19/27
• Следующая

— От дуба, под которым мы сидим, в юго-восточном направлении.

— Вот так и надо отвечать, когда с тобой разговаривают по-деловому.

Василий закурил.

— Смотри-ка, сколько тут стреляных гильз! — разгребая у ног листья, воскликнул Женька.

— Тоже нужно знать, что это за гильзы, почему они сюда попали, — заметил Василий.

— Ну, гильзы винтовочных патронов, стреляли тут, наверно…

— А из чего стреляли: из винтовки или из пулемета? В каком направлении велась стрельба? — допытывался Василий.

— Из чего стреляли?.. В этом трудно разобраться, — признался Женька.

— Совсем не трудно. Вот смотри: гильзы с этой стороны дуба, значит, огонь велся с опушки в направлении дороги, по которой мы шли. Стрельба велась из пулемета. Он стоял под дубом, стреляные гильзы вылетали вправо. В глубь леса стрелять не могли, видишь, какая чащоба… Из винтовки один человек не мог столько выстрелов сделать — здесь не траншея и не окоп…

В лесной тишине звонко цвенькали, перелетая с ветки на ветку, голубогрудые пушистые московки и зяблики. В глубине леса, где, по словам Женьки, находились пещеры и землянки, упорно долбил своим крепким клювом по сухому дереву неутомимый работяга леса — краснолобый дятел.

Женька, замахнувшись, хотел бросить гильзой в большую бронзовую ящерицу, выползшую из-под трухлявого пня, но, услышав за спиной чьи-то шаги, опустил руку, лицо его побледнело, маленькие глазки забегали по сторонам.

— Что ты? — спросил Василий.

— Бандиты! — еле слышно прошептал Женька.

Василий обернулся.

По тропинке со стороны Борок прямо к ним шагал рыжебородый верзила в потрепанном солдатском костюме, с карабином на плече. За ним тяжело волочил ноги парень в домотканых портках, заправленных в болотные сапоги. На нем была надета грязная полотняная сорочка с завязками вместо пуговиц, опоясанная расшитым украинским полотенцем; в руке — короткий обрез.

— Здоровеньки булы, хлопцы! Чьи будете, куда путь держите? — спросил парень с обрезом.

— Из Уразова в Меленки за коровой идем, — ответил Василий.

— А документы есть?

— Вот распоряжение землемера.

Парень внимательно прочитал поданное Василием «обращение ко всем гражданам крестьянского происхождения» и, передав бумажку своему товарищу, спросил:

— И давно вы, хлопцы, видели Михаила Васильевича?

— А кто вы будете? — в свою очередь, полюбопытствовал Василий.

Парень нахмурился, выразительно покрутив перед носом Василия обрезом, грубо сказал:

— Дура, чего спрашиваешь, не видишь — хозяева земли русской!

Но Василию показался его ответ неубедительным.

— Убери свою пукалку, — отмахнувшись рукой, сказал он. — Если каждый с обрезом будет считать себя на земле хозяином, то и работников не останется, некому трудиться будет!

Бандит, не ожидавший такой дерзости, растерялся.

А Василий, сунув руку под гимнастерку и вытащив из-под пояса кольт, сказал:

— У меня, видишь, своя такая штука есть, еще, пожалуй, получше твоей! Сам землемер Михаил Васильевич дал…

Насмерть перепуганный Женька, не видя ничего хорошего в разыгравшейся перед ним сцене, косясь на бандитов, стал скользить задом с пригорка, намереваясь спрятаться сначала за ствол дуба, а оттуда нырнуть в кусты. Но ему это не удалось.

— Далеко направился, пацан? — окликнул вдруг рыжебородый, заметив его странные движения.

— Нет, тут вот за ящеркой, — кивнув головой на орешник, тихо ответил Женька.

Рыжебородый звонко рассмеялся.

— За ящеркой? Вижу, за какой ящеркой. Сам ты, верно, сто очков любой ящерке дать! Улизнуть собрался?

Рыжебородый свернул бумажку землемера и протянул ее обратно Василию.

— На, спрячь… Табачок у вас случаем не найдется? — Он опустился на корточки против Василия.- А эту пушку убери, мой это кольт. Я его подарил Михаилу Васильевичу, вишь мушка напилком надрезана… Как там у Михаила Васильевича дела? Давно его видели?

— Да вчера проводил его в Валуйки, по делам поехал, — небрежно сунув кольт под гимнастерку и доставая из кармана кисет с табаком, ответил Василий.

— Ну, вот, а то здесь народ толкует разное, будто в Уразове всех поарестовалн большевики, отряд какой-то приехал…

— Не слышал, не слышал, — пожал плечами Василий.

— А что это у вас? — ощупывая рукой мешок, спросил парень с обрезом.

— Вощина для ульев, в Борки на пасеку занести надо.

— В Борки? К кому? — оживился рыжебородый.

— Родичу одному, Боженко Якову Петровичу…

— Так, гарно, покушаем, значит, медку!

Бандиты свернули по цигарке и, закурив, поднялись.

— Ну, бывайте здоровы, хлопцы, — сказал рыжебородый. — Кланяйтесь Якову Петровичу… соседушка мой, — добавил он, вскинув на плечо карабин. Бандиты зашагали в глубь леса.

В Борках не ждали гостей.

— Вот це гарненько, вот это хорошо, что пришли, хлопцы! — мешая украинские и русские слова, радовался Яков Петрович. Ему не было еще шестидесяти лет — крепкий, ладный, с небольшой темной бородкой, с длинными усами кончиками вниз и ни одного седого волоска ни в бороде, ни на голове, в густом чумацком чубе.

И было странным Василию слышать, как дочки этого крепкого, сильного мужчины — двадцатилетняя дородная Гарпина и семнадцатилетняя стройная розовощекая Евфросинья звали его почему-то «дедом».

Усевшись с ребятами на длинную дубовую лавку, Яков Петрович подозвал дочерей.

— А ну, девчата, швыдче несите хлопцам вареников! Нечего на них очи таращить — не женихи вам!

И пока девчата месили тесто, возились у чисто выбеленной печки с темно-синим бордюром вокруг гирла, дед мучил ребят вопросами:

— Ну, как там, в Уразове? Бывают ли базары? Почем хлеб? Мед? Сало? Что пишут в газетах? Одолеют ли большевики без него польских панов, или и ему придется на старости лет своей силенкой тряхнуть, пообрубать паршивцам сабелюкой носы поганые, чтобы не совали куда не просят…

На все вопросы отвечал Василий. И когда Яков Петрович стал жаловаться на бандитов, которые, по его словам, житья никому на селе не дают, Василий к слову передал ему поклон от соседа, встретившегося им в лесу.

— Який же вин из себя? Долгий, с огнистым вихром на голове, с курчавой червонной бородкой?

— Да, лет тридцати трех примерно, в зеленых солдатских брюках и гимнастерке, с карабином за плечами…

— Вин, жердина ему на голову, — Гашкин приблудок — Тараска Двужильный, дезертир, бандюга проклятущая!

— Вот как вы его поносите! А он собирался к вам с дружком пожаловать, медку покушать.

— Он уже покушал, собака. Зимой из пуньки пуда на три липовку с медом уволок. Вот подслащу наших хлопцев из комсомолу, они его из винтовки угостят…

Дед нервно поводил густыми бровями, сжимая в кулаки обветренные, шершавые руки.

— Это хорошо, что вы пришли — поможете мне от катов проклятущих уберечься. Солнышко припекать стало — выставил ульи из подполья и ночи теперь глаз не смыкаю. На пасеке в омшанике ночевать приходится, иначе не можно. Придут ночью, ульи разорят… А ведь не уразумеют, пакостники, что там и меду еще нет, сами пчелы на подкормке держатся.

— Что же это они так народ обижают? А ведь именуют себя хозяевами земли русской, защитниками крестьянскими?

— Не поп им при крещении дал это наименование, сами себе придумали в свое оправдание, воры. Хозяева на фронте с винтовками в руках власть народную защищают. Мои сыновья ученые доктора и те службу солдатскую несут. А эти по лесам ховаются, грабят живого и мертвого. Мужику на ярмарку съездить не дадут, встретят на пути и гашник последний снимут.

— А вот они говорят, что большевики вас тут обижают, — заметил Василий.

— Большевики берут для государства, для армии, народ в городах надо кормить, — так они деньги платят. Они помещичьи, монастырские земли крестьянам отдали. А эти шкуру свою в лесах спасают. Собрал их вокруг себя миллионщика сынок Николка Булатников, деньжищи, награбленные отцом, потерял, жить своим трудом не привык, вот и голову дурням всяким морочит, за счет их кормится, грабежами промышляет. Налетят такие с обрезами — ваших нет и лапти кверху…

• Предыдущая
• 19/27
• Следующая