Сага о Гудрид - Сивер Кирстен А. - Страница 75

• Предыдущая
• 75/93
• Следующая

Гудрид обернулась, На нее серьезно смотрел высокий, худощавый молодой монах, протягивая руку к Снорри.

– Пойдем со мной, малыш, Христос любит детей.

Снорри испуганно взглянул на монаха и зарылся лицом в материнское платье.

– Мой сын понял твои слова так, будто Христос ест детей, – сказала Гудрид после неловкой паузы. Монах в ужасе вглядывался в нее.

– Как же может такое подумать ребенок у матери-христианки? Разве ты не учишь его истинной вере?

– Я делаю все, что могу, но мне самой надо бы поучиться… Я, например, не понимаю, отчего люди говорят, будто христианская вера дарит нам радость.

– Молись Богу и очищай свои душу – и ты будешь спасена!

– Спасена от чего?

– От зла, от греха…

– Я понимаю, что такое «зло», но что означает «грех»? Эгберт-священник очень любил повторять это слово, но никогда не объяснял нам его, а мне стыдно было спросить об этом.

Монах вздохнул и произнес:

– Ты не могла бы прийти сюда завтра?

– Нет, – с искренним сожалением ответила Гудрид. – После обеда мы уплываем в Исландию.

– Так ты исландка? Тогда, пожалуй, понятно, почему ты в таком неведении.

– Слово «неведение» мне знакомо, – печально произнесла Гудрид. – Идем, Снорри, нам надо посмотреть, закончил ли отец погрузку.

«Рассекающий волны» принял на борт тяжелый груз. Сперва перегруженность корабля была не очень заметна, пока они шли по Тронхеймскому фьорду, но едва они очутились в открытом море, держа курс на юг, и с юго-запада подул сильный ветер, как волны начали бить короткими, резкими толчками в корпус судна. Гудрид сидела, закутавшись в плащ, на корме и держала на коленях Снорри, посматривая на довольное лицо Карлсефни. Оказывается, не она одна тоскует по родному дому!

С левого борта чернела земля, и над ней нависало тяжелое свинцовое небо. Блеклый ломтик заходящего солнца плавал в небесах, словно кусочек масла в горячей каше. Гудрид заметила, что в облаках образовались просветы, и с северной стороны темно-синее, пенящееся море заиграло солнечными бликами, так что у всех людей на корабле стало слепить глаза. Сгустился легкий туман, и мерцающее сквозь него солнце, казалось, даже ночью могло освещать путешественникам дорогу домой.

Снорри, сидя на коленях у матери, повернулся к ней.

– Мама, мы снова будем проплывать мимо ведьмы?

– Что?… А, ты хочешь сказать, мимо той скалы, которая торчит из моря возле Стада?

– Да, и там сидит старая, толстая ведьма и вызывает шторм на море. Эйндриди Лебединая шея рассказывал мне, что она поедает маленьких детей, – сказал Снорри и прижался к матери.

– Думаю, она ест только тех, кто не слушается старших и падает за борт прямо в море, – улыбнулась ему Гудрид и погладила мальчика по шелковистым, каштановым волосикам. Он был здоровым пригожим ребенком, и даже трудно было представить себе, что он вообще родился после первых несчастных младенцев, так и не увидивших свет. И если он все-таки родился, то есть надежда, что новое дитя, которое она носит под сердцем, тоже выживет.

Гудрид перекрестилась, поплотнее укуталась в плащ, чтобы их не забрызгали морские волны, и закрыла глаза. Здесь, на море, все принадлежало ей, Карлсефни и его людям. Здесь она была дома.

Когда наконец «Рассекающий волны» повернул к норвежскому берегу, на север от Стада, и поднял парус, чтобы воспользоваться бейдевиндом, у Пекки Плосконосого нашлось время заняться Снорри. Увидев, как Гудрид несет вяленую рыбу и пиво, Карлсефни озабоченно сказал:

– Тебе нельзя носить так много, иначе поскользнешься и не удержишь равновесие…

Она дотронулась до своего живота.

– Пока еще малыш ведет себя спокойно, и я почти не ощущаю его.

– Ты уверена в том, что это мальчик? – подразнивающе спросил он. Она отвела глаза и ответила:

– Нет… Но ведь ты хочешь именно мальчика?

Карлсефни вновь сделался серьезным и медленно проговорил:

– Сильные сыновья хороши, если только они не идут против отца или друг друга. Но мужчинам нужны женщины, так что не думаю, что мы с тобой, Гудрид, откажемся от дочери.

Словно в мареве, предстала перед Гудрид та картина летнего жаркого полдня на Бревенном Мысе, когда она рассказывала Карлсефни о своей преждевременно умершей малютке на Песчаном Мысе. И в ней проснулось томление по крохотной дочурке, которая семенит за матерью и послушно внимает всем ее наставлениям. Гудрид озабоченно спросила у мужа:

– Твоя мать, Торунн, тоже хотела иметь дочку?

– Все мои сестры умерли в младенчестве, от удушья, и это случилось еще до того, как я появился на свет.

– Да, ты рассказывал мне об этом. Но как ты думаешь, благосклонно ли она примет меня в своем доме?

– Если она еще жива, она вольна поступать по-своему. Но когда я приезжаю к себе в усадьбу, там решаю я. Разве когда-нибудь я дал тебе повод усомниться в своей искренности?

– Нет, – ответила Гудрид. – Хотела бы я посмотреть на женщину, которая более довольна своей участью, чем я.

«Довольна» было всего лишь бледным словом в сравнении с тем, что чувствовала она сама. Где бы ни был Карлсефни, он умел все устроить как надо, и с ним было спокойно и надежно. И уже не казались преградой ни бурлящее море, ни неистовый ветер, ни опасные подводные скалы. Не страшили Карлсефни и злые языки: он просто не прислушивался к тому, что болтают люди.

Гудрид сидела, склонившись над пряжей, и пыталась представить себе свою свекровь. Может, она такая же добродушная и большая, как ее брат, Снорри сын Торбранда… Какие бы чувства ни питала к ней Торунн, Гудрид исходила из того, что свекрови приятно будет увидеть вернувшегося домой сына и полюбоваться славным внуком.

На восьмой день Гудрид проснулась от далекого шума прибоя; значит, они наконец подходят к берегу. Но она не спешила вставать, чтобы посмотреть, как из-за моря покажется родная Исландия. Радость была так велика, что переполняла ее сердце.

Ледяной ветер налетел на корабль с севера, когда «Рассекающий волны» шел вдоль восточных фьордов. Карлсефни, посоветовавшись с командой, решил, что будет гораздо опаснее приставать к негостеприимным берегам, и вместо этого зарифил парус и продолжал идти в открытом море, держась как можно дальше от суши и борясь с ветром и волнами.

Даже Снорри понял, что не следует бегать по палубе, а потому не роптал, когда мать привязала его веревкой к своей талии. Чтобы отвлечь сына, Гудрид рассказывала ему о далеких землях, в которых он побывал «совсем маленьким мальчиком», о скрелингах и о красивой, богатой стране на западе. Она смотрела в сияющие глазки сына и радостно думала о том, что будучи женой Карлсефни, она немало повидала в своей жизни.

Всякий раз, когда кто-то из команды оглядывался на Гудрид, они смущенно улыбались, и они подмигивали друг другу, словно этот ураганный ветер был им нипочем. А люди, вычерпывающие воду, распевали песни, и Гудрид чувствовала себя столь уверенно, что не торопилась сойти на сушу. Нет, корабль напоминал ей большого коня, который обязательно привезет ее домой.

На третий день ветер спал. Люди с радостью встретили приказ поднять паруса. И когда наконец Карлсефни убедился в том, что на корабле все в порядке, он передал штурвал Эйндриди, а сам подошел к Гудрид со Снорри. Он положил голову жене на колени, и она, вынув частую расческу, принялась расчесывать его спутанные, просоленные, поседевшие волосы.

– Гм-мм… – он взглянул на нее глазами, покрасневшими от усталости, и слабо улыбнулся, а потом повернул лицо к солнцу, закрыл глаза и вытянулся.

– Хорошо, что люди на борту не унывают, – сказала ему Гудрид, распутывая руками колтун на голове.

– Ты ведь знаешь, что говорят о коне, несущемся к дому! Я знаю этот берег как свои пять пальцев, словно я у себя в саду, и остальные могут сказать то же самое. Здесь мы рыбачили еще мальчишками, а потом уже, повзрослев, стали купцами. Следующим будет Вопна-фьорд, за ним ты увидишь Баккефлу и Длинный Мыс. А потом сразу же начинается Осотовый Фьорд, где когда-то поселился один из предков моей матери…

• Предыдущая
• 75/93
• Следующая