Бузулуцкие игры - Синякин Сергей Николаевич - Страница 11

• Предыдущая
• 11/41
• Следующая

Соседка секретарши Клавдии Валентина Николаевна Зубкова чувствовала себя в центре общественного внимания. Она уже побывала у Укустовых, у Белинских, у Водолазовых, рассказывая услышанное ею накануне и дополняя это услышанное все новыми и новыми подробностями, основанными на привычных реалиях провинциальной жизни:

— Дыряев-то вчерась ушел. Пьяный был в дупель — так прямо по грязи к дому и поперся. Уватлался так, что его Нинка небось до сих пор отмыть не может. А этот черноглазенький как с Клавкой наедине остался, так сразу и заворковал. Слышу — бормочет: «амор», «амор». На море, значит, Клавку манит. Та разомлела, уши развесила, а меня так и подмывает ей через забор крикнуть: «Уши, Клавдия, в кучу забери да губозакатыватель в райпо купи. Он тебе про море наплетет, ребеночка сделает и смоется в свою Италию. Знаем мы эти моря, слыхали!» Кашлянула я, а он через плетень перегнулся — сам пьяный, глазищи дикие, ножик за поясом торчит. Не дай Бог зарежет! Язык так к губам и присох. Думаю, молчи, Валюха, здоровей будешь. Чай Клавка сама не без ума, знает, что делает. Это мы дуры, таблетков не знали, по дохтурам все уродовались, полсотнями кидались. Пусть, думаю, Клавка сама с этим осеменителем разбирается. Только я одного в толк не возьму. Если бугая этого италианского Пристом кличут, то Клавка кем будет? Пристихой, что ли? Вот ведь вертихвостка! За ней первый секретарь в ухажерах ходил, а она интеллигентного человека кинула, к этому бандюку, что с ножом не расстается, приклонилась! Совсем бабы стыд потеряли!

Валентина Зубкова знала, что говорила. У самой было трое детей, и все от разных мужей. Битая Валентина была жизнью, да и не только ею — иной раз мужья ее поколачивали, только визг по улице летел. Прямо надо сказать, что били они ее за ошибки. Баба, как сапер, ошибается только раз. Ошиблась — и ты уже с ребеночком. И все-таки сладостно было вспоминать о тех ошибках, а еще сладостнее было видеть, как другая идет все тем же опробованным ошибочным путем.

А Птолемей Прист к тому времени уже оглядывал выстроившихся в гимнасии легионеров. Видно было, что торжественное открытие Бузулуцких терм даром для них не прошло — вялыми были легионеры и гимнастические упражнения выполняли без обычного энтузиазма и азарта, даже магнитола, выплевывавшая из динамиков отрывистое:

— не придавала легионерам живости.

Подбежавший Публий Сервилий Секст с веселым недоумением оглядел сверкающие доспехи центуриона и доложил, что в легионе все в порядке, легионеры занимаются утренними гимнастическими упражнениями за исключением двух. Отлынивали, разумеется, новобранцы — все те же Плиний Гай Кнехт и Ромул Сервилий Луций, которые утром даже побриться были не в состоянии.

Нон эст кулпа вини, зед кулпа бибентис! (Виновато не вино, а пьющий (лат.) — проворчал центурион, брезгливо поворошив ногой малоподвижные тела новобранцев, и приказал их примерно наказать, как проспятся. Птолемей Прист был человеком справедливым и разумным, а немо пруденс ггунит, квиа пеккатум эст, зед не пеккетур (Всякий разумный человек наказывает не потому, что совершен проступок, но для того, чтобы он не совершался впредь (лат.).

Более всего центурион жалел, что нет поблизости лавтумии — тюремной каменоломни, куда можно было отправить на вечное исправление негодное к службе пополнение.

Публий Сервилий Секст доложил, что поутру из райпо в казармы завезли одежды, о которых накануне говорил центурион с районным начальством. Сердце центуриона сжалось от нехорошего предчувствия.

— Что за одежды? — хмуро спросил он. Секст поморщился.

— Варварские одежды, — доложил он. — Короткая рубаха и… галльские штаны! Солдаты возмущены, никто не желает надевать эту дрянь! Лучше смерть, чем позор, центурион!

— Штаны, говоришь? — тяжело переспросил центурион. — Ну пойдем, покажешь мне эти штаны!

«Так вот на что меня вчера уговорили! — подумал он — Вот на что я вчера согласился!»

Форма представляла собой обтягивающие икры и ляжки шаровары и не менее узкие рубахи, на которых белыми буквами было выведено имя неизвестного демона «Adidas». К этой одежде прилагались также короткие сапожки в разноцветных нашлепках, снабженные совсем уж загадочными надписями, и черные шерстяные шапочки.

Центурион растерянно оглянулся.

Легионеры молча смотрели на него. «Штаны, — подумал центурион. — Штаны — это серьезно. Это уже позор. Какой уважающий себя воин штаны наденет? Лучше уж в эргастусы! Но я же обещал! Проклятие!» Штаны были частью галльской национальной одежды, одеждой их заклятых врагов. Римляне презирали штаны.

Центурион брезгливо поворошил одежды. Штаны были с длинными красно-белыми полосами с обоих сторон. Легионеры неодобрительно переговаривались, наблюдая за действиями своего начальника. Слыша их ропот, центурион поднял вверх расправленную ладонь:

— Квириты! — сказал он. — Не насмешки ради прислали нам эти одежды, а ради маскировки. Судьба забросила нас в этот странный край. Не будем же подводить достойных людей, радушно встретивших нас, принявших власть цезаря и оказавших знаки уважения нашему легиону. Я приказываю надеть эти одежды, подчинившись судьбе и року. Доспехи всем сложить в каптерке казармы. Легионеры загомонили.

— За свои решения я отвечу перед высокими римскими собраниями! — сказал центурион и повернулся к легионерам широкой спиной, показывая, что это его решение окончательное. Нрав Птолемея Приста его подчиненным был хорошо известен.

— А мечи? — крикнул кто-то из легионеров. Судя по акценту, кричавший был из овладского пополнения.

— Мечи? — Центурион выпятил подбородок. — Мечи нужно носить. Вивере эст милитари! (Жить — значит сражаться! (лат.)

Опустив головы и все еще неохотно, легионеры потянулись к новым одеждам. Загремели сбрасываемые доспехи.

— Проследи! — приказал Птолемей Прист манипулу. — Головой отвечаешь за порядок.

— Там старикашка один приходил, — сообщил Секст, неодобрительно глядя на переоблачающихся легионеров.

— Старикашка? — удивился центурион.

— Ну, сенеке. Он у тебя три дня назад был, — напомнил Секст. — Участник Второй Пунической. Янусный такой, помнишь?

— Второй Отечественной! — поправил центурион. — Гони его! Если этого седобородого послушать, то мы должны половину города повесить как врагов империи!

— Он вчера списки какие-то принес, — доложил манипул. — Недовольных и бунтовщиков. Он их еще со Второй Пунической составлял. Для немцев.

— А это кто такие? — вскинул брови центурион.

— Я учителя спрашивал, — сообщил Секст. — Учитель сказал, что это племя вроде галлов.

— Всякий враг галлов — друг подданных цезаря, — назидательно сказал центурион. — И наоборот: кто друг галлам, тот — враг цезарю. Надеюсь, ты поступил достойно? Что ты сделал с доносчиком?

— А что я с ним должен был сделать? — удивился манипул. — Я его местным властям сдал. Выяснилось, что он под чужим именем со Второй Пунической скрывался!

— Со Второй Отечественной, — поправил центурион.

— Какая разница, — пожал плечами манипул. — Нас начальник милиции поблагодарил. Сказал, что мы крупную рыбу поймали.

— А ты что — на рыбалке был? — заинтересовался центурион.

— С чего ты взял? — удивился манипул.

— Где же ты тогда крупную рыбу поймал? — удивился и центурион.

— Это он так старую вонючку обозвал, — пояснил манипул. — Доносчика этого.

— Человека назвал рыбой? — Центурион был поражен.

— Лукентиа поэтика, — объяснил манипул. — Поэтическая вольность.

• Предыдущая
• 11/41
• Следующая