Машина времени (сборник) - Уэллс Герберт Джордж - Страница 37
- Предыдущая
- 37/39
- Следующая
Человек со шрамом вынул из кармана глиняную трубку. Я положил перед ним свой кисет с табаком. Он задумчиво набил трубку, не глядя на нее.
– А другие яйца? Довезли вы их до дому? Никак не могу припомнить…
– Вот это-то и есть самое необыкновенное в моей истории. У меня было еще три яйца. Абсолютно свежих. Мы положили их в лодку, а потом я пошел к палатке, чтобы сварить кофе. Оба мои язычника остались на берегу – один возился со своим укусом, а другой помогал ему. Мне и в голову не могло прийти, что эти негодяи, воспользовавшись моим положением, устроят мне пакость. Видимо, один из них совсем одурел от яда сколопендры и от полученной взбучки – он вообще был довольно строптивый – и сманил другого.
Помню, я сидел, курил, кипятил воду на спиртовке, которую всегда брал с собой в экспедицию, и любовался болотом, освещенным заходящим солнцем. Болото все было в черных и кроваво-красных полосах – очень красиво. Дальше к горизонту местность повышалась и переходила в подернутые серой дымкой холмы, над которыми небо полыхало, словно жерло печи. А в пяти или десяти шагах от меня, прямо за моей спиной, чертовы язычники, равнодушные ко всему этому покою, сговаривались угнать лодку, бросить меня одного и прихватить с собой трехдневный запас провизии, холщовую палатку и питье, не считая воды в маленьком бочонке. Услышав, как они вдруг завопили, я бросился к ним, однако туземцы были уже в своем каноэ – настоящей лодкой его и не назовешь, – шагах в двадцати от берега. Я сразу смекнул, в чем дело. Ружье у меня осталось в палатке, да и патронов вдобавок ко всему не было – только мелкая дробь. Мои спутники это знали. Но у меня в кармане лежал еще маленький револьвер; его-то я и вытащил на ходу, когда побежал к берегу.
«Назад!» – крикнул я, размахивая револьвером. Они о чем-то залопотали между собой, и тот, который разбил яйцо, ухмыльнулся. Я прицелился в другого, поскольку он был здоров и греб, – но промазал. Они засмеялись.
Тем не менее я не собирался считать себя побежденным. Нужно сохранять хладнокровие, подумал я, и выстрелил еще раз. Пуля прожужжала так близко от гребца, что он даже подскочил. Тут уж он не смеялся. В третий раз я попал ему в голову, и он полетел за борт вместе с веслом. Для выстрела из револьвера необычайно метко. Между мной и каноэ было, по-моему, ярдов пятьдесят. Негр сразу скрылся под водой. Не знаю, застрелил я его или он, оглушенный, просто утонул. Тогда я заорал и стал требовать, чтобы второй туземец вернулся, но он сжался в комок на дне челнока и не желал отвечать. Пришлось мне выпустить в него и остальные заряды, но все мимо.
Должен вам признаться, что положение мое было совершенно дурацким. Я остался один на этом гиблом берегу, позади меня – болото, впереди – океан, на берегу которого заметно похолодало после захода солнца, а эту черную лодчонку неуклонно уносило течением в открытое море. Ну и проклинал же я доусоновскую фирму, и джэмраковскую, и музеи, и все прочее – и абсолютно справедливо! Я звал этого негра обратно, пока у меня не сорвался голос.
Мне не оставалось ничего иного, как поплыть за ним вдогонку, рискуя встретиться с акулами. Я разделся, раскрыл складной нож и сжал его зубами. Как только я вошел в воду, то сразу потерял из виду каноэ, но плыл, по-видимому, наперерез ему. Я надеялся, что негр ранен и не в состоянии управлять каноэ, что его суденышко будет относить все в том же направлении. Вскоре челнок показался на горизонте, примерно к юго-западу от меня. Закат уже потускнел, стали надвигаться сумерки. В синеве неба появились первые звезды. Я плыл, как заправский чемпион, хотя ноги и руки у меня скоро заныли.
К тому времени как звезды усыпали все небо, я все-таки догнал каноэ.
Когда стемнело, в воде появилось множество каких-то светящихся точек – ну, эта самая фосфоресценция. Порой у меня даже кружилась от нее голова. Я не мог разобрать, где звезды и где фосфоресценция, не мог понять, как я плыву – вверх головой или вверх ногами. Каноэ было черным, как смертный грех, а рябь на воде под ним – словно жидкое пламя. Я, конечно, немного побаивался залезать на борт. Надо было сначала узнать, что там задумал этот негр. Он лежал на носу, свернувшись клубком, а корма поднялась над водой. Лодка медленно вертелась, будто вальсировала. Я схватился за корму и потянул ее вниз, думая, что туземец проснется. Затем я вскарабкался на борт с ножом в руке, готовый броситься вперед. Но негр даже не шелохнулся. Так я и остался на корме маленького каноэ, которое течением несло в спокойное фосфоресцирующее море; над головой блистали многочисленные звезды, а я сидел и ждал, что будет дальше.
Прошло немало времени, прежде чем я окликнул негра по имени. Он ничего не ответил. Я сам настолько устал, что боялся подойти к нему ближе. Так мы и сидели. Кажется, раза два я задремывал. Когда рассвело, я увидел, что туземец давно мертв, поскольку весь распух и посинел. Три яйца эпиорниса и кости лежали посередине челнока, в ногах у мертвеца – бочонок с водой, немного кофе и сухарей, завернутых в номер кэйпского «Аргуса», а под телом – жестянка с метиловым спиртом. Весла не было, как не было вообще ничего, что можно было бы использовать вместо весла, если не считать этой жестянки; и я решил дрейфовать, пока меня не подберут. Обследовав тело, я поставил диагноз: укус неизвестной змеи, скорпиона или сколопендры, и выкинул негра за борт. После этого я попил воды, поел сухарей, а затем осмотрелся вокруг.
Когда человек ослабевает так, как я ослабел тогда, он, вероятно, не может видеть на далеком расстоянии; во всяком случае, я не замечал не только Мадагаскара, но и вообще какой-либо земли. Я разглядел лишь удалявшийся к юго-западу парус, очевидно принадлежавший какой-то шхуне, но само судно так и не показалось. Вскоре солнце поднялось высоко на небе и начало меня припекать. Ну и жгло! У меня чуть мозги не сварились. Я пробовал окунать голову в море, а потом мне на глаза попался кэйпский «Аргус»; я вытянулся плашмя на дне каноэ и накрылся газетным листом. Замечательная вещь – газета! До того времени я никогда не прочитывал их полностью, но, удивительное дело, – когда человек остается один, он способен дойти бог весть до чего. Я перечитал этот окаянный старый «Аргус», кажется, раз двадцать. Смола, которой было обмазано каноэ, так и курилась от жары, вздуваясь большими пузырями.
– Течение носило меня десять дней, – продолжал человек со шрамом. – Когда рассказываешь, выходит, будто это пустяк, верно? Каждый день был похож на предыдущий. Наблюдать за морем я мог только утром и вечером – такой был вокруг нестерпимый блеск. После первого паруса я три дня не видел ничего, а потом с тех судов, которые я успевал заметить, не видели меня. Примерно на шестой вечер, на расстоянии меньше полумили, мимо моего челнока проплыл корабль; на нем ярко горели огни, иллюминаторы были открыты – он походил на большого светлячка.
На палубе играла музыка. Я вскочил на ноги, кричал и вопил ему вслед… На следующий день я продырявил одно из яиц эпиорниса, по кусочкам очистил с одного конца от скорлупы и попробовал его; к счастью, оно оказалось съедобным. Яйцо немножко припахивало – нет, оно не было испорчено, – но по вкусу напоминало утиное. На одной стороне желтка было нечто вроде круглого пятна, около шести дюймов в диаметре, с кровяными прожилками и белым рубцом лесенкой. Пятно показалось мне странным, но в то время я еще не понял, что это значит, да и не мог быть особенно разборчивым. Яйца, с сухарями и водой из бочонка, мне хватило на три дня. Кроме того, я жевал кофейные зерна – как укрепляющее. Второе яйцо я вскрыл примерно на восьмой день и – испугался.
Человек со шрамом умолк.
– Да, – сказал он, – в нем был зародыш. Вам, наверное, трудно в это поверить. Но я поверил, поскольку видел все собственными глазами. Это яйцо, погруженное в холодную черную грязь, пролежало там лет триста. Тем не менее ошибиться было невозможно. Там оказался… как его?.. эмбрион, с большой головой и выгнутой спиной; в нем билось сердце, желток весь ссохся, а внутри скорлупы тянулись длинные перепонки, которые покрывали и желток. Получается, плавая в маленьком каноэ по Индийскому океану, я высиживал яйца самой крупной из вымерших птиц. Если б старик Доусон это знал! Такое дело стоило жалованья за четыре года. Как, по-вашему, а?
- Предыдущая
- 37/39
- Следующая
