Письмо следователю - Сименон Жорж - Страница 15

• Предыдущая
• 15/38
• Следующая

Мир полон успокоительной тени. Вот, например, церковь на площади: тень от нее накрывает большое пространство — там, в холодке, нежится стайка стариков.

Нет, это не сон. У вас на самом деле нет больше тени, и вот, в тревоге, вы обращаетесь к прохожему:

— Извините, мсье…

Он останавливается. Смотрит на вас. Значит, вы существуете, хотя и лишены своей тени. Прохожий ждет, когда вы скажете, что вам нужно.

— Рыночная площадь — это вон там?

Он принимает вас за ненормального или приезжего.

Представляете себе, как страшно скитаться вот так в мире, где у каждого есть своя тень?

Не знаю, пригрезилась мне такая картина или я где-то об этом читал[8]. Вначале я хотел только прибегнуть к сравнению, но затем мне показалось, что тревога человека без тени — знакомое мне состояние, что я уже испытывал его, что оно пробуждает во мне смутные воспоминания.

Целых пять-шесть лет — не помню уж точно, сколько — я расхаживал по городу, как все люди. Думаю, что если бы меня спросили: «Вы счастливы?» — я рассеянно бросил бы: «Да».

Как видите, то, что я сказал выше, не совсем точно.

Дом мой благоустраивался, мало-помалу становясь все более уютным. Дочери росли, старшая уже пошла к причастию. Клиентура расширялась — правда, не за счет богачей, а скорее за счет людей маленьких. Это приносит меньше, чем визиты, зато они платят наличными — иные входят к вам в кабинет, уже держа в руке гонорар за консультацию.

Я научился прилично играть в бридж, и это заняло меня на долгие месяцы. Мы купили автомобиль, и это заполнило жизнь еще на какое-то время. Я вновь начал играть в теннис, поскольку в него играла Арманда, и этого хватило на множество вечеров.

Короче, все эти мелкие затеи, надежды на новые улучшения быта, ожидание никчемных удовольствий, заурядных развлечений, ерундовых радостей заполнили пять-шесть лет моей жизни.

— Будущим летом поедем отдыхать на море.

На следующий год — зимний спорт. Через год — еще что-нибудь.

Что касается истории, навеявшей мне сравнение с исчезнувшей тенью, то она случилась не вдруг, как с моим человеком на улице. Но я не нахожу более удачного сравнения.

Не могу даже сказать, в каком точно году это произошло. Внешне я не изменился, аппетит у меня не ухудшился, и работал я по-прежнему с охотой.

Просто настал момент, когда я посмотрел на все, что окружало меня, иными глазами и увидел город, показавшийся мне чужим, — красивый, светлый, ухоженный, чистенький город, где каждый приветливо раскланивался со мной.

Почему же у меня возникло ощущение пустоты?

Я посмотрел на свой дом и спросил себя, почему этот дом мой и какое отношение имеют ко мне эти комнаты, сад, решетка, украшенная медной дощечкой с моей фамилией.

Я посмотрел на Арманду, и мне пришлось напомнить себе, что это моя жена.

Почему?

А эти девочки, называющие меня папой…

Повторяю, это произошло не вдруг, иначе я бы забеспокоился и обратился за советом к одному из коллег.

Что я делал в этом городке, в уютном красивом доме, среди людей, улыбавшихся и по-приятельски пожимавших мне руку? И кто установил распорядок, которому я изо дня в день следовал так неукоснительно, словно от этого зависела моя жизнь? Нет, так, словно еще в начале времен Творец решил что этот распорядок будет моим.

У нас часто — иногда несколько раз на неделе — бывали гости. Появились друзья со своими привычками и пристрастиями — для каждого свой день и свое кресло.

И я, не без тайного ужаса поглядывая на них, думал:

«Что у меня с ними общего»?

Впечатление было такое, словно мое зрение стало слишком острым — например внезапно начало воспринимать ультрафиолетовые лучи. И я, единственный, кто вот так видит вещи, одиноко бреду по миру, даже не подозревающему, что со мной творится.

Словом, долгие годы я жил, не замечая самого себя.

Добросовестно, изо всех сил делал то, что велят, не спрашивая — зачем, не пытаясь ни в чем разобраться.

У мужчины должна быть профессия — мать сделала из меня врача. У него должны быть дети — у меня они есть. Ему нужны дом и жена — я ими обзавелся. Ему нужно развлекаться — я разъезжал на машине, играл в бридж и теннис. Ему нужен отдых — я возил семью на море.

Семья! Я глядел на своих домашних, когда они собирались в столовой, и у меня появлялось смутное ощущение, будто я их не знаю. Я смотрел на дочерей. Все уверяли, что они на меня похожи. В чем? Почему? И что вон та женщина делает в моем доме, в моей постели?

А люди, которые терпеливо ожидают в приемной и которых я, одного за другим, впускаю в кабинет?..

Почему?

Я тянул повседневную лямку. Нет-нет, я не чувствовал себя несчастным. Мне лишь казалось, что я двигаюсь в пустоте.

И тогда во мне понемногу родилось неясное желание, настолько неясное, что я не знаю, как о нем заговорить.

В перерыве между завтраком и обедом моя мать иногда объявляет: «Кажется, я чуток проголодалась».

Она не уверена в этом. У нее просто посасывает под ложечкой, и она подавляет неприятное ощущение, наспех проглатывая тартинку с сыром.

Я, без сомнения, тоже был голоден — вот только чего мне хотелось?

Это пришло так незаметно, что я с точностью до года не могу определить, когда началось недомогание. Я не отдавал себе в нем отчета. Мы ведь все приучены верить, что жизнь есть жизнь, что мир прекрасно устроен, что нужно делать то-то и то-то — иначе нельзя.

Я пожимал плечами: «Пустое! Легкое переутомление…»

Может быть, виной всему Арманда, слишком уж крепко затянувшая поводья? В один прекрасный день я пришел именно к такому выводу, и с тех пор она стала всегда или почти всегда олицетворять для меня наш чересчур спокойный город, чересчур упорядоченный дом, семью, работу, словом, все чересчур повседневное в моем существовании.

«Это ей хочется, чтобы так было…»

Она — и никто другой — мешает мне быть свободным, жить, как подобает мужчине. Я наблюдал за нею, следил.

Любое ее слово, любой жест укрепляли меня в этой мысли.

«Это она постаралась, чтобы моя жизнь стала такой, а я жил по ее указке».

Вот что я теперь понял, господин следователь: Арманда понемногу отождествилась в моих глазах с судьбой.

И, ропща на судьбу, я неизбежно должен был взбунтоваться против Арманды.

«Она так ревнива, что не дает мне ни минутки свободы».

Из ревности? А не потому ли, что убеждена: место жены — рядом с мужем?

Примерно в это же время я поехал в Кан: умерла моя тетка. Поехал один. Не помню, что задержало Арманду — наверняка болезнь одной из девочек: они вечно хворали, то одна, то другая.

Проходя мимо того переулка, я вспомнил о девушке в красной шляпе, и меня как жаром обдало. Мне почудилось, что я понимаю, чего мне недостает. Вечером я как был, в трауре, отправился в пивную Шандивера. Она почти не изменилась, только освещение стало поярче и еще, по-моему, увеличился зал: его раздвинули в глубину.

Я обшарил помещение глазами: мне хотелось вновь пережить былое приключение. Я с внутренней дрожью всматривался во всех женщин без кавалера. Ни одна даже отдаленно не напоминала ту, давнюю.

Ну и пусть! Я испытывал потребность обмануть Арманду, обмануть свою Судьбу, притом как можно грязнее, и выбрал пухлую блондинку с вульгарной улыбкой и золотым передним зубом.

— Ты не здешний, правда?

Она отвела меня не к себе, а в маленькую гостиницу за церковью Сен-Жан. Раздевалась с такими профессиональными ухватками, что меня замутило, и был момент, когда я уже собрался уйти.

— А сколько заплатишь?

И тут на меня накатило. Это было как жажда мести — другого слова не подберешь. Девица лишь удивленно повторяла, посверкивая золотым зубом:

— Ну, старина!..

Так я впервые изменил Арманде. Я вложил в это столько неистовства, как если бы пытался любой ценой вернуть себе утраченную тень.

• Предыдущая
• 15/38
• Следующая