Опасный беглец. Пламя гнева - Выгодская Эмма Иосифовна - Страница 11

• Предыдущая
• 11/94
• Следующая

— Женщины остаются, — коротко сказал Ходсон. — Женщины и дети постарше.

Глаза старика печально замигали, его сухое лицо еще больше сморщилось.

— Да, саиб, — сказал старик. — Женщины впрягутся вместо буйволов в плуги. Дети на себе повезут воду на наши поля, польют и пересадят всходы риса… Да, саиб!

Он оборотил ко всем собравшимся свое лицо, строгое и болезненное.

— Саиб требует людей, — сказал сторож. — Надо дать ему людей, райоты. Саиб сильнее нас.

— Сегодня, не позже захода солнца, — повторил Ходсон.

Он услышал сдержанный ропот. В голосах была глухая угроза. Несколько коротких возгласов, и вдруг, точно по чьему-то знаку, крестьяне замолчали.

«Надеются! — понял Ходсон. — Эту ночь они надеются еще провести в деревне, в своих домах, а ночью друзья, сообщники помогут им сбежать в джунгли…»

У Ходсона был большой опыт.

— Всем, кого отберет староста, собраться у дома коллектора. Ночь проведете во дворе у Форстер-саиба, — сказал он.

Бенгало мистера Форстера стояло на холме, за деревней. Дом был большой, нарядный, с крашеной черепичной кровлей. Ходсон не пошел ночевать к Форстеру. Духота, скука, москиты под ситцевым пологом… Нет! Он велел разбить для себя палатку на лугу, у въезда в деревню.

Двое слуг раскинули палатку, поставили в ней походный столик, стул, постелили кошмы. Хозяин отпустил их движением руки. Он сел к столику.

Что-то сделано все же. Люди будут, буйволы будут. Еще один небольшой шаг вперед. Можно написать сэру Джону Лоуренсу: «Постройка форта успешно продолжается».

Ходсон достал сигару, закурил. Он отдыхал.

Кто-то осторожно подошел снаружи к полотняной стене палатки.

— Позволь войти к тебе, саиб!…

Это был слуга — класси. Класси переступил песчаный порог. Он прижал ладонь к сердцу и склонил голову в почтительном поклоне.

— Позволь обеспокоить тебя, добрый саиб!…

— Да! — нетерпеливо сказал Ходсон.

— Взгляни, саиб, что я нашел возле твоей палатки…

Он поднес на ладони к лицу Ходсона какой-то темно-красный комок.

Это был цветок, — смятый, почти раздавленный.

— Хорошо. Уйди, — сказал Ходсон.

Он бросил цветок на стол. Поглядел, расправил пальцем измятые, потемневшие по краям лепестки.

— Опять лотос! Красный болотный лотос.

Вот уже третий или четвертый раз этот странный цветок попадается ему на пути. Как тайный огненный знак, он путешествует по деревням, по военным станциям.

В туземный полк приходит посланец. Он приносит красный болотный цветок — пятилепестковый лотос. Старший офицер-туземец передает цветок младшему офицеру, тот — ближайшему сипаю. Сипай передает соседу, тот — другому, и так лотос проходит через весь полк. Молча они берут его из рук товарища, разглядывают и без единого слова передают дальше. Когда лотос попадает в руки последнего сипая, тот так же безмолвно исчезает и уносит цветок на соседнюю станцию. Там весь круг повторяется сначала.

Что они рассматривают? Форму лепестков? Их расположение? Число?… Может быть, всё значение в цвете?… Красный цвет — цвет огня, цвет крови. Скоро прольется кровь и всё станет красным?…

Ходсон осторожно скинул лотос со стола.

Да, он, Ходсон, знал это лучше, чем какой-либо другой англичанин в Индии. Может настать день, когда невозможное станет возможным. Когда вся Индия, все эти миллионы поднимутся в один час, и тогда — кости англичан будут белеть на солнце от Пешавара до Калькутты.

Ходсон вышел из палатки. Глухое раздражение томило его. Этот цветок!

Ночь была холодна. Слуги разложили костер. От соседнего болота тянуло сыростью.

Ходсон стоял и смотрел. Бамбук, треща, разгорался в костре.

Незнакомый человек подошел к огню, почтительно поклонился, встал у костра.

Ходсон смотрел на него. Человек был рослый, сильный. Чуть сутулясь, он стоял боком, полуотвернув лицо. Почти голый, он кутался в обрывок черного шерстяного одеяла, какие в холода носят на плечах горцы Кашмира.

Под одеялом у человека была маленькая индусская грелка — чангрис. Человек отобрал из костра несколько угольков для своего чангриса.

Человек не уходил. Он стоял вполоборота к огню, пламя сбоку освещало его щеку и угол рта. Он не поворачивал головы, точно не хотел, чтобы саиб видел его лицо.

Человек что-то невнятно говорил додвалле — погонщику верблюдов.

«Больная нога… Язва у колена»… — долетело до Ходсона. Да, что-то о больной ноге верблюда.

Эта неясная речь и отвернутое лицо… Глухое раздражение начало мучить Ходсона, смутная догадка…

Человек, подошедший к костру, стоял неподвижно, всё так же полуотвернув лицо. Кажется, он улыбался. Или это пламя костра неровно играет на щеке?

Ночь была темна. Ходсон отвел взгляд от костра, и вдруг пламя, большое, сильное, полыхнуло ему в глаза, точно прямо с неба.

Большой огонь! Что-то горит, где-то совсем недалеко, за деревней.

«Да это бенгало коллектора!» — понял Ходсон.

Пламя полыхало перед ним, буйное, дикое. Длинными языками оно взмывало к небу, точно говорило: «Гляди! Вот я. Я живое!… Я не молчу!… Я мщу! Я отвечаю!…»

«Мы не смирились! — кричало пламя. — Всё станет красным!… Мы не смолчим!…»

Это был ответ Ходсону на то, что было днем.

Это был ответ: восстание.

Райоты подожгли бенгало коллектора, и собранные на его дворе люди разбегались.

Топот услышал Ходсон, топот ног, бегущих в разные стороны, шум толпы, крики… Он бросился вперед.

— Панди!… — услышал Ходсон сквозь гул. — Панди…

«Панди»? И тут всё, в одной молниеносной вспышке, разом соединилось в сознании Ходсона: красный цветок, вестник восстания, Панди — имя человека, бежавшего из петли, и этот рослый, сильный у костра… Так вот почему человек прятал рот! Это был Панди, Панди!… Где же он?…

Ходсон вернулся к костру. Заметались слуги. Тот человек?… Он ушел. Простыл и след его на песке, — след угольков, рассыпанных из его чангриса.

Восемьсот конных соваров и две тысячи пехотинцев в Мируте готовы и ждут только знака. В Аллигуре — предупреждены. В Агре — готовятся. Нана-саиб, мятежный раджа Битхурский, копит силы в Гвалиоре. Ни с юга, ни с севера, ни с востока не будет помощи саибам.

А Дели, сердце Индии? «До Дели далеко», — говорит индусская пословица.

До Дели было близко.

Лес расступился и привел Инсура на открытое место. Две знакомые пальмы, сплетшись вершинами, отмечали начало лодочной переправы. Инсур поднялся на холм.

Светлая и быстрая Джамна делилась здесь на два неравных рукава. Плавучий мост, настланный по лодкам, вел на другую сторону. Там, на другой стороне реки, из самой воды поднимались высокие стены красного камня. Это был дворец старого шаха, правителя Дели. За дворцом — белое здание европейской резиденции, а там, дальше, — дома, каналы, мусульманская мечеть, тесные улицы базара, индусские храмы и снова дома.

Большой город лежал на равнине, на другом берегу реки.

Стена подковой опоясывала город, — каменной подковой на семь с половиной миль длины, с глубокими прорезами ворот в пяти местах: Кашмирские ворота, Лагорские ворота, Кабульские ворота, Аймерские, Южные… Дорога в Кашмир, дорога в Кабул, дорога в Лагор — на север, на запад, на юг, на восток, — все дороги Срединной Азии вели через этот город.

Это был Дели — древняя столица Индии.

Там, за высокими тёмнокрасными стенами, в великолепном дворце доживал свой век бессильный и согбенный старик, Бахадур-шах, последний правитель из династии потомков Тимура. Старший сын Бахадур-шаха умер, и Ост-Индская торговая компания запретила шаху назначить наследником другого сына. Совет лондонских купцов постановил: со смертью Бахадур-шаха положить конец древней династии. Шах Дели умирал без наследника, и английский резидент терпеливо дожидался часа, когда он сможет, наконец, переехать из резиденции во дворец со своей счетной конторой.

• Предыдущая
• 11/94
• Следующая