Праздничный пикник (сборник) - Стаут Рекс - Страница 43

• Предыдущая
• 43/64
• Следующая

Если же вам надо обделать темное дельце и вы хотите нанять Мурлыку, то я готов для вас это устроить. Но с одним условием: не сулите ему слишком много. Мурлыка дуреет от денег.

Флора Корби повернулась ко мне, и копна ее темно-русых волос рассыпалась по плечам. Глядя на меня своими карими глазами, Флора сказала:

– Пожалуй, мне следовало ехать впереди на собственной машине и указывать вам дорогу.

– Что вы, я замечательно справляюсь, – заверил я. – Могу даже один глаз зажмурить.

– Не надо, прошу вас, – взмолилась она. – Я и так уже сижу ни жива ни мертва. Хотела даже попросить у вас автограф – когда мы остановимся, конечно.

Девушка наверняка подозревала, что я держусь за рулевое колесо одной левой рукой только потому, что правая отчаянно стремится обнять ее за плечи. Я нисколько не возражал против такого заблуждения, ибо выглядела Флора просто очаровательно. И откуда ей знать, что я давно уже вырос из коротких штанишек?

Не мог же я выдать ей истинную причину и объяснить, что Ниро Вульф, съежившийся на заднем сиденье, панически боится самодвижущихся механизмов и согласен подвергнуться смертельному риску поездки лишь в том случае, если управляю исчадием ада я. Так что я уцепился за благовидный предлог рулить одной левой, чтобы босс не уснул от скуки.

Впрочем, кто знает, возможно, Флора и догадалась о моем коварстве. Ведь из уютного, чтобы не сказать роскошного, мирка, в котором самозаточился Ниро Вульф, он позволяет себе выбираться в одно-единственное место – ресторан «Рустерман».

После смерти своего старинного, закадычного друга Марко Вукчича, основателя и владельца ресторана, Вульф, которого Марко назвал в завещании своим душеприказчиком, не только стал попечителем всего движимого и недвижимого имущества покойного друга, но и самым пристальным образом наблюдал за делами «Рустермана».

Марко оставил письмо, в котором просил Вульфа следить за тем, чтобы ресторан не утратил своей громкой славы и доброго имени. И Вульф исправно раз или два в неделю, а то и чаще, совершал внезапные набеги на ресторан и учинял строгие проверки. И все это без единой жалобы или ворчания.

Лишь однажды Вульф разворчался – когда Феликс, метрдотель, попросил его выступить с речью на пикнике, устраиваемом по случаю Дня независимости для профсоюза работников американских ресторанов.

Вульф не просто разворчался, но отказал наотрез. Однако Феликс стоял на своем и продолжал донимать его, пока мой босс не капитулировал.

Это случилось, когда в один прекрасный день Феликс пришел в нашу контору с солидным подкреплением в лице Поля Раго, шеф-повара, отвечавшего за соусы и подливки в отеле «Черчилль»; Джеймса Корби, президента профсоюза; X. Л. Гриффина, импортера вин и деликатесов, который не только снабжал «Рустерман», но и подбрасывал всякие лакомства к столу нашего чревоугодника, а также Филипа Холта, профсоюзного директора-распорядителя.

Все они также намеревались принять участие в пикнике и в один голос уверяли Вульфа, что без человека, благодаря которому «Рустерман» и после смерти Марко Вукчича оставался лучшим рестораном в Нью-Йорке, праздник будет не праздник.

Поскольку тщеславия Вульфа хватит на трех павлинов и еще потому, что он любил Марко как никого другого в жизни, мой босс уступил.

Был и еще один побудительный мотив: Филип Холт согласился раз и навсегда оставить в покое Фрица Бреннера, нашего шеф-повара и мажордома. Вот уже три года Фриц время от времени захаживал на кухню «Рустермана», делясь с тамошними поварами кое-какими кулинарными секретами. Холт в открытую обхаживал его, суля золотые горы, если Фриц согласится вступить в профсоюз. Можете представить, как это нравилось Вульфу.

Поскольку всеми делами босса заправляю я, хоть Вульф и претендует на роль мозгового центра, именно на мою долю, насколько вы понимаете, выпало решить, как именно доставить его Четвертого июля к месту проведения пикника, в Калпс-Медоус, на Лонг-Айленде.

В конце июня нам позвонил Джеймс Корби и передал трубку своей дочери Флоре. Она сказала, что ей будет очень трудно объяснить мне, как проехать в Калпс-Медоус. Я ответил, что для Лонг-Айленда это обычная история. И Флора предложила заехать за нами и самой отвезти нас.

Голос ее мне понравился сразу, но в прозорливости мне не откажешь. Я тут же смекнул, что выпало редкое счастье продемонстрировать своему работодателю редкостную водительскую сноровку и умение вести автомобиль одной рукой.

Поэтому я поблагодарил Флору за предложение и сказал, что повезу Вульфа сам в его машине, но буду очень признателен, если Флора согласится поехать с нами и указывать дорогу.

Вот как это случилось и вот почему, когда мы наконец въехали в ворота Калпс-Медоус, прокатив до этого миль тридцать по извилистым парковым магистралям Лонг-Айленда, с их крутыми поворотами и бесчисленными перекрестками, губы Вульфа оказались сжаты в настолько узкую полоску, что их почти не было видно. Заговорил он за всю дорогу лишь однажды, когда, в очередной раз блеснув молодецкой удалью, я особенно лихо обогнал какого-то тихохода, тащившегося с черепашьей скоростью миль семьдесят в час.

– Арчи, – укоризненно произнес Вульф, – ведь я просил тебя.

– Да, сэр, – жизнерадостно откликнулся я, не отрывая взгляда от дороги. – Дело в том, что, держа руку в таком положении, я уступаю душевному порыву. Вы же сами знаете, как я нервничаю, когда борюсь со своими душевными порывами, а нервничать мне нельзя – вы не любите, когда я нервничаю во время езды.

Покосившись в зеркальце, я увидел, что Вульф стиснул зубы еще сильнее. Так он и сидел, не раскрывая рта, всю дорогу.

Миновав ворота, я петлял по Калпс-Медоус, следуя указаниям Флоры, но за руль держался уже обеими руками. Поспели мы вовремя: до открытия митинга, начинавшегося в три, оставалась еще четверть часа.

Флора уверяла, что для нашей машины выделено место позади палатки. И, продравшись через ряды стреноженных автомобилей, я убедился, что она права. Когда наш седан остановился, его радиатор отделяли от тента почти два ярда совершенно свободного пространства.

Девушка выпрыгнула из машины и открыла заднюю дверцу со своей стороны. Я проделал то же самое, распахнув противоположную дверцу. Вульф посмотрел на Флору, затем перевел взгляд на меня. Не хотел он, ох как не хотел делать одолжение женщине, даже столь молодой и хорошенькой, но я должен был получить по заслугам за вождение одной рукой.

Вульф отвел от меня глаза и, кряхтя и похрюкивая, начал извлекать свою одну седьмую тонны из автомобиля. Со стороны Флоры.

Палатка, установленная на деревянной платформе высотой фута в три, по размерам не уступала кабинету Вульфа. Народу в нее набилось столько, что шагу ступить негде.

Я протиснулся через толпу и остановился у самого входа, чтобы дышать свежим воздухом. А погодка выдалась загляденье: яркое солнышко, легкий бриз с Атлантики. Лучшего и не пожелать на Четвертое июля.

Деревянный настил продолжался от палатки наружу и был весь заставлен стульями. О состоянии луговой травы сказать вам ничего не могу, потому что, куда ни кинь взгляд, весь луг за настилом был запружен несметными толпами ресторанных работников и их знакомых. Добрая пара тысяч их сплошной массой сгрудилась перед платформой, предвкушая речи, а остальные заполнили всю лужайку до видневшихся в отдалении деревьев и построек.

Сзади послышался голос Флоры:

– Они уже входят. Так что, если вам приглянулся какой-нибудь стул, хватайте. Любой, кроме шести в первом ряду, – они предназначены для выступающих.

Разумеется, я пустился уверять ее, что мне приглянулся только один стул – тот, что примыкает к ее стулу, – но в эту минуту из палатки повалила толпа.

Я решил предупредить Вульфа, что предназначавшийся для него стул способен уместить в лучшем случае половину, зато любую, его необъятного седалища, и, дождавшись, пока исход из палатки завершится, просочился в нее.

• Предыдущая
• 43/64
• Следующая