Мари из Порт-ан-Бессена - Сименон Жорж - Страница 18

• Предыдущая
• 18/25
• Следующая

— О поиске работы…

Мари словно не чувствовала холода, вот только нос…

Она не любила, когда он у нее краснел, и пудрилась всякий раз, как сморкалась.

— Я могу переночевать у тебя?

— Пока не знаю…

Она два-три раза толкнула Одиль ногой, чтобы привлечь внимание к усатой тетке, но эта тетка Одиль никак не интересовала.

— Что такое?

— Ничего… Не дергайся, девочка…

Мари говорила «девочка» уже каким-то покровительственным тоном.

В Байо они опоздали на автобус и должны были ждать вечернего рейса, не зная, куда деться, потому что кинотеатры еще не были открыты. Но они хотя бы поели пирожных. Они ели их, прогуливаясь вдоль витрин, когда Мари, внезапно охваченная какой-то мыслью, остановилась перед одним из магазинов.

— Ты умеешь хоть немножко шить? — спросила она сестру. — Раз уж тебе нечего будет делать какое-то время, я куплю все необходимое, чтобы сшить мне белье.

Мгновение спустя, уже в магазине, она прошептала:

— Дай-ка мне твои сто франков… У меня не хватает…

Снова пошел дождь. В лавке пахло холстом и хлопком. Целый час Мари придирчиво изучала товар, прежде чем решиться на покупку; вышла она с мягким розовым пакетом.

— Твое дело — оставаться дома… И тогда тебе никто ничего не скажет…

Дело в том, что их дом на скалистой улочке пока еще принадлежал им.

Дядюшка Пенсмен должен был заниматься и домом, и отцовским баркасом, пришвартованным в гавани со всем необходимым на борту, хоть сейчас в море.

— Как бы то ни было, иди… А мне нужно в кафе… Я вернусь к тебе, и ночевать мы будем вместе…

— Точно?

На набережной они разошлись; моросил мелкий дождь. Тазовые фонари были зажжены, прилив почти закончился. Мари вошла в «Морское кафе», снимая свою шляпу; беглого взора вокруг ей хватило, чтобы понять: каждый на своем месте.

— Здравствуйте!..

— Иди-ка быстро переодевайся, а то хозяйка устроит тебе…

— Почему?

— Ты разве не должна была вернуться к четырем часам?

— Я опоздала на автобус.

— Иди быстрей!

Мари отнюдь не спешила, напротив! Она никогда не тратила столько времени на переодевание и довольно долго просидела, ничего не делая, на краю кровати с чулками в руке, свесив голые ноги на пол.

Невозможно было бы объяснить, о чем она размышляет. Впрочем, это и не было размышлением. Сначала она ощущала лишь приятное тепло в груди; ей казалось, что надежды приобретают более ясные очертания. Потом, оглядывая свою мансарду и говоря себе, что все это ненадолго, она загрустила.

— Ну где же ты. Мари?

— Иду…

Она повеселела, и всех, кого знала, обслуживала с удовольствием, особенно стариков, которые приходили к ее отцу еще тогда, когда она была маленькой.

Затем она поела на кухне, на углу стола, подкладывая в суп побольше сметаны, когда хозяйка смотрела в другую сторону.

— Что ты делала в Шербуре? — спросила женщина, возившаяся с кастрюлями. Видела свою сестру?

— Да…

— Это она, кажется, живет с Шателаром? Он так и не собрался снарядить свой корабль? Капитан целыми днями торчит в кафе…

Можно было так и сидеть, есть и разговаривать, неопределенно думая в то же время совсем о других вещах, потом — еще о чем-то, достаточно занятном.

— Скажите, мадам Леон…

— Что?

— Я очень хотела бы несколько дней ночевать дома…

— С чего бы это?

— Моя сестра здесь…

— Которая у Шателара?

— Они больше не живут вместе. Может быть, она уедет в Париж, а пока…

И этим вечером в десять часов Мари открыла двери кафе, задержалась на мгновение у порога, накидывая плащ на голову, потом ринулась вперед, бегом пересекла набережную, перебежала мост, вскарабкалась по склону и пришла домой запыхавшись, как в годы, когда была маленькой.

В доме горел свет. Одиль еще не легла. Полено догорало в очаге, поскольку печи в доме не было. Большая родительская постель стояла в углу напротив шкафа. На столе керосиновая лампа освещала куски белого полотна.

— Что это ты делаешь? — забеспокоилась Мари, освобождаясь от плаща и сабо.

— Тебе штанишки…

— А размер ты мой знаешь, дурочка?

— Я прикинула, что чуть меньше, чем у меня…

Это был странный вечер, не похожий ни на какой другой. Одиль делала выкройку. Мари разговаривала, держа булавки во рту. Они едва не поругались, споря о том, как подрубать ткань.

— Что ты поела?

— Ничего… В доме же ничего нет…

— А ты, индюшка, не могла сходить к колбаснику?

Можно сказать, что Мари подчинила себе старшую сестру.

— Ты ляжешь у стенки… У тебя все еще такие же холодные ноги? Спокойной ночи.

— Как глупо… — вздохнула Одиль.

— Что глупо?

— Зачем он все-таки поднялся наверх.

Короткими фразами они поговорили в темноте еще немного, обо всем, что приходило в голову; мало-помалу постель стала нагреваться теплом их тел.

В шесть часов Мари бесшумно собралась на работу и на углу стола оставила деньги, чтобы Одиль смогла купить себе поесть.

Через два дня Одиль устроилась уже словно навсегда, окружив себя своим привычным беспорядком, мелкими привычками, остатками еды, всегда валявшимися на столе, и полупустыми чашками кофе, потому что он был ее страстью.

Когда в десять часов вечера Мари возвращалась и закрывала за собой дверь, весь мир, кроме них двоих, переставал существовать. Воздух пах горящим деревом и жареной рыбой, как когда-то давно. Они даже пустили ход стенных часов, которые старый друг их отца выиграл на бильярде и поменял на несколько корзин омаров.

— Ты все еще не получала писем?

— Они после долгих споров послали объявление в газету в Кане. Одиль хотела написать «горничная», но ее сестра возразила: она такая же горничная, как и генерал, она не умеет даже чисто закончить стежок!

И все-таки!.. Они написали «горничная»!.. Они не особенно томились ожиданием, поскольку особого значения это не имело, и продолжали шить для Мари, строго наблюдавшей за ходом дела.

— Если бы у нас была швейная машинка, — вздыхала Одиль. Машинка для полудюжины рубашек и штанишек! — О нем новостей так и нет…

— Нет… Его капитан звонил ему…

— Ну и?

— Ну и ничего.

— А Марсель?

— Тоже ничего.

В свое время, по мере того как они взрослели, сестры вели кухонное хозяйство, согнувшись над очагом, в сабо, дверных передниках; приглядывали за Улиткой.

— Скажи-ка, Мари…

— Что?

— Я вот тут подумала… Почему бы нам не поехать в Париж вдвоем?..

— Потому, моя милая, что я не хочу ехать в Париж.

— Почему?

— Да потому, что мне и здесь хорошо…

У Одили не было необходимости вставать рано, и спать ей не хотелось. Она долго крутилась в постели от желания поговорить.

— Ты спишь?

— Да.

— Что это ты нашла хорошего в Порте?

— Мне кажется, здесь хорошо.

— В «Морском кафе»? Подавать рыбакам выпивку?

— Нет…

— Что же тогда?

— Дай мне уснуть.

Тишина. Неровное дыхание.

— Ты спишь?

— Да, я же тебе сказала!

— Скажи мне по-честному. У тебя есть любовник?

— Не исключено…

— А кто он?

— Оставь меня в покое.

— Я его знаю?

Мари поднялась, босиком прошла зажечь лампу и встала перед сестрой, прищурившей от света глаза.

— Так ты не хочешь оставить меня в покое, да? Добиваешься, чтобы я вернулась ночевать в свою комнату при кафе?

— Что ты злишься? Я же имею право знать…

— Ладно! Так знай, что я никогда не уеду из Порта… И что я выйду замуж… И что я буду жить по ту сторону бухты в таком же доме, как те два красных…

Это были два известных, единственных в своем роде дома. Один из них принадлежал судовладельцу, имевшему три корабля и командовавшему одним из них. Другой дом принадлежал новому доктору, большому и бородатому, отцу шестерых или семерых детей.

Казалось, оба эти дома куплены по каталогу, как игрушки, такие они были веселые и нарядные. Именно таким ребенок воображает некий идеальный дом-с очень высокой крышей, ярко-красный, с гаражом слева, с террасой и балконами, с окнами скорее широкими, чем высокими, в стиле английских коттеджей.

• Предыдущая
• 18/25
• Следующая