До самой сути - Сименон Жорж - Страница 23

• Предыдущая
• 23/29
• Следующая

— У нас никаких шансов разыскать его.

Неужели Доналд настолько потерял чувство собственного достоинства, что решился искать убежища в одной из этих лачуг? Впрочем, обитатели их богаче, чем он. В горячую пору и неграм, и мексиканцам случается вгонять по тридцать — сорок долларов в день, да и женщины тоже неплохо заколачивают. Вечерами здесь идет отчаянная игра в кости, и дорога сюда хорошо знакома патрулям: их частенько вызывают усмирять драки.

Кейди со своим джипом тоже оказался здесь, но это был не вчерашний Кейди, а Кейди-рабовладелец, как прозвали его в шутку, — небритый, в старом тропическом шлеме.

Пи-Эм притормозил рядом с его машиной.

— За приятелем своим гоняетесь?

Тон у Кейди был не то чтобы агрессивный, но и не слишком любезный.

— Да, после случившегося мне лучше его поискать.

Мы все перепились.

— И здорово.

— Вы его не видели?

— Я — нет. Жена слышала шум. Заметила, как мимо бежали лошади, словно кем-то вспугнутые. Я оставил ей заряженный револьвер.

— Он не вооружен.

— Мужчина и без оружия с женщиной справится.

— Послушайте, Кейди…

— Знаю, знаю.

— Что вы знаете?

— Вы сейчас будете уверять, что он не опасен, так ведь?

Не вылезая из джипа и пожевывая сигару, Кейди продолжал:

— Видите ли, Пи-Эм, не нравится мне, когда кто-нибудь из наших вертится около границы. Тех, кто приходит сюда с той стороны, мы знаем. Это бедняки, которые ищут работы и ослеплены мыслью о долларах.

Для таких у меня всегда найдется банка сардин и бутылка пива. Иные даже работают у меня несколько дней и лишь потом идут дальше. А вот когда американец задумывает пробраться в Мексику — это другое дело. Понимаете меня?

Ясно: все уже успели призадуматься над вчерашним.

— В Юме есть тюрьма, откуда не так уж трудно убежать, во Флоренсе[7] тоже, и вся эта публика наслышана о нашей долине. Только что мне встретился Бэджер.

Пи-Эм стоило немалого усилия не измениться в лице.

Бэджер — начальник одного из пограничных патрулей, тех самых, что возят на буксире прицеп с двумя оседланными лошадьми.

— Он блокирован здесь рекой, поэтому еще несколько дней пробудет в долине. Я ничего не сказал, потому как дело не мое, но все-таки посоветовал смотреть в оба глаза.

По ассоциации Кейди посмотрел на глаз Пи-Эм.

— Приложите-ка к синяку кусочек свежей говядины с кровью, — бросил он. — По себе знаю, очень помогает.

Нет, человек он не злой. Всегда был в добрых отношениях с Пи-Эм, как-то раз даже завернул к нему в контору проконсультироваться насчет земли в аренду.

Жестокость у него напускная: хочет выглядеть волевым человеком.

— Может, зайдете к нам? Выпьем по стаканчику.

— Нет, благодарю.

— Сказать вам, что я думаю об этом вашем парне?

Он был не в себе, пошел на риск, попробовал перебраться через реку и утонул.

Сказано это было не без задней мысли — недаром Кейди так пристально уставился на собеседника, но тот даже не моргнул.

— Всего наилучшего, Кейди!

— Вам обоим тоже! Думаю, домой попадете не сразу:

Джозефина задержит вас на часок-другой.

Так оно и оказалось. Джозефина, одна из речушек, скатывающихся с гор, пересекает долину и впадает в Санта-Крус. Русло у нее каменистое, с сильным уклоном.

При малейшей непогоде вода несется вниз с такой стремительностью, что автомобиль, погрузившись в нее хотя бы по колеса, уже рискует перевернуться.

Им с Норой осталось одно — сидеть в машине и ждать. Стекла с одной стороны непрерывно запотевали, с другой по ним хлестал дождь, и в жарком влажном воздухе то и дело тянуло холодным ветерком.

Нора могла бы осыпать мужа упреками. Как бы они ни были суровы, он только понурил бы голову, сознавая, что заслужил их. Вместо этого она включила радио:

Ногалес передавал мексиканские песни.

Он чувствовал, что виноват не только перед Норой, но и перед Доналдом. В чем — трудно сформулировать, но ощущение своей не правоты не проходило. Он сидел подавленный, весь мокрый от пота. Пиво, выпитое утром, перестало действовать, и Пи-Эм опять стало нехорошо.

Хотя и неумышленно, Кейди сделал ему очень больно, обойдясь с ним так недружелюбно. Пи-Эм не сердился на него. Сейчас он переживал одну из тех минут, когда человеку хочется просить прощения у всех и каждого.

Он, например, понял сейчас, что имела в виду Нора, упомянув о том, как они смотрели с Доналдом друг на друга, о взгляде, который бывает только у братьев.

Из деликатности она ничего не добавила. Но фраза ее означала, что они смотрели друг на друга с той взаимной ненавистью, какая обуревает только близких родственников.

Это не правда. Ненависти к Доналду у него нет. Мальчиком он даже испытывал к нему нежность. Впоследствии не раз хотел ему помочь. А если не помог, то лишь потому, что их разделяло слишком большое расстояние; Доналд не понял бы его и обиделся.

Умнице Эмили следовало бы догадаться об этом, а не осуждать его так строго. Ему же ясно, что она осудила его, сочла человеком бездушным, готовым принести семью в жертву своему честолюбию.

Насколько все проще! Нора, вероятно, уже раскусила его. Не хватает только, чтобы начала жалеть.

Этого он тоже не хочет. Им не восхищаются, и ладно.

Не он один прошел такой путь. Но пусть по крайней мере за ним не отрицают известных достоинств, прежде всего порядочности.

Он решил не спать эту ночь. Он будет продолжать поиски брата. Он считает себя ответственным за него перед Милдред и детьми.

Он отдавал себе отчет, что на машине искать Доналда бесполезно. Он вернется сюда верхом, прочешет долину вдоль и поперек, обшарит все ее уголки.

Надо любой ценой не допустить того, о чем говорил Кейди. Надо также помешать Бэджеру схватить беглеца.

Бэджер знает свое дело: он в два счета расколет Доналда.

— О чем ты думаешь? — неожиданно спросил он жену: ему стало не по себе от ее молчания.

— О своем брате, погибшем во время войны.

— Это совсем другое дело.

— Его расстреляли.

— Немцы? Японцы?

— Американцы. За дезертирство в боевой обстановке.

Он был художник, славный мальчик, очень умный. Жил в Нью-Йорке, в Гринич-Вилледже. Сперва пытался добиться, чтобы его признали негодным к службе. Он боялся. Знал, что окажется трусом. Он не виноват. Это оказалось сильнее его. Он был расстрелян: иначе нельзя — таков закон.

Она замолчала. Меньше чем за день они узнали друг друга ближе, чем за три года совместной жизни.

— Знаешь, Лил…

Разговор возобновила Нора. Тон у нее был все такой же задумчивый, и внизу, под ними, все так же стремительно катилась Джозефина.

— Она очень несчастна. Не любит мужа. Я хочу сказать, не испытывает с ним чувственной радости. Однажды мы с ней выпили, и она призналась; но только мне одной.

А он-то считал Нолендов чуть ли не образцовой парой!

— Но она так носится с ним, — возразил Пи-Эм.

— Это потому, что ее мучит совесть. Она сознает, что второго такого человека на свете нет, и ей стыдно его обманывать.

Пи-Эм так и подскочил. Лил обманывает мужа! Если бы речь шла о любой другой женщине в долине, он бы поверил, но маленькая Лил Ноленд!..

— Это сильнее ее. Тебе не понять. Бывают женщины, у которых внезапно появляется потребность напиться.

Вспомни Ресника…

Ресник, когда-то обитатель долины, дружил с ними.

Человек он был тихий, почти робкий, до смешного щепетильный. Два-три раза в год, редко чаще, у него начинался запой. Он с ходу пускался во все тяжкие. Бросал жену, детей, не давал о себе знать по две недели, иногда даже дольше, и в один прекрасный день оказывался на другом конце Штатов. Однажды во время такого запоя сел в Лос-Анджелесе на пароход и опомнился лишь в Панаме. Еще несколько часов — и уплыл бы в Китай.

Не то же ли самое происходило, в общем, и с его, Пи-Эм, матерью.

— Время от времени Лил нужен мужчина, какой — не важно. К счастью, она достаточно владеет собой, чтобы выбирать тех, кто будет молчать.

• Предыдущая
• 23/29
• Следующая