Разум и чувство (другой перевод) - Остин Джейн - Страница 67
- Предыдущая
- 67/78
- Следующая
– Вы ждали, чтобы мы уехали?
– Да! Возможно, вы удивитесь, когда я скажу, что часто следил за вами, как много раз едва не попался вам на глаза. Сколько раз я забегал в первый попавшийся магазин и ждал, пока ваш экипаж проедет мимо. Вы же наверняка знаете, что я жил на Бонд-стрит, поэтому почти каждый день имел возможность видеть кого-то из вас. И только постоянная бдительность и большое желание не попадаться вам на глаза помешали нам встретиться намного раньше. Я заранее решил всячески избегать Мидлтонов и всех наших общих знакомых. И все-таки мне довелось столкнуться с сэром Джоном в первый же день после их приезда, поскольку я не знал, что они уже в городе. Это было, если я не ошибаюсь, на другой день после того, как я заходил к миссис Дженнингс. Сэр Джон тут же пригласил меня на вечер к себе. Разумеется, из осторожности я бы побоялся принять приглашение, даже если бы он, желая заручиться моим согласием, не упомянул, что вы и ваша сестра тоже приглашены. А на следующее утро я получил еще одну записку от Марианны – нежную, трогательную, доверчивую – ну, словом, как раз такую, чтобы наглядно продемонстрировать мне всю низость собственного поведения. У меня не хватило сил на нее ответить. Я, честно, попытался, но перо меня не слушалось. И весь день я мог думать только о ней. Если вы сохранили способность к состраданию, мисс Дэшвуд, то сможете без труда вообразить, в каком ужасающем положении я оказался. Мое сердце было полно вашей сестрой, я думал только о ней и в то же самое время был вынужден изображать счастливого жениха другой. Мне незачем рассказывать, вы и сами отлично знаете, что в конце концов наша встреча состоялась и как я себя при этом вел. Это был вечер воистину адских мучений! Марианна, прекрасная, как ангел, устремляет на меня пленительный взор своих волшебных глаз, протягивает руку, просит объяснения… А рядом со мной Софья – ревнивая, как дьяволица… Не знаю, зачем я вам все это говорю… Все уже позади… Но что это был за вечер! Я бежал от вас, как только сумел, и последнее, что мне довелось увидеть, – милое лицо Марианны, в котором не было ни кровинки, а в глазах застыл ужас. Вот какой я ее запомнил. Это было так ужасно! А нынче, когда я думал, что она умирает, то почувствовал некое странное утешение. Почему-то мне стало легче при мысли, что я уже знаю, какой ее увидят те, кто проводят в последний путь. Всю дорогу я видел перед собой только ее лицо.
Снова наступило молчание. Оба собеседника погрузились в свои невеселые мысли. Первым заговорил Уиллоби:
– Что ж, мне пора. Но ваша сестра действительно вне опасности?
– По крайней мере, нас в этом заверили.
– А что ваша бедная мама? Она ведь так любит Марианну!
– Мистер Уиллоби, а вы ничего не хотите сказать о вашем письме?
– Ах да. Все знают, что ваша сестра на следующее утро после той встречи написала мне. Я как раз завтракал у Эллисонов, поэтому ее письмо принесли туда из моей квартиры вместе с остальной почтой. Софья заметила его раньше меня. Хорошая бумага, то, как она была сложена, аккуратный почерк – все это вызвало ее подозрения. До нее дошли слухи о моих ухаживаниях в Девоншире, а встреча, происшедшая накануне вечером у нее на глазах, объяснила ей, о ком шла речь. Надо полагать, ее ревность распалилась до предела. Напустив на себя шаловливый вид, который так часто пленяет нас в любимой женщине, она схватила письмо, вскрыла его и прочла. Однако такая бесцеремонность не осталась безнаказанной. То, что она прочла, несомненно, заставило ее страдать. Однако ее страдания я бы еще смог стерпеть, но ее ярость… ее злоба… Всего этого для меня оказалось слишком. Я был готов на все, чтобы хоть немного ее успокоить. Короче говоря, что вы думаете об эпистолярном стиле моей жены? Он необыкновенно изящен и деликатен, вы не находите? А какая женственность в каждом слове!
– Вашей жены? Но ведь почерк был ваш!
– О да. Однако мне принадлежит честь всего лишь рабского копирования, переписывания ее творения. И я с большим трудом вынудил себя поставить под этим безобразием свою подпись. Однако замысел всецело ее, равно как и глубина мысли и изысканный слог. Мне ничего не оставалось делать. Мы были помолвлены, приготовления шли полным ходом, день свадьбы был уже назначен. Боже, о чем я говорю! Я и сейчас пытаюсь защитить себя. Ни к чему уловки! При чем тут день свадьбы! Мне были остро нужны ее деньги, и я был вынужден соглашаться на все, чтобы не допустить разрыва. В конечном счете стиль этого мерзкого письма ничего не менял. У Марианны и ее друзей все равно уже сложилось мнение обо мне. Могло получиться даже лучше. Я должен был предстать перед ней отпетым негодяем, а уж каким образом я это сделал, значения не имело. «Я все равно навеки опозорен в мнении этих людей, – сказал я себе. – Двери их домов передо мной закрыты. Они считают меня человеком без чести и совести, а это письмо лишь подтвердит их правоту». Вот как я рассуждал, переписывая слова моей невесты и прощаясь даже с самой памятью о Марианне. Три ее записочки, которые постоянно были при мне, я был вынужден отдать. И еще ее локон! Он тоже всюду был со мной, лежал в том самом бумажнике, вместе с записками, который моя будущая драгоценная супруга обыскала с очаровательной и шаловливой злобой… Все милые напоминания о Марианне, которые я так бережно хранил, были у меня безжалостно отняты.
– Вы, мистер Уиллоби, говорите совершенно недопустимые вещи, – строго заявила Элинор, хотя ее голос выдавал сострадание. – Вам не следует отзываться в таких выражениях ни о миссис Уиллоби, ни о моей сестре. Вы сами сделали свой выбор. Насколько я понимаю, вас никто не принуждал. И теперь ваша жена приобрела право, по крайней мере, на вашу сдержанность и уважение. По всей видимости, она вас любит, иначе вряд ли согласилась бы выйти за вас. А грубость и презрительность, с какими вы говорите о ней, вовсе не искупают вашей вины перед Марианной. К тому же, мне кажется, это не может успокоить и вашу совесть.
– Оставьте в покое мою жену, – вздохнул Уиллоби. – Поверьте, она не заслуживает вашего сочувствия. Перед свадьбой она совершенно точно знала, что я не питаю к ней нежных чувств. Однако свадьбу мы сыграли, после чего отправились вкусить счастье первых супружеских дней в Комбе-Магна, а уже оттуда вернулись в столицу развлекаться. Скажите, мисс Дэшвуд, сумел ли я пробудить в вашем сердце жалость? Стала ли ваша ненависть ко мне хотя бы немного меньше? Считаете ли вы, что я хотя бы в какой-то малости искупил свою вину?
– Да… Без сомнения, в чем-то вы оправдались, хотя и в малом. Признаюсь, я считала вас куда более распущенным. Оказалось, что в вашем сердце меньше дурных чувств… гораздо меньше. Но ведь вы причинили столько горя! Столько страданий! Этого нельзя ни оправдать, ни простить!
– Вы расскажете вашей сестре… позже, когда она поправится, о чем я говорил? Молю вас, позвольте мне стать хотя бы немного лучше в ее глазах! Вы сказали, что она меня простила… Так дайте же мне надежду, что, немного лучше узнав мое теперешнее состояние и мои чувства, она подарит мне более полное прощение! Расскажите же ей, как сильно я страдаю и как горько раскаиваюсь, что сердцем я всегда был ей верен и что теперь она стала мне дороже, чем прежде.
– Я расскажу ей все, что необходимо для вашего оправдания, если здесь уместно это слово. Но вы так и не объяснили, зачем вы приехали и откуда узнали о ее болезни.
– Не далее как вчера в Друри-Лейн я случайно столкнулся с сэром Джоном, и он впервые за последние два месяца заговорил со мной. Прежде он всякий раз поворачивался ко мне спиной, что меня не удивляло и в общем-то не оскорбляло. Но на этот раз его доброе и честное сердце не устояло против искушения причинить мне боль. Поэтому он прямо объявил мне, что Марианна Дэшвуд умирает в Кливленде от горячки, что утром они получили письмо от миссис Дженнингс, и, по ее мнению, надежды больше нет, что напуганные Палмеры покинули собственный дом – ну и дальше в том же духе. Я был настолько потрясен, что не сумел сохранить равнодушный вид. Даже сэр Джон, которому мало свойственна проницательность, понял это. Очевидно, мои страдания смягчили его сердце, ранее донельзя ожесточенное против меня. Он был настолько добр, что при расставании чуть было не протянул мне руку и напомнил о давнем обещании подарить мне щенка пойнтера. Нет таких слов, которые могли бы выразить мои чувства при мысли, что ваша сестра умирает, считая меня презренным негодяем, что ее последние минуты на этом свете отравлены ненавистью ко мне. Я же не знал, какие еще ужасные поступки и зловещие планы были мне приписаны! И тем более по крайней мере один человек из вашего ближайшего окружения должен был представить меня способным на все. Все это было ужасно. Я понял, что не в состоянии вынести эту пытку, и принял решение ехать. Сегодня в восемь часов утра я покинул Лондон, и вот я здесь. Теперь вы знаете все.
- Предыдущая
- 67/78
- Следующая
