Разум и чувство (другой перевод) - Остин Джейн - Страница 61

• Предыдущая
• 61/78
• Следующая

– Конечно, можно было бы считать это шуткой, – сказал он, наконец прекратив притворный смех, тем более что искреннее веселье покинуло его уже довольно давно, – но ведь дело весьма серьезное! Бедный Эдвард, как низко он пал! И я более чем кто-либо сожалею об этом. Кому, как не мне, знать, как он добр и великодушен. Да и немного найдется людей, которые могли бы сравниться с ним благородством. Не судите его слишком строго, мисс Дэшвуд, вы ведь его почти не знали. Конечно, он не блистал манерами… Но ведь не все наделены от рождения равными талантами, умением держаться в обществе. Бедолага! Как тяжело увидеть его в таком недостойном окружении. Его стоит пожалеть. И все же, даю вам слово, вы нигде не найдете такого доброго сердца. Поверьте, я никогда в жизни не испытывал столь горького сожаления, как в ту минуту, когда все раскрылось. Я узнал обо всем от нашей матери и сразу же почувствовал, как должен поступить. Я тотчас сказал матери, что независимо от того, как поступит она, я никогда больше не желаю видеть брата, если он женится на этой недостойной молодой особе. А как мне было больно! Бедный Эдвард! Он сам себя погубил, своими руками закрыл перед собой двери в порядочное общество. Конечно, я не мог не сказать матери, что меня все произошедшее не слишком удивило. Ведь нельзя забывать, какое он получил воспитание. От него трудно было ожидать чего-то иного. Бедная мама! Она была вне себя от горя!

– А вы знакомы с избранницей вашего брата?

– Я ее один раз видел, когда она здесь гостила. Достаточно было десяти минут, чтобы понять, что представляет собой эта особа. Маленькая провинциалка – ни элегантности, ни приличных манер, ни даже красоты. Я ее отлично помню. Именно такая девица и могла пленить беднягу Эдварда. Когда мать обо всем мне рассказала, я предложил поехать к нему и отговорить от этого брака. К моему глубокому сожалению, было уже поздно. Все произошло в мое отсутствие, и я уже не мог вмешиваться после разрыва. Если бы я узнал хотя бы на несколько часов раньше! Быть может, несчастье еще можно было предотвратить. Весьма вероятно, мне удалось бы найти какое-нибудь средство… Уж я бы употребил самые веские доводы. Я бы сказал: «Мой дорогой, подумай как следует, что ты собираешься сделать? Зачем тебе такое низкое родство? Ты понимаешь, что решился на мезальянс, когда вся твоя семья против?» В общем, я убежден, что все еще можно было поправить. Но теперь поздно. Ему придется голодать! О да, он непременно будет голодать!

После того как он пришел к такому выводу, проявив при этом незаурядное спокойствие, появление миссис Джон Дэшвуд положило конец разговору. Элинор не замедлила обнаружить, какое действие произвело на нее произошедшее: к обычной холодной надменности теперь примешалась явная растерянность. Быть может, поэтому она обошлась с Элинор значительно приветливее, чем обычно, а услышав, что сестры Дэшвуд намереваются на днях покинуть столицу, даже выразила огорчение по этому поводу. Еще бы, она ведь так надеялась видеться с ними почаще! Муж, вошедший в гостиную вместе с ней и восхищенно внимавший каждому слову супруги, усмотрел в ее последних словах доказательство несравненной сердечности и утонченной любезности.

Вскоре последовал еще один короткий визит на Харли-стрит, во время которого Элинор пришлось выслушать многословные поздравления брата по поводу того, что они доедут почти до дома, совсем не потратившись на дорогу, а также по поводу ожидаемого приезда в Кливленд полковника Брэндона. Это было последнее свидание брата и сестры в Лондоне. Весьма неопределенное приглашение Фанни непременно заехать в Норленд, если, конечно, они окажутся где-нибудь поблизости, а также более сердечное, но данное с глазу на глаз обещание Джона в скором времени обязательно навестить Элинор в Делафорде были единственными планами будущих встреч.

Элинор изрядно забавляло упорство, с которым все старались отправить ее в Делафорд, куда она вовсе не стремилась даже погостить, а уж тем более поселиться. Джон Дэшвуд и миссис Дженнингс уже видели ее будущей хозяйкой господского дома, а Люси, когда они прощались, настоятельно приглашала ее в гости.

Ранним апрельским утром от дома на Ганновер-стрит и от дома на Беркли-стрит отправились дорожные экипажи, которым предстояло встретиться в условленном месте на дороге. Чтобы Шарлотте и младенцу было не слишком тяжело, путешествие предполагалось неспешным и прибытие в Кливленд было намечено лишь на третьи сутки. Там к ним должны были присоединиться полковник Брэндон и мистер Палмер, намеревавшиеся ехать значительно быстрее.

Марианна видела в Лондоне слишком мало приятного и очень торопилась его покинуть. И несмотря на это, ей было очень тяжело прощаться с домом, с тем местом, где она еще строила планы на будущее с Уиллоби, где верила и надеялась. Теперь же ее надежды исчезли навсегда. Она не могла не проливать слезы, покидая город, в котором оставался Уиллоби, чьи новые занятия и планы ей было не суждено разделить.

Элинор уезжала с радостью и легким сердцем. Ее вовсе не тянуло в Лондон, с теми же людьми, которые там оставались, она была готова не видеться хоть целый век. Она наконец получила возможность избавиться от дружбы, которую навязывала ей Люси, была довольна, что увозит сестру подальше от Уиллоби, с которым они после его свадьбы так ни разу и не встретились. Элинор не сомневалась, что несколько месяцев тихой жизни в Бартоне вернут душевный покой Марианне, да и ей самой тоже.

В пути не произошло ничего необычного. На второй день путешествия они достигли благодатного, хотя, быть может, и рокового графства Сомерсет (впечатлительной Марианне оно представлялось то одним, то другим, в зависимости от настроения), а утром третьего дня прибыли в Кливленд.

Кливлендский дом был новым и достаточно вместительным. Он расположился на невысоком пригорке, поэтому раскинувшаяся перед ним лужайка убегала вниз. Здесь не было парка, но этот недостаток компенсировался обширными садами. Здесь имелись обсаженные кустами дорожки, тенистая, посыпанная песком аллея, огибавшая посадки и заканчивающаяся у фасада дома, живописные деревья и полянки. В общем, все как в других богатых поместьях. Вокруг дома росли ели, рябины, акации и черные итальянские тополя, отгораживая его от хозяйственных построек.

Марианна, едва переступив порог, почувствовала себя чрезвычайно взволнованной. Ей не давала покоя мысль, что от Бартона ее отделяет всего восемьдесят миль и менее тридцати пяти – от Комбе-Магна. Она не могла усидеть в помещении. И пока остальные хлопотали вокруг Шарлотты, показывавшей ребенка экономке, она выскользнула за порог и поспешила по дорожке между кустами, на которых уже распускались первые почки, к видневшемуся в отдалении холму, на вершине которого стоял греческий храм. Взобравшись наверх, она окинула тоскующим взором гряду холмов, высившихся на юго-востоке за широкой равниной. Она решила, что оттуда, наверное, можно увидеть Комбе-Магна.

Она мучительно страдала и в то же время радовалась, что приехала в Кливленд. Возвращаясь домой другой дорогой, она получила возможность наслаждаться деревенской свободой, дышать чистым воздухом, в блаженном одиночестве бродить по окрестностям. Она тут же решила именно так проводить все свои свободные часы – гуляя наедине с собой.

Марианна вернулась как раз вовремя, чтобы успеть вместе со всеми осмотреть окрестности дома. Утро прошло незаметно. Они ходили по огороду, любовались цветущими фруктовыми деревьями, слушали жалобы садовника на черную гниль и ржу, посещали оранжереи, где Шарлотта долго смеялась, выслушав взволнованный рассказ работника о том, как ее любимые растения высадили в грунт слишком рано и их побили утренние заморозки. После этого компания отправилась на скотный двор, где Шарлотта снова нашла множество причин для веселья: скотница жаловалась на коров, которые давали меньше молока, чем ожидалось, птичница – на кур, которые не желали высиживать цыплят, к тому же их повадилась таскать лиса, а индюшата – те вообще передохли от какой-то неведомой болезни.

• Предыдущая
• 61/78
• Следующая