Морской волк. Рассказы рыбачьего патруля - Лондон Джек - Страница 58

• Предыдущая
• 58/84
• Следующая

Я убрал весла и нагнулся над веревкой, к которой были привязаны мачты и реи. Но Мод схватила меня за руку.

– Что вы хотите сделать? – спросила она тревожным голосом.

– Отрезать веревку, – ответил я.

Но мой ответ не удовлетворил ее.

– Пожалуйста, не делайте этого! – просила она.

– Вы напрасно просите, – ответил я. – Уже ночь, и ветер относит нас от берега.

– Но подумайте, Гэмфри, если мы не уедем на «Призраке», нам придется остаться на острове на годы, быть может, на всю жизнь! Если его не открыли до сих пор, он может остаться неоткрытым и впредь.

– Вы забываете лодку, которую мы нашли на берегу, – напомнил я ей.

– Это была промысловая лодка, – ответила она, – и вы прекрасно знаете, что, если бы ее экипаж спасся, он вернулся бы сюда за котиками, которых здесь такое множество. Вы знаете, что эти люди не спаслись.

Я молчал и колебался.

– А кроме того, – медленно добавила она, – это была ваша идея, и я хочу, чтобы вы успешно выполнили ее.

Теперь, когда она перевела вопрос на личную почву, мне легче было отказать ей.

– Лучше несколько лет жизни на острове, чем гибель в эту ночь или завтра в открытом море. Вы знаете, что мы не подготовлены к такому плаванию. У нас нет ни пищи, ни воды, ни одеял, ничего. Вы и одной ночи не пережили бы без одеял. Я знаю ваши силы. Вы уже дрожите.

– Это только нервы, – сказала она. – Я боюсь, что вы не послушаетесь меня и отрежете мачты.

– О, пожалуйста, пожалуйста, Гэмфри, не надо этого делать! – взмолилась она секунду спустя.

Эта фраза, имевшая надо мной такую власть, положила конец нашему спору. Мы мучительно дрогли всю ночь. Несколько раз меня охватывала дремота, но боль от холода каждый раз будила меня. Как Мод могла это вынести, было положительно выше моего понимания. Я так устал, что не мог даже похлопать руками, чтобы согреться. Но все же у меня хватало силы время от времени растирать ей руки и ноги, чтобы восстановить кровообращение. И все-таки она умоляла меня не бросать мачт. К трем часам ночи она совсем окоченела. Я испугался. Вставив весла в уключины, я заставил ее грести, хотя она была так слаба, что, казалось, вот-вот потеряет сознание.

Забрезжило утро и в его бледном свете мы долго разыскивали наш остров. Наконец он показался черной точкой на горизонте, милях в пятнадцати от нас. Я осматривал море в бинокль. Далеко на юго-западе я заметил на воде темную линию, которая росла на моих глазах.

– Попутный ветер! – воскликнул я, и сам не узнал своего охрипшего голоса.

Мод хотела ответить мне, но не могла вымолвить ни слова. Ее губы посинели от холода, глаза ввалились, но как мужественно глядели на меня эти карие глаза! Мужество, внушавшее сострадание.

Я снова принялся растирать ей руки и дергать их вверх и вниз, пока она не смогла действовать ими самостоятельно. Тогда я заставил ее встать, походить по лодке и наконец попрыгать.

– О, вы храбрая, храбрая женщина! – сказал я, когда краска начала возвращаться на ее щеки. – Знаете ли вы, что проявили большую храбрость?

– Я никогда не была храброй, – ответила она. – Пока не познакомилась с вами. Это вы сделали меня храброй.

– А я сам не был храбрым, пока не узнал вас, – ответил я.

Она подарила меня быстрым взглядом, и снова я уловил мерцающие огоньки и еще что-то, таившееся за ними в ее глазах. Но это длилось только мгновение. Потом она улыбнулась.

– Этому, вероятно, способствовала обстановка, – заметила она; но я знал, что она не права, и меня интересовало, знает ли она об этом сама.

Задул свежий ветер, и скоро лодка, борясь с волнами, начала приближаться к острову. В половине четвертого мы миновали юго-западный мыс. Мы страдали не только от голода, но и от жажды. Губы у нас пересохли, потрескались, и мы не могли увлажнять их языком. Потом ветер медленно стих. К ночи опять установился мертвый штиль, и я снова, едва шевеля руками, взялся за весла. В два часа утра нос лодки коснулся берега нашей внутренней бухты, и я вылез причалить. Мод не могла стоять на ногах, а у меня не хватало сил нести ее. Я уронил ее на песок, упал при этом и сам, и когда немного оправился, то взял ее за плечи и кое-как доволок по берегу до хижины.

Следующий день мы не работали. Мы спали до трех часов дня, по крайней мере я. Проснувшись, я застал Мод, занятую стряпней. У нее была способность удивительно быстро восстанавливать свои силы. Ее хрупкое тело лилии обладало огромной выносливостью, какой-то цепкостью, трудно совместимой с ее явной слабостью.

– Вы знаете, что я поехала в Японию ради здоровья, – сказала она мне, когда после обеда мы сидели у огня и наслаждались полным покоем. – Я никогда не была особенно сильна. Врачи советовали мне предпринять морское путешествие, и я выбрала самый длинный переезд.

– Вы не знали, что вы выбираете, – рассмеялся я.

– Но, благодаря этому опыту, я стану другой и более сильной, – ответила она, – и, надеюсь, – лучшей. Во всяком случае, я буду глубже понимать жизнь.

Когда короткий день погас, мы заговорили о слепоте Вольфа Ларсена. Она была необъяснима. Что положение его серьезно, я мог судить по высказанному им намерению остаться и умереть на «Острове Усилий». Если он, сильный человек, безумно влюбленный в жизнь, примирялся со смертью, то, очевидно, его угнетало что-то, еще более тяжелое, нежели слепота. Мы знали о его ужасных головных болях, и пришли к заключению, что у него какое-то заболевание мозга, и во время приступов он терпит ни с чем не сравнимые муки.

Говоря о нем, я заметил, что Мод проникается все большим состраданием к нему. Меня только радовала в ней эта трогательная, чисто женская черта. Ее сочувствие к капитану было свободно от всякой ложной сентиментальности. Она соглашалась, что для нашего спасения нам надо поступить с ним решительно, хотя она содрогалась перед мыслью, что мне, быть может, когда-нибудь придется лишить его жизни для спасения моей – «нашей», как поправила она.

Утром, позавтракав, мы с рассветом принялись за работу. В переднем трюме я нашел легкий якорь и, понатужившись, вытащил его на палубу, а оттуда спустил в лодку. К корме я привязал длинную веревку и, выехав на веслах на середину нашей бухточки, спустил якорь в воду. Ветра не было. Высокий прилив приподнял шхуну. Притягивая ее вручную (ворот был испорчен), я подвел ее к тому месту, где был брошен якорь. Но он был слишком мал, чтобы удерживать судно в свежую погоду. Поэтому я спустил со штирборта главный якорь, и после обеда мог уже заняться исправлением ворота.

Три дня возился я с этой задачей, которую простой машинист исполнил бы в несколько часов. Мне приходилось сначала знакомиться с каждым инструментом и самому выводить простейшие правила механики. Как бы то ни было, через три дня в моем распоряжении был ворот, который кое-как работал. Он действовал далеко не так хорошо, как раньше, но все же давал мне возможность продолжать работу.

Я втащил на борт обе стеньги и восстановил стрелы. В эту ночь я спал на палубе шхуны, возле моей работы. Мод, отказавшаяся одна провести ночь на берегу, спала на баке. Вольф Ларсен весь день сидел на палубе, прислушивался к моей работе и беседовал с нами на безразличные темы. Никто не упоминал о произведенных им разрушениях, и он больше не просил, чтобы я оставил в покое его шхуну. Но я по-прежнему боялся этого слепого, беспомощного и вечно прислушивающегося человека, и никогда во время работы не подходил близко к его страшным рукам.

В эту ночь, заснув под моими драгоценными стрелами, я был разбужен шагами на палубе. Ночь была звездная, и я смутно различил фигуру капитана. Я вылез из-под одеяла и в одних носках бесшумно направился за ним. Он был вооружен ножовкой из рабочего ящика и собирался перепилить оттяжки, которые я опять успел прикрепить к стрелам. Он ощупал веревки и убедился, что они не натянуты. Перепилить их в таком состоянии он не мог, и поэтому он предварительно натянул их. Затем он приготовился пилить.

– На вашем месте я бы этого не делал, – спокойно сказал я. Он услышал, как щелкнул взведенный курок моего револьвера и рассмеялся.

• Предыдущая
• 58/84
• Следующая