Отречение - Балашов Дмитрий Михайлович - Страница 47

• Предыдущая
• 47/174
• Следующая

Смущенный несколько лицезрением мальчика на троне, нижегородский боярин тут только, глядя во властные, прозрачно-темные и неумолимо-умные глаза под монашеским клобуком с воскрылиями, на крепкие сухие руки старца с большим владычным золотым перстнем на одной, слушая этот негромкий отчетистый голос, понял, что перед ним подлинная власть Москвы, а то, что было перед тем, токмо внешняя украса ее, и что на престоле мог быть посажен и младенец сущий, дела это не пременило бы никоторым образом. Пока этот старец жив и здесь, дума московская будет в едином жестком кулаке и владимирский великий престол не выйдет из-под власти государей московских.

В глубокой задумчивости отправлялся назад нижегородский посол в сопровождении выделенной ему оружной охраны и обслуги и уже не подивился, узрев, что на пожоге, где там и сям еще вставали медленные клубы остатнего дыма, уже суетятся тысячи народу, скрипят возы, чмокает глина, летит земля из-под лопат и первые свежие дерева тянут конные волокуши по направлению к сгоревшему Кремнику.

Пакость, учиненная Василием Кирдяпою, дала-таки свои плоды. Узнав о погроме посольства, Борис вскипел и, прервав всякие переговоры с братом, начал собирать полки. Оставив позади город с опечатанными храмами, он выступил ратью к Бережцу.

Впрочем, Борисом руководило скорее отчаяние, чем какой-либо здравый расчет. В Суздале собиралось нешуточное воинство, подходила московская помочь, и силы оказывались слишком неравны.

У Алексия, когда собиралась дружина в подмогу суздальскому князю, произошла первая размолвка с юным Дмитрием.

Выросший, сильно раздавшийся в плечах отрок обиделся вдруг, что его не берут на войну. Он стоял перед Алексием пыжась, постукивая носком сапога, смешной и гордый, бормоча о княжеском достоинстве своем. Алексий внимательно разглядывал юношу (да, уже вьюнош, не отрок!). Угри на широком лице, голодный блеск глаз, запавшие щеки, широкий нос лаптем, широкие, огрубевшие в воинских упражнениях кисти рук…

— Иван Вельяминов рать ведет, Микула ладит свадьбу править, а я? Я великий князь владимирский!

— И хочешь идти на удельного князя суздальского войной? — вопросом на вопрос ответил Алексий.

Дмитрий, не зная, что рещи, нахмурил чело. Ему упрямо, невзирая на все, что скажет владыка Алексий, хотелось идти в поход, скакать верхом впереди ратей, озирая полки и указывая воеводам, и чтобы те стрелами неслись по полю, исполняя княжеские приказы.

«Пора и женить! — думал меж тем Алексий. — Шестнадцатый год молодцу!»

Мгновением он ощутил себя старым и даже дряхлым, точно неведомое, что гнало, держало и подстегивало его изнутри, дало сбой в этот миг, и разом почуялись годы и тяжесть господарских трудов, взваленных им на себя. Дмитрий учился трудно, особого прилежания к наукам не оказывал. Понимание людей и событий приходило к нему больше от живого общения с боярами и дворней, чем от книг. Учить княжича греческому Алексий вовсе не стал. Понимал: не осилит! И от этого широкого в кости, грубоватого подростка в юношеских угрях зависит грядущая судьба Руси Великой, судьба всего прехитрого устроения власти, которое Алексий возводил год за годом, не ослабевая в трудах.

— Князю должно выигрывать не сраженья, а войны! — строго отверг Алексий, справясь с минутною слабостью. — Пусть Вельяминовы одни сходят в этот поход, в коем не произойдет ни единого сражения!

— Что ж, князь Борис и драться не будет? — невступчиво возражает отрок.

— Не будет! — твердо отвечает Алексий — Коими силами драться ему? Татары — не помога, с нижегородским полком противу всей суздальской земли да наших ратных Борису и часу не устоять! А Василий Василич воевода опытный!

— Да-а-а… — протянул Дмитрий, начиная понемногу сдаваться. — А Володьку-то взяли с собой!

Алексий усмехнул, мысленно осенив себя крестным знамением: юношеское упрямство, раздуваемое гордостью, очень опасно в князе и может с возростием привести ко многому худому в отроке…

— Помнишь, о чем тебе с Владимиром сказывал игумен Сергий? — произносит он елико возможно мягче. — Владимиру водить рати, тебе — править землей! Поверь, управлять княжеством гораздо труднее, чем рубиться в сечах!

— Ну а что я должен делать теперь? — спросил Дмитрий все еще упрямо.

— Коли вы все решили за меня!

— Не за тебя, а для тебя! — назидательно поправил митрополит. — Оба князя подпишут грамоту, по коей отрекаются навсегда, сами и в роде своем, от великого княжения владимирского! Для тебя отрекаются, сыне мой духовный! Для твоих грядущих детей!.. Мыслю, пора тебя и женить! — высказал наконец Алексий, откидываясь к спинке кресла. — Садись!

Дмитрий, привскочив, забрался в высокое кресло, предназначенное ему в покоях митрополита. Положил руки на подлокотники, стойно Алексию, так же выпрямил стан. Алексий сдержал чуть заметную улыбку при виде стараний юного князя.

— Мыслю женить тебя на младшей дочери князя Дмитрия Костянтиныча! — произнес Алексий торжественно. — И сим навсегда укрепить мир с суздальскою землей!

Дмитрий вспыхнул, побледнел, опять вспыхнул.

— А какая она? — вопросил вовсе по-мальчишески.

— Вот Микула, приятель твой, воротит, он расскажет тебе, — пообещал митрополит. — А теперь скажи, что ты будешь вершить, когда мы замирим суздальского князя?

— Отстрою Москву! — гордо изрек Дмитрий.

Алексий чуть склонил голову.

— Еще?

— Пойду войной на Ольгерда!

Алексий отрицательно потряс головой.

— Неверно, князь! Идти в поход надобно только тогда, когда ты уверен в победе. Думай еще!

— Ну, Новгород… — неуверенно протянул Дмитрий. Ему так нравилось воображать себя на коне перед полками, что вопросы Алексия сбивали его с толку.

— Прежде всего, князь, надобно тебе совокупить всю землю Владимирскую! — твердо произнес митрополит.

— Значит, Тверь? — догадался Дмитрий.

— Значит, Тверь! — отмолвил митрополит.

— Но Василий Кашинской… — начал было Дмитрий.

— Кашинский князь стар, а после него тверской стол отойдет князю микулинскому! — договорил Алексий.

— Значит, мне надобно вести полки на Михайлу Лексаныча?! — вопросил отрок, вновь загораясь.

— Не ведаю! — вздохнув, отозвался Алексий. — Попробуем обойтись без того.

Уже выходя из покоя, князь не утерпел и вопросил:

— А она красивая?

— Да! — ответил Алексий.

— Очень?

— Очень!

Дмитрий прихлопнул дверь и вприпрыжку побежал по лестнице.

Микула, накоротко возвращавшийся под Москву, прискакал в Суздаль со своими поезжанами, с дарами для молодой, честь по чести.

Это была немного странная свадьба, ибо жених прибывал с полками великого князя московского и сразу после венца должен был выступать с ратью противу Бориса. Однако обряд, хоть и в краткие сроки, учинен был по полному поряду, начиная со смотрин и до девичника. Так же закрывали молодую, так же везли к венцу в сопровождении целой свиты верхоконных поезжан, так же теснился в улицах народ и текло рекой даровое княжеское пиво. А наличие множества ратных воевод только придало сугубой торжественности заключительному свадебному пиру.

Сват чин-чином снял надкусанными пирогами плат с головы молодой, и Маша-Мария, впервые близко-поблизку узрев очи вельяминовского добра молодца, задохнулась и, прикрывши глаза, вся отдалась первому — под крики дружины и гостей — прилюдному свадебному поцелую.

Потом они кормили друг друга кашею, привыкая к новому для обоих ощущению неведомой близости, и Мария благодарно чуяла сдержанную властность его руки, ощущала его дыхание на своем лице и чла в глазах строгую мужественность молодого Вельяминова, постигая, что не ошиблась в выборе и брак этот будет наверняка и благ, и разумен, и муж станет ей подлинным хозяином, защитой и обороной, а потому не стыдно, не зазорно ни перед кем и вовсе неважно, что он — не князь.

В эту ночь Микула, скрепив себя и соблюдая древний и мудрый стариковский завет, вовсе не тронул молодую, отвергнув все намеки свахи, которой не терпелось вынести гостям брачную рубаху. Под гул голосов продолжавшей пировать за столами дружины они лежали рядом полуодетые, и Микула, бережно лаская девушку, вполгласа сказывал о себе, о братьях, дядьях, о всем вельяминовском роде. И уже только перед тем как пришли горшками бить о стену повалуши, «будя» молодых, они обнялись крепко-крепко, и выписные очи суздальской княжны, почуявшей силу молодых рук Микулы Вельяминова, замглились истомою жданной, но отложенной до возвращения из похода брачной ночи…

• Предыдущая
• 47/174
• Следующая