Марфа-посадница - Балашов Дмитрий Михайлович - Страница 2
- Предыдущая
- 2/123
- Следующая
Зришь ли ты, Господи?!
Так страстно хотел чуда, так верил в то, светлое, явившееся ему далекой зарей в восходящих от востока лучах: белый храм, простертый на воздухе, великий и прекрасный, что примыслил к неясному видению своему.
…Пресветлый храм, далекое утро, первое утро на острове, сполохи играющие. А после, год за годом, что было? Мошка и комары, нашествие гадов, глад, стужа, темень и наваждения бесовские. Секли деревья, созидали кельи и варницы, ковыряли мотыгами землю, холодную, неродимую. И месяцами — бушующее неукротимое море, месяцами не зрели человечьего лица!
Знал доднесь, что надо только молиться сильнее, надо захотеть, а тогда — что говорить, делать — Бог подскажет. И не помогал ли ему Господь?! Послал же ему, полумертвому, двух рыболовцев с кережею муки и масла? Христиане ли то были, без остатка сгинувшие в пучине морской, божии ли угодники, как полагает ныне вся братия?
…Не подарят ему острова, и все разойдутся, и снова — он и старик Герман, немым укором невыплаченного долга мертвецу, блаженному Савватию, о котором он было забыл. Срам! Дождался послания из обители Кирилловой! Надо было начать с перенесения мощей блаженного! Быть может, он-то и свят, он-то и оборонил бы обитель? Старец, не ведавший богатств мирских, искатель пустынного жития, на далеком северном острову обитавший, как птица небесная, не ревнуя ни о славе подвижнической, ни о зиждительстве церковном, а об одной лишь возлюбленной тишине.
Но так самому (самому!) хотелось чуда! «Не было смирения во мне, и потому не сподобил меня чудес. Но и карая мя, справедлив ты еси, Господи!»
Пусть.
Чудом будет обитель Соловецкая!
В мечте Зосима не заметил, как толпа мужиков придвинулась ближе.
— Цего он?
— Вишь, боярыня не приняла.
— Гневаетце!
— А хто таков?
— Угодник Соловецкой, Изосим.
— Ну!
— Оська, поведай обчеству правду-истину!
Веселый чернокудрый мужик из вольных крепко обнял знакомого ему Марфина холуя. Тот дернулся было:
— Не трожь!
— Ништо, от мене не вырвесси, — играя голосом и щурясь, продолжал скоморошить мужик. — Поцто вы с Якимом-ключарем монаха прогнали?
— Не мы, боярыня! — угрюмо отзывался холоп, пыхтя, но не в силах вырваться из невольных объятий.
— Неужто? Побожись!
— Крест! Сама сказала: отчину нашу отъемлет.
— Каку таку отчину?
— Острова Соловецки… Пусти, однако!
— А ты не балуй, Потанька, — вмешался второй холоп, — Иеву Потапычу скажем ужо! Мы-ить от его посланы!
— Дивно, свово богомольца не пожаловала!
— Как поется: «Стала наша теща зятьев провожать…»
Yх, старцу почет дают, Aва холуя от порога волокут! -
Aлумливо пропел веселый мужик. Кругом хохотнули.
— Марфе никто не указ! — дивясь и одобряя, громко сказал молодой парень в толпе.
— Все ж старец божий, грех! — задумчиво отозвался на то пожилой мужик.
Зосима обвел очами оступившие вкруг косматые лица. То был наемный сброд, сироты и пропойцы, разорившиеся ремесленные и купецкие дети, худые мужики-вечники, кого за полгривны наймут бояра ради вечевых и судных дел своих, вольница новгородская, всегда готовая на гульбу и смуту, хватающая чужое добро на пожарах, а в прежние веки выкидывавшаяся в беспощадных ушкуйных походах на Двину и в Поволжье, грабя Кострому, Ярославль, Казань, Нижний, а то и Сарай, столицу Золотой Орды, — не очень разбираючи, где свои, православные, а где татарские и булгарские купцы, — шильники, ухорезы, городская сволочь и рвань. Марфины люди жались посторонь, выглядывая из-за спин разгульной дружины.
— Бог указует и сильным! — сурово возразил Зосима, сверкнув взором. Обидящий старца — Христа обидит, и от Господа же восприимет кару свою!
Обители и храмы устроили святые отцы на спасение роду человеческому. Во иноки из великих животов уходят, и от славы, и от всей прелести мира сего отрекаютце. И не ради корысти, а ради чистоты душевныя, ради молитвенного бдения еженощного! И моления возносят иноки о тишине и об устроении мира сего не ради сильных князей и бояр великих, а ради всех христиан православных спасения. Нет сильных пред Господом, ему бо первее станут последние в мире сем, речено бо есть: «Блаженни нищие духом, яко тех есть царствие небесное, и блаженни кротцыи, яко тии наследять землю. Блаженни есте, егда поносят вам и гонют и лгут на вас мене ради — вы есте соль земли!»
— Гладко бает старец! — примолвил кудрявый. В шутке, однако, просквозило уважение.
— Постой-ко! Пусти! — донесся сторонний голос. — Христос не то заповедал! Он сам в миру жил… Пусти-ко! Апостолы в светлых ризах ходили… Раздайтесь, православные! — взывал спорщик, проталкиваясь к Зосиме. — Павел-апостол рек: «Вступайте в брак, а не блудите беззаконно!»
Пусти, отдай!
Из толпы вывернулся, наконец, в рваном зипуне, седой, клочкастый суховатый философ («Расстрига!» — неприязненно подумал Зосима) и, оттолкнув чьи-то пытавшиеся его сдержать руки, кочетом налетел на угодника:
— Кто дает в монастыри, тот зло деет, откупаютце! От Бога не откуписсе! Не про вас ли то, мнихов, сказано: «Горе вам, книжницы и фарисеи! Затворяете царствие небесное человеком, пожираете вдовиц достояния, лицемерныя моления долгая творите»?! И обряды те тлен, Бог внутри нас! Зри в святом благовествовании от Матфея о молящихся в сонмищах и на стогнах… — кричал философ. — «А ты, егда молисся, вниди в клеть свою и, затворив двери, помолись отцу твоему втайне», — то сам Иисус сказал! А днесь уже Христос на земли церквы не имат, зане вы, мнихи и священники, на мзде ставлены!
— Ложь! Ересь стригольническая! — возопил Зосима. — И Иисус Христос ходил в многия домы с учениками своими, учил истинному слову и благоразумию, чудеса многая сотворяюща, и принимал от тех же доброхотные даяния и честь многу! И сам, сам паки рече: «Яко с вами есмь, до скончания века!»
— То-то ты скончанием века народ пугаешь! Еще поглядеть, кто еретик!
Во исходе седьмой тысящи лет мира конец предрекаете, а Иисус сказал: «О дни же том и часе никто же весть, ни ангелы небеснии», вота как!
— Прелесть змиева! Священници — апостолы христовы! А кто без поставленья учит… В геенне огненной! Дьявол!
— Дьявол в человецех части не имет! Хочет добра человек, — добро, зла — зло. Душа самовластна, верой утверждаетце!
— Еретик! Ересь богомерзкая! Лжа! Лжа! — вопил Зосима, замахиваясь посохом.
— И то лжа?! — подступал седатый философ, сжимая кулаки. — А подобает инокам волости и селы со христианами за монастыри брати, сбирать мзду и всякая многоценная себе на потребу, пить слезы христианские? Аспиды несытые! В боярах такова свирепства и ярости и то мало будет! Христос вам заповедал не заботиться о дне грядущем, жить от трудов дневных, вота, как эти мужики, сии тружающиеся, в поте лица, а вы?! Вопиет к Богу грех священнический и иноческий!
— По апостолу, по апостолу сие! Церковницы церковью питаются. Кто бо, насади виноград, от плода его не яст ли, или кто пасет стадо, от млека стада не яст ли? — гремел в ответ Зосима. — Нечестивец! Расстрига! Вот ты кто: расстрига, убеглый! Хватай его!
Уже Марфины холопы шевельнулись было, нерешительно взглядывая то на угодника, то на остолпившую его вольницу, но тут второй мужик, вылезший из толпы, видно, приятель философа, вмешался наконец:
— Пусть его, оставь, Козьма! Привяжутце, до духовного суда доведут, насидиссе! Идемо!
Распалившийся философ еще упирался, но товарищ силой, ухватив за плечи, вытащил спорщика из кучи мужиков.
— Пропадешь, Козьма, и мене с тобой пропасти будет!
— Пусть, — кричал тот, уводимый от греха, — пусть и боярыня Марфа послушает!
— Добро бы сама, а то ключнику доложат, она и не узнат, а я работы лишусь из-за тя…
— В прежние веки никакого опасу не было у нас, в Новегороди, власти не страшились, сильным не кланялись… — остывая, бормотал философ.
— Дак чего говорить! В прежни веки! — горько отозвался приятель Козьмы, поправляя шапку на спутанных светлых волосах. — Правды нету в боярах, есть ли еще у великого князя на Москвы!
- Предыдущая
- 2/123
- Следующая
