Книга Черепов - Сильверберг Роберт - Страница 39

• Предыдущая
• 39/51
• Следующая

Прошлой ночью в темноте мне в голову впервые пришла мысль о том, что мне следует предложить себя для выполнения пункта о самоубийстве из Девятого Таинства. Мимолетное отчаяние мелькнуло и исчезло, во стоит над этим поразмыслить при ярком свете. Меня явно терзает вся эта история с сексом. И полная неудача в попытках освоить предложенную технику. Провал аа провалом, как я могу удержать себя? Мне предоставляют красивых женщин, говорят, чтобы я овладел двумя или тремя из них подряд — ах ты, шменд рик, шмендрик, шмендрик! Полностью повторяется та история с Марго. Я воспламеняюсь, меня охватывает страсть, то есть происходит обратное тому, что должно быть. Ни разу не удалось мне обуздать себя настолько, чтобы справиться со всеми тремя. Кажется, это вообще выше человеческих сил, во всяком случае для меня. Хотя и то долгожительство, о котором мы здесь говорим, тоже превышает человеческие возможности. Необходимо преодолеть в себе человеческое, стать в буквальном смысле нечеловеком, нелюдыо, если хочешь победить смерть. Но если я неспособен управлять даже предательским поведением своего члена, как я могу надеяться контролировать метаболизм, мысленными усилиями преобразовывать органическое разложение, добиться какого-то овладения процессами организма на клеточном уровне, то есть освоить то, что должны уметь здешние братья? Я не могу. Я вижу надвигающееся крушение надежд. Брат Леон и брат Бернард сказали, что обеспечат меня специальной подготовкой, покажут некоторые полезные приемы снижения возбуждения, но я не очень-то в это верю. Проблема имеет слишком глубокие корни в самой сущности Эли, слишком поздно что-то менять, а я останусь тем, кто есть. Я взгромождаюсь на этих податливых ацтекских жриц, и хоть в голове у меня так и крутятся мысли насчет удержания семени, мое тело пускается вскачь, и я взрываюсь от страсти, а страсть — именно то, что должно быть обуздано, если кто-то собирается пережить Испытание. Неудача здесь означает крах всего; я остаюсь на обочине и теряю бессмертие; поэтому мне лучше уничтожить себя самого сейчас, поскольку кто-то должен это сделать и освободить таким образом путь всем остальным. Так я думал по крайней мере вчера ночью. Думал я и о том, что вторым, кто непременно потерпит неудачу, будет Тимоти, поскольку он не может или не хочет проникнуться должным душевным состоянием; ведь он раб своего презрения и настолько высокомерно относится к Братству в его обрядам, что вряд ли станет сдерживать свое нетерпение. Поэтому он никогда не освоит даже основы тех или иных дисциплин. Мы занимаемся медитацией; он лишь наблюдает. Существует реальная опасность, что через несколько дней он просто уйдет отсюда, и это, конечно, будет крушением всего из-за нарушения равновесия Вместилища. Исходя ив этого, я мысленно предназначаю Тимоти для выполнения второй части Девятого Таинства: он вполне может выиграть то, что предлагает Братство, но пусть лучше проиграет, пусть он будет убит ради остальных.

Прошлой ночью, когда я тоскливо лежал, не смыкая глаз, я подумал, что могу немедленно привести ход событий к желаемой развязке: украсть на кухне нож, прирезать Тимоти во сне, а потом покончить с собой. Таким образом, Девятое Таинство будет выполнено, а Нед и Оливер получат путевки в бессмертие. Я даже сел на койке. Но в кульминационный момент остановился, чтобы спросить себя: а правильно ли то, что я собираюсь сотворить? Возможно, в процедуре разворачивающегося ритуала для Девятого Таинства существует определенное место, но на более поздней стадии. Возможно, я все испорчу, если сделаю это сейчас по своей инициативе, не дожидаясь знака братьев. Бели преждевременная жертва будет бесполезной, то лучше этого не делать. Поэтому я остался в постели, и порыв прошел. Сегодня утром, хоть состояние у меня и подавленное, я не имею ни малейшего желания расставаться с жизнью. У меня самые мрачные предчувствия насчет своей судьбы, меня приводят в смятение многочисленные проявления собственной вопиющей неполноценности, но я все равно хочу жить как можно дольше. Перспективы достижения долгожительства братьев кажутся совсем призрачными, хотя я не думаю, что кто-нибудь из нас добьется этого. Я думаю, что Вместилище распадается на куски.

В середине дня, когда мы возвращались после занятия с братом Миклошем, в коридоре нас перехватил брат Ксавьер. «Зайдите, пожалуйста, после обеда ко мне, в зал Трех Масок», — сказал он и величаво удалился по своим делам. Есть что-то отталкивающее в этом человеке, что-то леденящее: он единственный из братьев, с кем я предпочел бы не встречаться. Безжизненный взгляд, безжизненный голос. Как бы там ни было, я предположил, что пришло время сеанса исповеди, о котором брат Ксавьер предупреждал нас неделю назад, и не ошибся. Впрочем, все выглядело не так, как я ожидал. Мне казалось, что это будет проходить на манер диспута по группам: Нед, Эли, Тимоти, я и, возможно, двое-трое братьев сядут кружком, а кандидаты будут по очереди вставать и выворачивать душу перед всей честной компанией, после чего мы прокомментируем услышанное, попытаемся растолковать с позиций собственного жизненного опыта и тому подобное. Все было не так. Брат Ксавьер сказал, что мы будем исповедниками друг у друга в серии бесед с глазу на глаз.

— В течение прошедшей недели, — сообщил он, — вы вспоминали свою жизнь, извлекали на поверхность свои самые темные тайны. У каждого из вас в душе есть по меньшей мере один эпизод, который вы держите под замком и уверены, что никогда не поделитесь им ни с одним человеком. Именно на этом критическом эпизоде, и ни на чем другом, вы должны сосредоточить свою работу.

Он требовал от нас выявить и выделить самое неприятное, самое постыдное происшествие в жизни, а потом открыть его, чтобы очиститься от этого дурного багажа. Брат Ксавьер положил свой медальон на пол и покрутил его, чтобы определить, кто кому будет исповедоваться. Тимоти — мне; я — Эли; Эли — Неду; Нед — Тимоти. Но цепочка замкнулась на нас четверых, без посторонних. В намерения брата Ксавьера не входило сделать наши самые сокровенные страхи всеобщим достоянием. Не предполагалось, что мы расскажем ему или кому-нибудь еще о том, что узнаем друг от друга во время этих исповедей. Каждый из членов Вместилища станет хранителем чьей-то тайны, но, по словам брата Ксавьера, то, в чем мы признаемся, не пойдет дальше исповедника. Речь идет об очищении, освобождении от бремени, а не о выяснении каких-то сведений.

С тем чтобы мы не загрязняли чистую атмосферу Дома Черепов, выпуская на волю слишком много отрицательных эмоций зараз, брат Ксавьер установил, что в день будет проводиться только одна исповедь. И снова вращение медальона определило последовательность. Сегодня, перед сном, Нед пойдет к Тимоти. Завтра Тимоти придет ко мне; на следующий день после этого я нанесу визит Эли; на четвертый день Эли замкнет круг, исповедовавшись перед Недом.

Такой порядок дал мне почти два с половиной дня, чтобы решить, какую историю я буду рассказывать Эли. Нет, конечно, я знал, что именно мне следует рассказать. Это было очевидным. Но пришлось отбросить две или три хиловатых замены и несколько неуклюжих отговорок для сокрытия нужного выбора. Как только какие-то варианты приходили на ум, я их тут же отвергал. У меня оставалась только одна возможность, одна точка, в которой сосредоточились стыд и чувство вины. Я не знал, удастся ли мне выдержать боль рассказывая об этом, но это было именно то, что нужно открыть, и я в глубине души надеялся, что в момент рассказа боль уйдет, хотя и сильно сомневался. Я говорил себе, что буду волноваться на этот счет, когда подойдет время. А потом я постарался вообще выбросить из головы проблему исповеди. Полагаю, это один из примеров подавления. К вечеру мне удалось полностью забыть о затее брата Ксавьера. Но посреди ночи я проснулся в холодном поту: мне привиделось, будто я во всем признался Эли.

• Предыдущая
• 39/51
• Следующая