Царь Гильгамеш - Сильверберг Роберт - Страница 47

• Предыдущая
• 47/111
• Следующая

— «Жестокие слова говоришь, Инанна.

— Но они не лишены истины, Гильгамеш. Тебе все мало. Мало женщин, мало вина, мало работы, мало войны. Ты бушуешь, словно поток, сметая все на своем пути, ты бремя, под которым стонет весь город. Люди кричат и молят тебя о пощаде, так тяжко ты их угнетаешь.

Это меня больно ужалило. Глаза мои расширились от удивления.

— Я — угнетатель?! Я справедливый и мудрый царь, госпожа!

— Вполне возможно. Не сомневаюсь, что так оно и есть. Но ты ошеломляешь и сокрушаешь собственный народ. Ты заставляешь молодежь маршировать но холмам вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз, пока у них не чернеет перед глазами и они не падают от изнеможения, а тебе все мало, и ты не знаешь к ним пощады. А женщины! Никто еще не делал так, как это делаешь ты. У тебя их пять, шесть, десять за ночь. До меня доходят слухи.

— Не десять, — сказал я. — Не шесть и не пять.

Она улыбнулась.

— Мне так сказали. Говорят, что ни одна не может тебя удовлетворить, что ты словно бешеный бык. Они смотрят на меня и говорят: «Только богиня могла бы насытить его!» Ну что же, во мне обитает богиня, и мы с тобой провели ночь вместе, ты и я. Ты насытился, хоть раз в жизни? Это потому ты теперь стремишься поскорее уйти?

Теперь мне хотелось бежать, потому что у меня не было защиты от нее. Но в этом я не мог ей признаться. Я сдержанно сказал:

— Я хочу один прогуляться по дождю.

— Ну что же, иди, а затем возвращайся назад.

Глаза ее сверкнули. В ней была сила хлещущего кнута. Я поднял свои одежды, заколебался, бросил их снова на пол и стоял нагим перед ней. В опочивальне стоял мускусный запах. Остатки благовоний все еще дымились в жаровне. Губы ее были сжаты, ноздри раздувались. Низким, хриплым голосом она сказала:

— Ты вернешься? Для тебя — каждую ночь по десять женщин. Для меня — одна ночь. Одна эта ночь в году, Гильгамеш.

Я вдруг стал меньше ее бояться, слыша, как она старается таким образом разбудить во мне жалость.

— Ах вот оно как. Инанна? Никого-никого? И так весь год?

— А кто, кроме бога, может касаться богини, как ты думаешь?

Я осмелел. Я посмел даже пошутить немного, подразнить ее.

— Даже тайком, потихонечку нельзя? — спросил я игриво. — Какой-нибудь здоровенный, похотливый раб, потихонечку призванный в храм в самую темную стражу ночи…

В ней вспыхнул гнев. Она прижала кулаки к груди. Пальцы ее скрючились и напоминали когти.

— И ты посмел сказать такую мерзость под кровом самого храма?! О, стыдись! Стыдись, Гильгамеш!

Потом она смягчилась. Все еще похожая на кошку, она снова мурлыкала, приподняла согнутую в колене ногу и ступней потерла икру другой ноги. Чуть мягче она сказала:

— Есть только ты, только одна ночь в году. Клянусь тебе в этом, хотя я чувствую себя оскверненной, оттого что должна клясться тебе в чем-то. Но у меня — только ты. И я еще не готова отпустить тебя. Ты останешься? Ты останешься еще немного? Ведь у меня есть только одна ночь, эта единственная ночь в году.

— Дай мне сперва очиститься под дождем, — сказал я.

Какое-то время я стол перед храмом, омытый дождем зари. Потом я вернулся к ней. Кошка или змея, жрица или богиня, я не мог ей отказать, не мог, если только в одну ночь в году ей дано было познать объятия. А дождь, смыв с меня усталость и пот, снова пробудил мои силы и желание. Я не мог отказать ей. Я хотел ее, я вернулся к ней…

• Предыдущая
• 47/111
• Следующая