Шпион. Последний из могикан - Купер Джеймс Фенимор - Страница 58

• Предыдущая
• 58/184
• Следующая

— Разумеется, мало радости получить рану, которая по природе своей неизлечима.

— Я тоже так думаю, — сухо заметил Лоутон.

— А как вы полагаете, что приносит в жизни больше всего радости? — вдруг спросил доктор.

— Как на чей вкус.

— Вовсе нет! — вскричал доктор. — Всего радостнее убеждаться или чувствовать, как свет науки, действуя заодно с силами природы, побеждает всевозможные болезни. Однажды я нарочно сломал себе мизинец, для того чтобы срастить перелом и следить за его излечением. Это был лишь небольшой опыт, вы понимаете, милый Джон, и все же, с трепетом наблюдая, как срастается кость, как искусство человека действует заодно с природой, я пережил такую радость, какой никогда не испытывал в жизни.

А если б поврежден был более важный член, например нога или рука, насколько сильнее было бы испытанное мной удовольствие!

— А еще лучше — шея, — заметил капитан.

Тут они подъехали к усадьбе Уортона, и их довольно бессвязный разговор прервался. Никто не вышел им навстречу, не пригласил их войти, и капитан направился прямо в комнату, где, как он знал, обычно принимали гостей. Он отворил дверь, но остановился на пороге, удивленный открывшейся ему картиной. Прежде всего его взгляд упал на полковника Уэлмира: наклонившись к раскрасневшейся Саре, он что-то так горячо говорил ей, что они оба не заметили прихода посторонних. Острый взгляд капитана сразу схватил кое-какие многозначительные подробности этой сцены, и он тут же разгадал тайну молодых людей. Он уже собирался тихонько удалиться, не выдавая своего присутствия, но тут Ситгривс отстранил его и стремительно вошел в комнату. Доктор направился прямо к креслу Уэлмира и, схватив его за руку, воскликнул:

— Что это? Пульс учащенный и неровный, лицо красное, глаза блестят. Явные признаки лихорадки. Надо сразу же принять меры.

С этими словами доктор, привыкший действовать быстро и не раздумывая — обычай многих врачей на войне, — тут же вытащил ланцет и взялся за приготовления, свидетельствовавшие о том, что он намерен немедля приступить к делу.

Но полковник Уэлмир, быстро овладев собой, встал со своего места и надменно сказал:

— Не беспокоитесь, сэр, в комнате душно, вот почему меня бросило в жар. К тому же я и так слишком многим обязан вашему искусству и не хочу вас больше утруждать. Мисс Уортон подтвердит, что я совсем здоров, а я могу вас заверить, что никогда не чувствовал себя лучше и счастливей.

Последние слова были сказаны с особым пылом и, должно быть, доставили удовольствие мисс Саре, ибо ее щеки снова зарделись. Доктор, следивший за взглядом своего пациента, тотчас же это заметил.

— Прошу вас, сударыня, дайте мне руку, — сказал он, подойдя к ней с поклоном. — Тревога и бессонница, должно быть, отразились на вашем хрупком здоровье, и я вижу кое-какие симптомы, которыми не следует пренебрегать.

— Простите, сэр, — ответила Сара, как истая женщина быстро справившись со своим смущением, — тут слишком душно, я выйду и извещу мисс Пейтон о вашем приходе.

Бесхитростного, вечно погруженного в свои мысли доктора ничего не стоило обмануть, но Саре пришлось еще поднять глаза на Лоутона, чтобы ответить на его поклон, когда он, почтительно склонив голову, растворил перед нею дверь. И этот взгляд ему все объяснил. У Сары хватило выдержки, чтобы со спокойным достоинством выйти из комнаты, но едва она осталась наедине с собой, как сразу бросилась в кресло и предалась смешанному чувству стыда и радости. Слегка уязвленный упрямством английского полковника, Ситгривс еще раз предложил ему свои услуги, но снова получил отказ и отправился в комнату молодого Синглтона, куда Лоутон ушел еще раньше.

Бывший питомец Эдинбургского университета нашел, что его пациент быстро поправляется и совсем избавился от лихорадки. Изабелла, которая была, если это только возможно, еще бледней, чем в день приезда, не отходила от постели брата и с любовью ухаживала за ним, а обитательницы коттеджа, несмотря на множество забот и волнений, не забывали выполнять обязанности гостеприимных хозяек. Френсис чувствовала сильное влечение к опечаленной гостье, хотя и не могла отдать себе отчета, чем вызван этот глубокий интерес. В воображении она бессознательно соединила судьбу Данвуди с судьбой Изабеллы и с романтическим пылом великодушного сердца считала, что оказывает услугу своему бывшему жениху, окружая нежным вниманием его избранницу. Изабелла с благодарностью принимала ее заботы, однако ни одна из девушек ни разу не заговорила о тайной причине своей грусти. Мисс Пейтон, не отличавшаяся большой наблюдательностью, замечала лишь то, что всем бросалось в глаза, и ей казалось, что положение Генри Уортона вполне объясняет и бледность Френсис и слезы, часто туманившие ее взор. А отчего Сара кажется менее озабоченной, чем сестра, это понимала даже ее недальновидная тетка. Любовь — высокое чувство и, овладев непорочным женским сердцем, озаряет все, чего ни коснется. Мисс Пейтон искренне горевала, думая об опасности, нависшей над племянником, но она знала, что жестокая война — вечная помеха любви, и не следует упускать минуты счастья, если они порой выпадают в такое тяжелое время. Так прошло несколько дней, в течение которых ничто не нарушало ни мирной жизни обитателей коттеджа, ни обычных занятий отряда драгун, стоявшего в деревне Четыре Угла. Семейство Уортон поддерживала уверенность в невиновности Генри и надежда на дружескую поддержку Данвуди, а в отряде с нетерпением ждали известий о столкновении с врагом, что могло произойти с часу на час, и приказа о выступлении. Однако капитан Лоутон напрасно ожидал этих событий. Как ему сообщал в письме майор Данвуди, неприятель, узнав о поражении посланного ему в подмогу отряда, отступил к форту Вашингтон, где и отсиживается, все время угрожая нанести американцам удар в отместку за свою неудачу. Майор приказывал Лоутону быть бдительным и в заключение хвалил его за верную службу, за рвение и непоколебимую отвагу.

— Я чрезвычайно польщен, майор Данвуди, — пробормотал капитан и, отбросив полученное письмо, принялся шагать взад и вперед по комнате, чтобы немного охладить свое раздражение. — Что и говорить, вы подобрали подходящего стража! Итак, посмотрим, в чем состоит моя служба: я должен охранять выжившего из ума нерешительного старика, который сам но знает, за нас он или за наших врагов; четырех женщин, из которых три довольно милы, но отнюдь не жаждут моего общества, а четвертая хоть и приветлива, но уже далеко шагнула за сорок; нескольких негров; болтливую экономку, у которой на уме только золото да побрякушки, суеверия да приметы, и, наконец, беднягу Джорджа Синглтона. Ну что ж, если товарищ попал в беду, ему надо помочь, и я постараюсь сделать все, что могу.

Закончив свой монолог, капитан уселся на стул и принялся насвистывать, чтобы убедить себя, будто ему на все наплевать, как вдруг, неосторожно протянув ногу в высоком сапоге, он толкнул флягу, в которой хранился весь его запас водки. Он ловко подхватил флягу и, когда ставил ее на место, заметил на скамье записку. Распечатав ее, он прочитал: “Луна не взойдет раньше полуночи — вот лучшее время для темных дел”. Ошибки быть не могло: записку писала та же рука, что недавно спасла его от спрятавшегося убийцы, и капитан глубоко задумался об этих двух предостережениях, стараясь понять, почему разносчик взялся охранять своего злейшего врага, как он делал это все последнее время. Лоутону было известно, что Бёрч — английский шпион. Он передал английскому главнокомандующему план передвижения американского отряда — это было точно доказано на суде в присутствии Лоутона. Правда, благодаря счастливой случайности предательство Бёрча не имело роковых последствий: Вашингтон отдал приказ об отводе этого отряда незадолго до появления англичан и им не удалось его отрезать, однако это нисколько не умаляло преступления. “Быть может, — подумал драгун, — разносчик хочет заручиться моей дружбой на случай, если его снова поймают? Но так или иначе, в первый раз он не убил меня, а во второй — спас от смерти. Постараюсь и я быть таким же великодушным и молю бога, чтобы долг никогда не противоречил моим чувствам”.

• Предыдущая
• 58/184
• Следующая