Шпион. Последний из могикан - Купер Джеймс Фенимор - Страница 5

• Предыдущая
• 5/184
• Следующая

Чутье художника намного опередило науку. Классический шеститомный труд Генри Скулкрафта – «Исторические и статистические сведения относительно истории, положения и будущего индейских племен Соединенных Штатов» (1851-1857) – начал выходить лишь в год смерти Купера (который, впрочем, знал об изысканиях Скулкрафта). С научной точки зрения в подробностях индейского «местного колорита» здесь, как и в других романах Купера, можно было бы обнаружить много неточного, произвольного или вымышленного. Но неоценима была самая суть художественного открытия, совершенного писателем: он угадал высокую и самобытную эстетическую ценность гибнущей культуры американских индейцев. От широко вводимых Купером в его роман описаний индейских обычаев и поверий, даже от живописных индейских собственных имен, исполненных образного поэтического значения, веет элегической грустью,- речь идет о гибели по-своему гармонического и цельного строя жизни и представлений. Мир благородных могикан и их друзей делаваров, столь поэтически изображенный в романе, противостоит как возвышенная антитеза обрисованному в «Пионерах» суетливому и пошлому мирку приобретателей, законников, крючкотворов и сутяг, где не нашлось места ни для Натти Бампо, ни для Джона Могикана.

Здесь, в «Последнем из могикан», оба эти героя предстают помолодевшими на три с лишним десятка лет, в полном расцвете мужественной зрелости. Тот жизненный уклад, к которому они принадлежат, клонится к закату, но пока они еще хозяева положения и умело и мудро распоряжаются и собственной судьбой, и участью той горсточки людей – сестер Манроу и их спутников,- которую случай отдал под их покровительство. Образы Натти Бампо Соколиного Глаза и Великого Змея Чингачгука, которых Купер впервые представил читателям «Пионеров» затравленными и униженными отщепенцами «цивилизованной» Америки, здесь приобретают героические очертания. Живя в содружестве с природой, они владеют ее секретами и подчиняют себе ее силы. Они разгадывают замыслы коварных врагов и совершают чудеса ловкости и отваги, чтобы перехитрить неминуемую смерть…

Сама нерушимая дружба Натти Бампо с могиканами Чингачгуком и Ункасом – черта примечательная, выразительно и даже полемически оттеняющая нравственное благородство этих людей, сумевших возвыситься над расовыми предрассудками, столь распространенными на родине писателя. В изображении содружества благородных и смелых людей, независимо от их цвета кожи, происхождения и верований, Купер во многом следовал идеалу «естественного человека», чуждого себялюбивым порокам цивилизации, который был выдвинут в XVIII веке европейской литературой Просвещения и в переосмысленном виде воспринят романтиками разных направлений, от Байрона до Шатобриана.

Воплощение этого идеала неминуемо требовало от художника романтического преувеличения. «…Шатобриан и Купер оба представили нам индийцев с их поэтической стороны и закрасили истину красками своего воображения»,- писал Пушкин в статье «Джон Теннер» (1836). На родине Купера аналогичные упреки сформулировал более пространно Марк Твен, обвинивший создателя романов о Кожаном Чулке в нарушении по меньшей мере восемнадцати из девятнадцати «законов, обязательных для художественной литературы» («Литературные грехи Фенимора Купера», 1895). По юмористическому замечанию Твена, «даже вечным законам природы приходится отступить, когда Купер хочет пустить читателю пыль в глаза…».

Это был спор реалистов с романтиком. Как бы предвидя подобные упреки, Купер в предисловии к «Последнему из могикан» заранее пояснял читателям, что, создавая образы своих героев, он сознательно жертвовал точностью изображения ради его поэтической выразительности. Это относилось» в частности, и к его работе над образом Кожаного Чулка, каким он представлен в этом романе. «Сделай я его (Натти Бампо.- А. Е.) не столь нравственно возвышенным,- писал Купер,- я, вероятно, был бы ближе к реальности; но он оказался бы менее привлекательным; а задача романиста – всеми силами стремиться к поэтичности».

Эта романтическая поэтичность составляет главное художественное достоинство «Последнего из могикан».

Сюжетный механизм романа кое-где поскрипывает на ходу (литературные условности в еще большей мере сказываются в более раннем романе «Шпион»). Юмор Купера, восходящий к традициям английского романа XVIII века и основанный (как, например, в образах чудаков-педантов Ситгривса и Гамута) на однообразном обыгрывании одной и той же профессиональной «блажи» или мании, может показаться теперь старомодным, а диалоги героев – несколько риторичными. Но романы Купера захватывают читателя своим драматизмом. Всем своим творчеством он славит отвагу и разум свободного и деятельного «естественного человека».

Вслед за Купером поэтический мир индейского фольклора был воссоздан в знаменитой «Песни о Гайавате» (1855) Лонгфелло. В прозе традиции Купера были развиты и углублены замечательнейшим американским романистом XIX века Германом Мелвиллом; в его социально-философских романах «Моби Дик» (1851) и «Израиль Поттер» (1855) обнаруживается преемственная связь и с эпопеей о Кожаном Чулке, и с романом «Шпион». Романы Купера открыли новые горизонты американской литературе.

А. ЕЛИСТРАТОВА

Однажды вечером на исходе 1780 года по одной из многочисленных небольших долин графства Вест-Честер [1] ехал одинокий всадник. Пронизывающая сырость и нарастающая ярость восточного ветра, несомненно, предвещали бурю, которая, как здесь часто бывает, порой длится несколько дней. Но напрасно всадник зорким глазом всматривался в темноту, желая найти подходящее для себя убежище, где он мог бы укрыться от дождя, уже начавшего сливаться с густым вечерним туманом. Ему попадались только убогие домишки людей низкого звания, и, принимая во внимание непосредственную близость войск, он считал неразумным и даже опасным в каком-нибудь из них остановиться.

После того как англичане завладели островом Нью-Йорк, территория графства Вест-Честер стала ничьей землей, и до самого конца войны американского народа за независимость здесь действовали обе враждующие стороны. Значительное число жителей — то ли в силу родственных привязанностей, то ли из страха, — вопреки своим чувствам и симпатиям, придерживались нейтралитета. Южные города, как правило, подчинялись королевской власти, тогда как жители северных городов, находя опору в близости континентальных [2] войск, смело отстаивали свои революционные взгляды и право на самоуправление. Многие, однако, носили маску, которую еще не сбросили к этому времени; и не один человек сошел в могилу с позорным клеймом врага законных прав своих соотечественников, хотя втайне был полезным агентом вождей революции; с другой стороны, если бы открыть секретные шкатулки кой-кого из пламенных патриотов, можно было бы вытащить на свет божий королевские охранные грамоты [3], спрятанные под британскими золотыми монетами.

Заслышав стук копыт благородного коня, каждая фермерша, мимо жилища которой проезжал путник, боязливо приоткрывала дверь, чтобы взглянуть на незнакомца, и, возможно, обернувшись назад, сообщала результаты своих наблюдений мужу, стоявшему в глубине дома наготове к бегству в соседний лес, где он обычно прятался, если ему грозила опасность. Долина была расположена примерно в середине графства, довольно близко от обеих армий, поэтому нередко случалось, что обобранный одной стороной получал обратно свое имущество от другой. Правда, ему не всегда возвращали его же добро; пострадавшему иногда возмещали понесенный им урон даже с избытком за пользование его собственностью. Впрочем, в этой местности законность то и дело нарушалась, и решения принимались в угоду интересам и страстям тех, кто был сильнее. Появление несколько подозрительного на вид незнакомца верхом на коне, хотя и без военной сбруи, но все же гордом и статном, как и его седок, вызывало у глазевших на них обитателей окрестных ферм множество догадок; в иных же случаях, у людей с неспокойной совестью, — и немалую тревогу.

• Предыдущая
• 5/184
• Следующая