История Оливера - Сигал Эрик - Страница 41

• Предыдущая
• 41/61
• Следующая

В моей семье любовь заменяют традиции. Мы не показываем друг другу своей привязанности. Вместо этого мы посещаем обряды рода, тем самым демонстрируя нашу... лояльность ему. Праздников этих в году четыре: естественно Рождество, Пасха и День Благодарения. И ещё священный ритуал осени, Святой Уикэнд. День морального Армагеддона, когда вступают в бой Добро и Зло, когда Свет противостоит Тьме. Другими словами, Игра. Добрый Гарвард против Йеля.

Это время, чтобы смеяться и время, чтобы плакать. Но большей частью это время орать, визжать, вести себя, как недоразвитые тинейджеры и разумеется пить.

В нашей семье всё это, впрочем, проходит немного спокойнее. В то время, как большинство выпускников устраивают локальные разборки, предварительно заправившись Кровавой Мэри прямо на стоянках, Бэрреттов интересуют только результаты Гарварда.

Когда я был маленьким, отец брал меня на каждую игру на Солджерс Филд. Его объяснения были предельно подробными. В десять лет я разбирался в самых экзотичных сигналах рефери. Кроме того, я научился болеть. Отец никогда не вопил. Когда у Малиновых всё шло о'кэй, он издавал (почти что про себя) восклицания вроде «Молодец», «А, отлично». Ну а если наши гладиаторы были не в ударе, вроде того случая, когда мы продули со счётом 55:0, он мог произнести только: «Жаль».

Он был атлетом, мой отец. Выступал за Гарвард (гребля на академической одиночке). Он надевал галстук с чёрными и малиновыми полосами, которые означали, что он заслужил своё "H". Дающее ему право бронировать лучшие места на футбольных матчах. По правую руку президента.

Время не смягчило и не изменило ритуала схваток Гарвард-Йель. Всё, что изменилось — мой собственный статус. Пройдя обряды посвящения, теперь я сам обладал заветным "H" (хоккей). А следовательно, правом на собственное место в престижный пятидесятиярдовый ряд. Теоретически, я мог бы привести сюда своего сына и учить его, например, как обозначается пенальти.

Тем не менее, за вычетом тех лет, что я учился в колледже, а потом был женат, я посещал игры Гарвард-Йель вместе с отцом. Мать отказалась ходить на них много лет назад, и это был единственный в её жизни случай неповиновения: «Я не понимаю игры, — сказала она отцу, — и у меня мёрзнут ноги».

Когда игра проводилась в Кембридже, мы ужинали в почтенном бостонском заведении «Лок-Оберс». Когда полем битвы становился Нью-Хэйвен, отец предпочитал ресторан Кейси — патины меньше, еда лучше. В этом году мы сидели именно там, после того как альма матер проиграла со счётом 7:0. Игра вышла сонная, так что обсуждать особенно было и нечего. Что в свою очередь означало возможность всплытия тем, со спортом не связанных. Я намеревался не говорить о Марси.

— Жаль, — сказал отец.

— Это только футбол, — ответил я, похоже чисто рефлекторно уйдя в в оппозицию.

— От Масси я ожидал более агрессивной игры.

— Гарвард хорош в защите, — предположил я.

— Да. Возможно, ты прав.

Мы заказали омара. Что заняло время, особено с учётом всех этих толп. Вокруг бродили пьянные йельцы. Бульдоги гавкали песни победы. Гимны героизму футболистов. В любом случае, мы заняли столик в относительно тихом месте, где могли слышать друг друга. Если нам на самом деле было, о чём говорить.

— Как дела? — спросил отец.

— Почти так же, — ответил я. (Каюсь, я никогда не старался облегчать наши разговоры).

— Ты...тебе не лучше? — пытается проявлять интерес. Допустим.

— Немного.

— Это хорошо.

Сегодня я заметил, что отец выглядел более озабоченным, чем в прошлом году. И более озабоченным, чем когда мы ужинали в Нью-Йорке прошлым летом.

— Оливер, — начал он тоном, обычно предвещающим неприятности, — Могу я быть откровенным?

Он это серьёзно?

— Разумеется, — ответил я.

— Я хотел бы поговорить с тобой о будущем.

— О моём будущем, сэр? — спросил я, уже разворачивая защитные установки.

— Не совсем. О будущем Семьи.

Мне пришло в голову, что он или мать могли заболеть, или что-то в этом роде. С них вполне сталось бы сообщить об этом с таким вот флегматичным видом. Или просто написать. (Особенно мать).

— Мне шестьдесят пять, — объявил он.

— Будет в марте, — поправил я. Моя точность должна была доказать, что я в курсе и всё такое.

— Хорошо, тем не менее я должен думать так, будто мне уже шестьдесят пять.

Неужели отец интересуется размером социального пособия?

— Согласно правилам партнерства...

На этом месте я вырубился. Поскольку слышал ту же проповедь в тех же словах ипо тому же поводу двеннадцать месяцев назад . И знал, что он хочет сказать.

В прошлом году после нескольких разговоров с Гарвардскими шишками, мы направились перекусить в Бостоне. Отец предпочёл припарковаться прямо у своего офиса на Стэйт стрит. В этом здании размещалась лишь одна фирма, та, чьё название украшало фасад: «Бэрретт, Уорд и Сеймур, Инвестиционный Банк, Инк».

По пути к ресторану отец посмотрел наверх, на тёмные окна и заметил:

— Тихо, не так ли?

— В твоём личном офисе всегда тихо, — отозвался я.

— Это — глаз урагана, сын.

— Тебе нравится.

— Да, — сказал он, — мне нравится.

Что? Не деньги, определённо. И не власть, заключённая в гигантских вложениях — в города, предприятия или корпорации. Мне кажется, ему нравилась Ответственность. Ответственность — вот что его возбуждало — если это слово вообще может применимо к отцу. По отношению к заводам, открытым Фирмой, к самой Фирме, к её священному институту моральных ценностей, к Гарварду. И, конечно, к Семье.

— Мне шестьдесят четыре, — объявил отец тем вечером в Бостоне, один полный Гарвард-Йель назад.

— В следующем марте, — уточнил я, давая ему понять, что помню день его рождения.

— ...и, согласно правилам партнерства, я должен уйти в отставку в шестьдесят восемь.

Пауза. Мы шли по пустынной Стейт-стрит.

— Нам необходимо поговорить об этом, Оливер.

— О чём, сэр?

— Кто станет старшим партнёром после меня.

— Мистер Сеймур, — предположил я. В конце концов, есть ещё два партнёра.

— Сеймур и его семья владеют двенадцатью процентами, — сказал отец, — У Уорда десять.

• Предыдущая
• 41/61
• Следующая