Тук Тукыч - Архангельский Владимир Васильевич - Страница 19

• Предыдущая
• 19/23
• Следующая

В августе Рыжик с меньшей охотой выходил из дому днём, предпочитал отлёживаться в тени. Бродил он главным образом по ночам. Но иногда он бегал с ребятами на речку и, пока они шумно плескались в воде, ловил рыбу у берега в камышах.

Рыбу он очень любил, и Дима обязательно давал ему пескаря или голавлика, если случалось поймать их на быстрине, ниже мельницы.

Ранним утром 1 сентября Дима надел новый костюмчик, повязал пионерский галстук и посмотрел на себя в зеркало.

Румяное, загорелое лицо, живые серые глаза, подстриженные машинкой волосы, хороший узел на галстуке — таким он и хотел видеть себя.

Подошла к зеркалу и Галка. Она долго стояла, повязывая платочек и поправляя воротничок.

— Время! Пошли! — скомандовал Дима.

И ребята побежали в школу, которая была в соседней деревне.

На перемене Дима вышел на площадку погонять волейбольный мяч, но вдруг под ноги ему подкатился рыжий ком и прыгнул на грудь.

— Рыжик! Ты откуда?

— Смотрите, ребята! Что за зверь такой? — закричал кто-то, и вскоре все школьники с весёлым любопытством столпились вокруг Димы и Рыжика.

Вышел на шум и учитель Андрей Иванович, поправляя очки, чтобы лучше видеть, что происходит на площадке.

— Ух, какой славный! — сказал Андрей Иванович, наклоняясь к Рыжику. — Где нашёл?

— В лесу, — ответил Дима.

Рыжик вильнул хвостом и ткнул мокрым носом в руку учителя.

— А кто это? Лиса? Собака? — закричали дети.

Андрей Иванович подумал и сказал:

— Вовсе не лиса и не собака. Родители этого зверька большие путешественники. Прежде чем попасть в наши леса, они летели на самолёте, долго ехали в поезде, затем в грузовике и на подводе. Выпустили их на волю в сорока километрах от нашей деревни.

Ребята столпились вокруг учителя, жадно слушая его рассказ.

— Привезли их из Уссурийского края, чтобы пополнить подмосковные леса пушным зверем. Звери скоро расплодятся, и через несколько лет их можно будет добывать. А сейчас держать их в неволе не следует. Правительство требует охранять зверя на воле, а пойманных щенков выпускать.

Рыжик сел и с любопытством рассматривал притихших ребят.

— И самое лучшее, Дима, что мы можем сделать, — сказал Андрей Иванович, — это отпустить Рыжика. А называется, ребята, этот зверь уссурийским енотом или енотовидной собакой. Некоторые зовут его еноткой.

В первое же воскресенье почти вся школа повалила к Кривому долу.

Рыжик бежал рядом с ребятами, обнюхивая опавшие листья, редкие грибы под деревьями, муравьиные кучи и коренья. Дима редко водил Рыжика в лес, и многое было зверьку в диковинку.

Шумно двигались ребята по лесу, шурша в кустарниках и громко перекликаясь на разные голоса. Только Дима и Галка не разделяли общего оживления.

— Далеко ли до места? — спросил Андрей Иванович.

— Вот здесь, — показал Дима. — Видите, ещё и палка моя цела.

Учитель собрал ребят:

— Попрощайтесь с Рыжиком и возвращайтесь к опушке, а мы вас скоро догоним.

Дети подходили к Рыжику, говорили ему хорошие слова, жали лапу. А Рыжик, ничего не понимая, тыкал носом в ребячьи руки и смотрел вокруг зелёными глазами.

Дима, сдерживая слёзы, накинул Рыжику верёвочку на шею, завязал узлом, а другой конец прикрепил к берёзе.

— Днём он поспит здесь, а ночью перегрызёт верёвочку и пойдёт искать своих, — сказал Андрей Иванович. — Только ты не огорчайся. Мы создадим в школе живой уголок. Будет у нас много новых дел и забот, а придёт время — другого Рыжика поймаем!

Андрей Иванович обнял Диму, привлёк его к себе. Галка словно ждала этой минуты: она прижалась к брату и заревела.

Когда Рыжик был привязан, Андрей Иванович, Дима и Галка пожали чёрную лапу зверя и быстро пошли домой. Но долго они слышали, как скулил и прыгал Рыжик под берёзой…

В понедельник Дима сбегал после уроков в Кривой дол.

Рыжика не было, у ствола дерева виднелся лишь обрывок верёвочки.

«Вот и нет больше у меня четвероногого друга! — с огорчением подумал Дима. — Увидимся ли когда-нибудь, Рыжик?»

Недели через две, когда уже понемногу стало забываться огорчение, Дима встретил колхозного пастуха дядю Филиппа. Он рассказал, что видел на днях в лесу двух бегущих енотов, когда гнал стадо вдоль опушки.

— Весёлые такие, — сказал Филипп. — Бегут да играют. А на шее у одного короткая верёвочка. Твой, стало быть…

На целый месяц мы отправляемся за город.

У папы и мамы отпуск, у меня каникулы. И мы всей семьёй едем в деревню.

Деревня стоит над рекой Рузой, на холме. А наш дом — на самом берегу.

После душного московского дворика, где и со скакалкой негде попрыгать, так хорошо пожить в деревне! Я бегаю по лесу, валяюсь на траве, купаюсь в речке, делаю из цветов венок для себя и для куклы.

— Ну, наша Лялька — как молодой барашек, которого выпустили из загона, — смеётся мама, подавая мне вечером большую кружку парного молока.

Июль.

Так душно, что даже мухи днём не летают: они сидят на стене и лениво чистят лапки.

А у нас под окнами липы с бронзовыми серёжками, и запах от них такой, что голова кружится. Под липами прохлада и тишина. Только в высоких кронах деревьев чуть слышно жужжат пчёлы.

Каждое утро после завтрака мы уходим в лес. Мама знает хорошее местечко, где так много земляники, что она не прячется от меня, а сама просит: «Сорви меня, Ляля, съешь!»

Папа шагает впереди. Он высокий, в кудрявых волосах у него седина. Скоро ему исполнится сорок лет. Идёт он быстро и легко, как все охотники. За ним еле успевает мама. Она никогда не молчит, всё шутит да смеётся, и в лесу далеко слышен её голос. Позади бегу я с Латкой. Так зовут нашего ирландского сеттера с золотой медалью на ошейнике. Латке не так уж интересно идти с нами, когда у папы нет ружья. А ружьё дома, потому что охота ещё не началась.

Я ничего не боюсь в лесу, только муравьёв, особенно жёлтых, да лягушек, если они выпрыгивают очень близко: это противно.

Однажды мы набрали корзинку земляники и возвращались домой по тропинке между овсами. Овсы ещё не созрели. Они раскинулись огромным зелёным квадратом: колхоз в деревне большой, богатый, у него много посевов. И каждая овсинка тянется к солнцу сочной метёлкой.

Вдруг Латка сделала стойку: вытянула в одну линию каштановую мордочку и пушистый хвост, унизанный репьями, осторожно подняла правую переднюю ногу и замерла. До чего же она была красива в эту минуту!

— Что-то есть! — говорит папа. — Но почему в овсе? Перепел или куропатка? А может быть, дурашка делает стойку по жаворонку? Пиль!

Латка переступает с ноги на ногу, поднимает левую лапу и с удивлением глядит на папу.

Наклонившись над землёй у самого носа Латки, папа кричит нам:

— Смотрите, какой птенец! — и поднимает птичку величиной со скворца. — Съёжился, боится носом пошевелить!

На круглой голове птенца длинный клюв и большие глаза навыкате, тёмные и блестящие, как две ягоды чёрной смородины. Сам он весь коричневый, а ножки не то зелёные, не то серые, как у кузнечика.

— Дай мне его подержать, папочка! — кричу я, схватывая птенца и прижимая его к груди.

Глаза птицы смотрят испуганно, сердечко бьётся так часто, как папины часики.

Латка прыгает ко мне на грудь.

— Уйди! Вот я тебе! — кричу я собаке и поворачиваюсь к ней спиной. — Какая милая птичка! Давайте возьмём её домой!

— Ну зачем это, Ляля? — спрашивает папа. — Маленький вальдшнепёнок не будет жить в неволе.

— Отпусти, Лялечка, — просит мама. — Посмотрела — и довольно. Раз папа сказал — значит, нельзя держать в неволе эту птичку.

• Предыдущая
• 19/23
• Следующая