Дитя Одина - Северин Тим - Страница 43

• Предыдущая
• 43/73
• Следующая

— Мне сказали, что ты выспрашиваешь о Торгунне, которая была здесь много лет назад, — сказала Эйтни. — Наверное, ты ее сын.

Должно быть, я раскрыл рот от удивления, поскольку она продолжала:

— Не удивляйся. Глаза у тебя такого же цвета, и кожа как у нее, и, пожалуй, в лице есть сходство.

— Я не помню своей матери, — сказал я. — Она отослала меня к отцу, когда я был совсем младенцем, а когда я вернулся туда, где она жила, ее уже не было в живых.

— Где же она умерла? — спросила Эйтни.

— В Исландии, во Фродривере, — ответил я. — Она умерла там, когда мне было три года.

— Ах да, я слышала об этом, — бодро прервала меня эта тучная маленькая женщина.

— Говорят, незадолго до ее смерти были знамения, а потом приходили призраки, — рискнул я. — Это было как-то связано с ее добром, с вещами, которые она привезла с собой, одеждой и кроватными занавесями. По крайней мере, мне так сказали. Когда эти вещи сожгли, все успокоилось.

Эйтни фыркнула.

— О чем же они думали! Нечему тут удивляться! Коль наложили лапы на священные вещи вельвы — жди беды.

Она снова фыркнула.

— Может, твоя мать и была с виду неприглядна, но в другом была мастерица, и я говорю не только о рукодельи. Между прочим, те кроватные занавеси она привезла с собой из Ирландии, она сама их вышивала и пела над ними заговорные слова.

— Ты имеешь в виду, как когда режут руны? — заметил я.

Эйтни бросила на меня испытующий взгляд.

— Да, вроде того, но по-другому. Мужчины и женщины умеют резать руны, но женщины предпочитают вышивать свои знаки. В некотором смысле это труднее и более действенно. Простыни, занавесы и одежда, о которых так заботилась твоя мать, были сильным колдовством. В чужих руках оно действовало так, что духам стало не по себе.

Я уже было раскрыл рот, чтобы высказаться насчет таинственного стяга ярла с вороном, но вовремя передумал.

— Мне говорили, что ты и моя мать проводили немало времени вместе, вот я и подумал, не будешь ли ты так добра, не расскажешь ли мне о ней. Я хотел бы знать все, что можно.

— Чаще мы обсуждали обычные дела — или дела, которые не касаются мужчин, — ответила она. — Твоя мать, пока жила у нас, держалась замкнуто. Женщина она была дородная — это тебе, полагаю, известно — и довольно свирепая, так что люди тоже сторонились ее. Я же с ней общалась чаще других, потому что мы могли поговорить по-ирландски, и, конечно же, она поняла, что у меня есть зрение, как я поняла, что она вельва.

— Откуда лее она родом? Кто ее родители? — не унимался я. — Мне бы узнать, и тогда, может быть, я узнаю, есть ли у меня ныне здравствующие родственники.

Эйтни посмотрела на меня с некоторой жалостью.

— Не жди слишком многого. Каждый мечтает оказаться знатного рода, князем или великим правителем. Но предки наши были простые люди. Я же знаю только то, что мать твоя прекрасно говорила по-ирландски и манеры имела хорошие, когда не бывала в дурном настроении, а это признак, что родом она из семьи довольно знатной. Правда, однажды она обмолвилась, что клан ее живет где-то в самой сердцевине островной Ирландии. Не припомню, как она назвала, то ли Уа Руарк, то ли Уа Руанаид, или что-то вроде этого. Но ведь ирландские роды любят присваивать себе новые титулы и названия, хотя бы при смене места жительства. Ирландцы — народ беспокойный, бродячий. Я прожила на Оркнеях так долго, что мне совсем не известно, что там творится. Может быть, конунг Сигтрюгг знает клан твоей матери. А с другой стороны, может статься, и он ничего не знает об этом. Даром, что он конунг Дублина и живет там, сам-то он с ног до головы норвежец. Посоветовали бы тебе самому добраться до Ирландии, да там и приняться за розыски, так было бы лучше. Впрочем, не спеши, на западе уже война, а скоро станет еще хуже. И зачем я говорю тебе все это? Ты же знаешь или скоро узнаешь.

Опять я, наверное, смутился, старуха глянула на меня и сказала:

— А, может быть, и нет. Ты еще очень юн. Как бы то ни было, я могу устроить так, чтобы ты поехал с Сигтрюггом, когда он отправится восвояси, и очень скоро — это можно предсказать и без второго зрения. Он и его люди — попросту саранча. Они сожрут все, что припасли мы на зиму, если Си-гурд не даст им понять, что пора бы и честь знать. Я ему посоветовала подавать им снедь поскуднее, да еще воскресить вяленую рыбу, наполовину сгнившую оттого, что по осени дождем залило у нас кладовую. Если вонь не выгонит их, значит, их ничем уже не выгнать.

Старая оказалась права, и военная хитрость со снедью подействовала. Сигтрюгг и его спутники покинули Берсей спустя двое суток, и меня прихватили по особой просьбе матери ярла. О Торгунне я больше ничего не узнал, но был рад покинуть Оркнеи, ибо заметил, что один из поджигателей стал поглядывать на меня как-то странно, будто пытаясь вспомнить, где он видел меня раньше. Я же признал в нем одного из тех людей, кого я подслушивал на Альтинге, и меня беспокоило, что он может догадаться. В таком случае мне в конце концов перерезали бы горло.

Корабль Сигтрюгга был под стать его великолепной фибуле. Пусть норвежцы не умеют ткать тонкие шелка для роскошных одежд или возводить огромные здания с черепичными крышами и дворцы с башнями, какие мне еще доведется увидеть в моих странствиях, но в строительстве кораблей нет им равных. Корабль Сигтрюгга — драккар — гладкий, зловещий, быстрый, дивное творение корабельных мастеров. Корабельщики все время похвалялись, что построен он был на берегу Черной речки в Ирландии. Здесь люди с запада — так норвежцы, осевшие в Ирландии, называют себя — строят корабли не хуже, чем в Норвегии и Дании, тем более что лучшего корабельного леса не найти во всех северных странах. Я же, пришелец из земель, где высокие деревья столь редки, что из них не построишь большого морского судна, едва только вскарабкавшись на драккар, не удержался и провел ладонью по отборным дубовым брусьям и прекрасно подогнанным стыкам обшивки. И только полный невежда не оценил бы изящных стремительных очертаний длинного, окрашенного в черный цвет корпуса и дивный порядок рядов металлических скреп, искусную резьбу на мачте и реях и ту явную любовь, которую корабельщики изливали на свой корабль. Драккар — назывался он «Пенящий море» — был нарочито украшен. Над палубой был растянут нарядный шатер, сшитый из пяти полос wadmol разного цвета, так что казалось, будто по водам плывет ярмарочная палатка. Выйдя в море на ветер, поставили главный парус соответствующей шатру расцветки, и драккар, вспенивая волны, стал подобен яркой заморской птице. Ибо «Пенящий море», как королевский корабль, был весь изукрашен дивной резьбой и расцвечен. На выгнутом носу — драконья голова с раскрытой пастью и доски, украшенные затейливой резьбой, синие, золотые и красные шевроны на лопастях весел, а затейливо витые канаты ежедневно белили мелом. Даже металлический флюгер был позолочен. «Пенящий море» должен был производить впечатление, меня же он просто ошеломил.

Я заметил, что большинство мореходов, выйдя в плавание, испытывают некое расслабление. Это случается в первый час после того, как судно, благополучно отчалив от берега, выходит в открытое море. Вот тогда-то раздается общий вздох облегчения, ибо они вновь попали в свой замкнутый мирок, маленький, родной и знакомый. Это чувство особенно сильно, коль корабельщики и раньше плавали вместе, сошли на берег на несколько дней и вновь собрались на корабле. Им не терпится восстановить свое единение, и вот тут-то они теряют бдительность. Когда последний канат натянут и корабль взял курс, начинаются разговоры о том, кто как провел время на берегу, обсуждают и сравнивают все, что видели и слышали и, конечно, похваляются женщинами, с которыми имели дело, и рассуждают о том, что их ждет. И все это не скрываясь. Так вот, «Пенящий море» благополучно покинул Оркнеи и шел по морю, а корабельщики, давно плавающие вместе, упустили из виду, что среди них объявился чужак. Слишком я был мелкая сошка, чтобы меня замечать, я же слышал их неосторожные рассуждения об успешном посещении Берсея, о предстоящей войне и уловках их господина и повелителя, конунга Сигтрюгга.

• Предыдущая
• 43/73
• Следующая