Приключения Бормалина - Зотов Алексей Владимирович - Страница 26

• Предыдущая
• 26/61
• Следующая

— Что притихли? — спросил Роберт и толкнул меня крылом. — Вы не двоечник ли, сэр?

И тут меня осенило. Я вдруг увидел это выражение совершенно иначе, как бы сверху, чему и учили нас в гимназии. Я будто взглянул на него другими, квадратными глазами и мигом припомнил формулу квадрата разности. И все сразу встало на свои места.

Твердой рукой я написал:

16 = 4², а 20 1/4 = 81/4, иди (9/2)².

36 = 2 * 4 * (9/2).

Таким образом, левая часть равенства выглядела теперь так:

4² = 2 * 4 * (9/2)².

Я делал все это, ориентируясь на формулу квадрата разности, о чем нисколько не жалею. Переведя дух, я посмотрел на Роберта.

— Что-то получается! — похвалил он меня. — Вижу, сэр Бормалин, что вы совсем не двоечник и даже не троечник. Уж не отличник ли вы?

Я молча подмигнул ему излучавшим свет глазом и взялся за дело дальше. Точно так же я поступил и с правой частью равенства, и она приняла следующий вид:

5² = 2 * 5 * (9/2)².

И наша Задача преобразовалась вот в какое громоздкое сооружение.

4² * 2 * 4 * (9/2)² = 5² * 2 * 5 * (9/2)².

Собрать левую и правую части по формуле квадрата разности было делом техники, а формулу квадрата разности я помнил назубок. Вот она:

(А — В)² = А² — 2АВ + В².

Собрав обе части по этой формуле, я с удовольствием записал, что

(4 — 9/2)² = (5 — 9/2)².

А извлечь квадратный корень теперь может каждый. И после того, как я его извлек из обеих частей равенства, оно стало совсем простеньким и насторожило меня не на шутку:

4 — 9/2 = 5 — 9/2, то есть 4 = 5.

Этого я не ожидал. Мне даже зябко стало от такого открытия. Где это видано, чтобы четыре равнялось пяти? А если 4 = 5, то дважды два — пять!

— Дела! — Роберт почесал в затылке и с опаской поглядел на меня. — Сэр Бормалин, вы не находите, что это математическая диверсия?

— Давайте искать ошибку, — предложил я, озадаченный не меньше Роберта, и мы четверть часа искали ее по всем правилам сыскного дела, но так и не нашли. Все было верно в наших расчетах, и четыре равнялось пяти. Как ни крути, а это значит… Нет-нет, боязно было дальше рассуждать на эту тему. И я не стал рассуждать.

— Ладно, давайте дальше ее отгадывать, эту загадку зеростра, — сказал я. — Итак, четыре равно пяти — это и есть зеростр, как пишется в тексте. То есть зеростр равен пяти. И что из этого следует?

— Сущие пустяки, — вмешался Роберт. — Зеро — это ноль. Поэтому «зеростр» можно записать как «нольстр», можно ведь? А «стр» — это наверняка сокращенное слово «страница». Нас отсылают на страницу 05.

Я хлопнул себя по лбу. Молодец Роберт! Действительно, еще при первом чтении я обратил внимание, что начальные страницы книги пронумерованы своеобразно — не 7, 8, 9, а 07, 08, 09, и уже потом нормально: 10, 11, 12… Мы лихорадочно углубились в самое начало книги, и на странице 05, в недрах раздела «Легенды», снова натолкнулись на головоломку.

И знаете, уже кое-какие догадки брезжили в моем сознании. Но не буду забегать вперед.

Это случилось в ту далекую пору, когда на земле было тепло, радостно и просторно. Круглый год светило солнце, а ночами была мирная тишина, и рождалось много здоровых детей.

Рикошет тогда был не островом, а частью земли Освоясь, и никто не называл его Рикошетом, потому что было еще рано.

Люди, которые здесь жили, были счастливы и добры, как это нередко бывает среди людей, живущих под одной общей крышей. А у них все было общим: и крыша, и солнце, и воздух, и огонь. И земли хватало на всех, и хватало моря.

Долго ли, коротко ли они жили в согласии и любви, но однажды ночью человек увидел свет, косо идущий с неба.

От его громкого голоса все проснулись и выбежали. Это были доверчивые люди, потому что их еще не обманывали словом. Ибо оно было вначале, и это знали все.

Они радостно кричали и протягивали к свету руки и брали на руки детей, чтобы дети видели этот свет и запомнили. И чтобы рассказали своим детям.

Свет достиг земли и очертил большой круг, где оказался человек, первым завидевший свет. И свет ослепил человека, потому что был ярок, и была ночь.

И человек пошел по земле, но, дошедши до границы света и тьмы, не смог переступить незримой черты, обозначенной небом.

Он остался в светлом кругу один. Потому, что люди никогда не могли переступить этой незримой черты. Первое время они толпились кругом и учили ослепшего человека. Но это были только слова. А делом помочь ему уже не мог никто.

До человека долетали голоса людей, но не долетал хлеб, брошенный ими.

И не долетало огниво. Все возвращалось обратно к людям. Слушайте!

Но когда человек понял, что обречен на вечное одиночество не по своей вине, он перестал молчать.

— Освоясь! — позвал он, подняв незрячие глаза к небу.

— Что случилось с тобой, Освоясь? — спросил он и заплакал.

Ему было плохо, потому что человек не может один. Он плакал от тоски и горя и обвинял ни в чем не повинных людей, все еще стоявших у границы света и тьмы.

Слушайте, говорю!

— Так будет и с вами, — наконец сказал он им. И люди услышали его, и наступило утро.

Всем надо было жить дальше. Им было жалко человека, но ничего сделать они не могли. Только он сам мог помочь себе и спастись. Незримая черта останавливала каждого, и каждый возвращался назад.

Освоясь осталась во тьме, потому что даже утро не смогло победить эту тьму. Так было.

Закончив читать, я перевел взгляд на Роберта. Он полулежал среди камней, подперев клюв левым крылом, и с неизбывной печалью глядел на восток.

— Грустно, сэр Бормалин, — вздохнул он. — Ничего, казалось бы, особенного, типичная трагедия избранника Неба, а все равно грустно. А вам?

— Знаете, сэр Роберт, я уже как-то свыкся с этой закономерностью. С тем, что большинство, как вы изводились выразиться, избранников обречены на одиночество. Весь род людской — и избранники — вечное противостояние, вечный конфликт. Поэтому народная легенда не слишком меня расстроила. На общем трагическом фоне легендочка не лучше и не хуже других.

Роберт как-то особенно, по-человечьи посмотрел на меня.

— Мне двести семьдесят пять лет, — горько произнес он, — и мне это близко. Мне это очень близко и очень хорошо понятно.

— Что именно?

— Понятно, почему они одиноки! Неужели не ясно? — рассердился он. — Мне понятно, почему они одиноки, но совершенно непонятно, для чего? Я не считаю, что разные индивидуалисты да супермены движут историей. Личность рождается в коллективе, где она крепнет и расправляет крылья, — подчеркнул он, слегка расправляя крылья. — Но почему они одиноки, мне хорошо понятно. Я говорю не о народной легенде, а об избранниках вообще. Их крест под силу далеко не каждому. Например, вы бы его взвалили на свои плечи?

— Что вы! — отказался я.

— Люблю откровенность! — сказал Роберт. — Наверное, в вашей молодой памяти еще свежи примеры Мцыри, Мартина Идена… Данко, наконец. Помните, как Данко вырвал из груди сердце, чтобы освещать путь людям? А чем кончился этот поступок, помните? Когда свет сердца стал им больше не нужен, чья-то нога наступила на него. Я всегда сильно горюю, когда читаю о Данко.

— Да уж, — тихо согласился я. — Но есть стихотворение:

• Предыдущая
• 26/61
• Следующая