Приключения Бормалина - Зотов Алексей Владимирович - Страница 23

• Предыдущая
• 23/61
• Следующая

Через четверть часа все было кончено, и я вернул ему саквояж. Теперь оставалось только ждать. Доктор спрятал сак под голову, перестал ныть и легонько погрозил мне мизинцем левой руки. Если снотворное подействует раньше, чем мы предстанем пред светлые очи Самсонайта, наше с Авантом дело спасено. Если же Самсонайт примет нас, что называется, из рук в руки, тогда…

Нанюхавшись эфира, доктор снова заснул, и немного спустя на его лице появилась блаженная улыбка. Наверно, он снова погрузился в свой замечательный сон. По совести говоря, с закрытыми глазами он был мне симпатичен: сон придавал его физиономии вполне бескорыстное выражение, где и намека не было на его алчную суть.

Я опять осторожно забрался ему на плечи и высунулся по пояс. Вдохнуть, что ли, всей грудью целебного морского воздуха? Или крикнуть во всю силу легких: э-ге-гей, дескать, э-ге-гей!..

Я собрался было сделать и то и другое, но меня подстерегала еще одна неожиданность. Рано или поздно она должна была случиться, однако все равно застала меня врасплох.

Самсонайт был легок на помине. И я очень ясно почувствовал, что события начинают разгоняться не на шутку и даже друг друга теснить.

Да, это был он. Чтобы унять моментальную нервную дрожь, я стал смотреть немного выше его — туда, где…

Колыхались над океаном, над берегом, деревьями и скалами его руки, целое скопище рук. Они клубились и плели омерзительные жесты — это Самсонайт махал вослед Голубой галере, быстро уходившей к востоку. И уже в следующую минуту дало о себе знать снотворное, а я еще в нем сомневался! Оно подействовало даже раньше и круче, нежели я себе представлял.

Сначала я заметил сильное змеение, которое пошло по руке от острова, быстро к нам приближаясь. Восемнадцать ударов сердца — и кулак-застенок так тряхнуло, что я свалился на доктора и мы с ним полетели лихим кубарем.

— СОС! — кричал доктор, взлетая вверх тормашками и прижимая саквояж к груди. — СОС! Это твои происки, младенец? Нет-нет, не место диверсанту на нашем мирном островке!

Я вспылил, с большим трудом вернулся на волю и сказал сверху:

— От диверсанта слышу!

На воле нужно было крепко упереться локтями в согнутые пальцы руки, набраться терпения и следить за развитием событий.

Рука заметно теряла высоту. Ее бросало из стороны в сторону, как бросает куда попало наполняемый быстрой водой шланг, а потом понесло правее, на скалы и кокосовые верхушки Рикошета. И чем ближе становился остров, тем явственней ощущалась скорость, с какой мы мчались.

Это была хорошая скорость.

Двенадцать ампул шведского снотворного оказались достойным соперником главной левой руки Самсонайта! И все-таки это был запрещенный прием. Не оттого ли мне уже было жалко руку? Не оттого ли она все больше нравилась мне и вызывала сочувствие? Или только потому, что хорошо знала свое дело, была надежна, безотказна и, по всему видно, работяща?

Иногда приходя в себя и набирая высоту, она скоро снова впадала в дрему, и тогда нас вело еще правее и ниже. И вот в одном из коротких бреющих просветов я увидел позади и далеко справа рыжую поляну и враждовавших на поляне людей.

В очередной раз рука пошла вверх, я воспользовался моментом и вытянул шею на манер перископа. И стало хорошо видно, что они враждуют не на жизнь, а на смерть кулаками, кастетами и нунчаками. И две-три лопаты мелькали, поблескивая в лучах заходящего солнца. Раздавались частые выстрелы, и в воздухе время от времени попадались пули калибра сорок пять, быстро летевшие на запад. Это Черный Бандюгай оставался верен себе. Заимей он космический корабль, пусть даже самый захудалый, да доберись до стратегического оружия — страшно даже подумать, какая могла бы стрястись беда. Прострелил бы солнышко в два счета, и рука не дрогнула бы ни на миг.

Мы, должно быть, являли собой дивное зрелище, и немудрено, что при виде нас всякая вражда прекратилась сама собой. Я насчитал семь или восемь отвисших бандюгайских челюстей и сбился со счета. Не хотел бы я оказаться на их месте и видеть воочию, как в небе вьет свои коленца невменяемое нечто бревнообразной переменной формы с кулаком на конце, а под ним раскачиваются носилки, где храпит точно такой же бесконечный волосатый кошмар, перебинтованный вдоль и поперек. Было от чего опешить.

Чем закончился их общий шок, я не знаю, потому что рука снова пошла на посадку, и у меня засосало под ложечкой от страха, а глаза сами собой забегали по пересеченной поверхности Рикошета. Но мгновение-другое, и опять мы воспрянули и немного выровняли полет.

Едва не задевая верхушки баобабов, рука прошла над рощей, над маленьким овальным озером, и тут сон окончательно сморил ее. Я видел неумолимое приближение темной высокой горы и чувствовал, как восходящие потоки стараются удержать вяло планирующую руку и не дать ей сорваться в штопор. Но за несколько секунд до крушения встречный ветер отжал руку чуть вправо — это нас и спасло.

Мы ударились не кулаком, а самой основой и стали туго наматываться на скалу в обе стороны, причем и раненая рука наматывалась тоже, и был слышен громкий хруст носилок. Мир вокруг закружился, полетел, понесся кругами, и сквозь ресницы я видел сплошное мелькание зелени и синевы.

Скоро все прекратилось. По моим подсчетам, мы совершили четыре неполных витка, и, когда я выглянул из застенка на белый свет, стало ясно, что мы приблизительно на полпути к вершине горы.

Повсюду слышался храп. Далеко внизу, на фоне баобабов, поблескивало озеро, а кольца обеих рук смирно спали среди акаций и были почти неразличимы. Голова у меня слегка кружилась от вестибулярной перегрузки, но настроение было что надо. Фил Форелли тоже крепко спал, и в ответ на мое тормошение только всхрапнул и отвернулся. Что ж, доктор, не буду вас будить.

Я вылез из кулака со всеми предосторожностями, прошел, балансируя, по живому мускулистому «телу» руки и, дойдя до ближайшего каменного козырька, перелез на скалу. Между прочим, здесь уже было довольно темно. Меня покачивало, но ощутить под ногами каменную твердь, за день прогретую солнцем, было приятно, что и говорить. Теперь не оглядываться, теперь вперед и вверх!

Примерно через полчаса я наткнулся на тропинку, протоптанную средь кустиков и камней, и по шелухе грецких орехов догадался, что именно ею поднимался Авант, когда загоралась Свеча. Значит, это гора Взвидень! Значит, я в двух шагах от резиденции Самсонайта! Значит, надо быть вдвойне острожным: не исключено, что тропинка просматривается длинноруким мародером из конца в конец. В голове моей роились вопросы, на которые мог ответить он один, и во что бы то ни стало я задам ему эти вопросы, пренепременно задам!

Долго ли, коротко ли лез я в гору, трудно сказать, но вот тропа завиляла почти горизонтально меж слоистых скальных наростов, и я перешел на цыпочки, насторожив зрение и слух. Правда, правый глаз, где продолжал гореть фонарь, приходилось прикрывать ладонью на всякий случай. А потом…

Когда я отнял от глаза ладонь, чтобы заправить тельняшку в штаны, и луч фонаря побежал меж двух скальных наростов и уперся в третий, слабо высвечивая невзрачный тектонический срез, вдруг справа блеснул еще один огонек. Я заметил это и вздрогнул. Он мелькнул и тотчас пропал.

Я замер в расселине и затаил дыхание, прикрывая свой злополучный фонарь и прислушиваясь к чуткой местной тишине. Вот огонек снова мелькнул раз и другой. Меня осенило.

Открывая и тут же закрывая ладонью глаз, я просигналил в темноту: «Я Бормалин… Я Бормалин, а ты кто?..» И какое же облегчение, какую радость я испытал, прочитав в ответ: «Я Роберт… Лечу к вам, сэр…»

Через пару минут он опустился мне на плечо, громыхнув спичечным коробком. Правый его глаз был перевязан носовым платком, он тяжело дышал и отчего-то пах бензином, а тело его сотрясала дрожь — не то нервная, не то от холода. Он крепко пожал мое плечо и…

• Предыдущая
• 23/61
• Следующая