Приключения Бормалина - Зотов Алексей Владимирович - Страница 1

• 1/61
• Следующая

Капитан Тим Хар носил два пистолета за поясом и янтарные серьги в ушах. Корабельный попугай Гарри обычно сидел у него на плече и, когда били склянки, кричал:

— Дай пятерку, пр-роклятый!

Или:

— Гарри! Гарри! Моя звезда!

На мачте нашего фрегата «Синус» развевался Веселый Роджер, абордажные крюки всегда были наготове, а форштевень так и резал волну. Эх и славное же было суденышко! В хорошую погоду да при попутном ветре мы, бывало, давали восемнадцать узлов, и все от клотика до киля у нас сверкало.

Скажу без ложной скромности, мы держали в страхе все юго-восточное побережье Павиании, включая Реликтовые острова, и даже известный своей береговой артиллерией форт Маркизет не раз отведал нашего двойного залпа с левого борта. Корабли в одиночку боялись высунуть нос из гавани и ходили только караваном и под прикрытием. Попадались, конечно, отчаянные головы, не без этого… за ними-то мы и охотились.

Однажды весь день мы пролежали в дрейфе за косой Кальяно, а к вечеру, когда запад стал наливаться красным, впередсмотрящий Зырян встрепенулся, начал вглядываться вдаль, потом ловко полез по вантам, держа в зубах подзорную трубу. Вскоре он крикнул с крюйс-марса:

— Капитан! Кливер! В двадцати милях к северо-западу!

Тим Хар оживился, забегал по палубе, стуча босыми мозолистыми ногами и отдавая команды направо и налево. Наконец он рявкнул:

— Паруса поднять! Курс норд-вест!

И мы взялись за дело: кто — насчет парусов, кто — готовить абордажную палубу и подкатывать ядра к вертлюгам, и все стали повязывать головы платками из белоснежного мадаполама, чтобы, значит, отличать своих от чужих, когда начнется потеха.

Наполнив паруса, мы полетели навстречу очередной жертве. Ею оказался бриг «Бегущий» — каботажное купеческое судно с неплохим водоизмещением, но никудышными ходовыми данными. Встречались мы и раньше и уже знали возможности этой посудины.

Завидев нас, бриг в ужасе бросился наутек, но куда там! И трех склянок не пробило, как расстояние меж нами сократилось до кабельтова, и уже были различимы паникующие на палубе матросы и контейнеры с грузом, сложенные там и сям.

— Идем на абордаж! — велел Тим Хар. — Отжимаем их к рифам! Берем левым бортом!

Но на этот раз фортуна изменила нам. Через полтора часа хорошей кильватерной гонки, когда мы уже выстроились вдоль левого фальшборта и уже тлели фитили орудий, «Синус» вдруг угодил в полосу штиля, потерял ход, и… все три больших паруса безжизненно обвисли. Вот незадача!

«Бегущий», еще не веря во спасение, мчался на рифы, но рулевой успел переложить штурвал, и бриг благополучно миновал гиблое место.

Он отошел на безопасное расстояние, и над ним повисло облако порохового дыма. Это на прощание от избытка чувств они пальнули из своей кормовой пушки. Ядро шлепнулось за бортом, не причинив нам ни малейшего вреда. Тоже мне стрелки!

Я всадил крюк в планшир, сел на юте и стал перезастегивать сандалии, глядя, как ребята мрачно и неохотно разоружаются, зачехляют орудия и снимают мадаполам. Тим Хар долго ругался, потрясая над головой кулачищами, наконец устал посылать проклятия, схватил с плеча попугая и швырнул его далеко за борт. Когда нам особенно не везло, Тим почему-то считал виноватой во всем эту говорящую птицу.

Гарри скоро вынырнул, взлетел, отплевываясь и отряхиваясь, сделал круг над фок-мачтой и сел на брашпиль неподалеку от капитана. Все молчали.

— Гар-ри! Гар-ри! Моя звезда! — крикнул попугай, растопырив перья. — Дай пятерку, пр-рок-лятый!

— Ладно уж, — буркнул Тим Хар. — Погорячился я, признаю. Прости.

— Пр-роклятый! — снова воскликнул попугай. — Дай, дай пятерку!

Вечер незаметно перешел в ночь. По всем признакам надвигалась свежая погода. Хоть старая морская пословица и гласит, что коли небо красно к вечеру, моряку бояться нечего, признаки грядущего шторма были налицо.

Мы сидели в кубрике, вяло играли в кости и пили горячий шоколад, оставшийся еще с прошлого абордажа. Гарри куда-то исчез, с камбуза доносился запах подгорающего торта, а судно перекладывало что надо. Кости ерзали по столу.

— Пять баллов, однако, — определил Тим Хар и отхлебнул из чужой кружки, потому что свою уже успел опорожнить. — Но шторм нам не страшен, — успокоил он команду, хотя никто и не волновался, ибо все знали, что борта у нас крепкие и такелаж в большом порядке. — А тебе заступать, — приказал он мне, и я поднялся на палубу.

Да, было около пяти баллов. Мы шли только под бом-кливером, фоком, гротом и грот-бом-брамселем, то и дело зарываясь носом в воду, а куда шли — и сами толком не знали, потому что картушка компаса вела себя очень странно. Она крутилась вокруг своей оси то в одну, то в другую сторону и никак не могла остановиться, и получалось, что мы уже давно запутались в сторонах света. Над головой, на клотике, мерцали огни святого Эльма, не предвещая ничего хорошего.

Я сменил у штурвала мокрого с головы до ног вахтенного, но он не ушел, а остался рядом, крепко вцепившись в нактоуз и посасывая погасшую трубку. Было заметно, что он сильно нервничает, но я не придал этому особого значения. Мало ли что лезет в голову ночью в открытом океане в такую погоду… Но тут он повернулся ко мне и, показывая куда-то вдаль, крикнул:

— Вот опять… Видишь?

— Что?

— Вот!.. Вот!.. Смотри!

Я проследил за его дрожащим пальцем, на котором не было ногтя.

Сначала я ничего не мог разобрать: видимости не было ни на грош. Громадные водяные валы, кругом — шипение пены, тьма, и ничего больше. Ходит палуба под ногами вверх-вниз, да ветер свистит в снастях. Но спустя минуту, когда мы взлетели на гребень очередной волны, я увидел огромную черную гору слева. Она была много чернее всего остального. И вдруг на ее вершине замигал крохотный огонек, вгоняя нас в дрожь.

Мы снова полетели в бездну, и мне стало ни до чего, удержать бы штурвал. Я взглянул на компас, но картушка вела себя по-прежнему. Где норд? Где ост? И что это за гора слева по борту?

— Остров! — донесся до меня голос перепуганного вахтенного. — Это же остров… Рикошет! — И он в ужасе побежал по опадавшей палубе, цепляясь за что придется, старый морской волк, свидетель или участник всех абордажей в истории корабля. Больше я его не увижу.

Самую дурную славу снискал Рикошет. Да вы и сами наверняка не раз слыхали про это гиблое место. О таинственных историях, случавшихся здесь, по сей день шепчутся моряки во всех тавернах от Бисквита до Калькутты. Я не был суеверен в отличие от многих моряков, но все же этот огонь действовал мне на нервы, и неожиданно вспомнились слова одного шкипера. Он говорил: «А когда уже нет надежды на спасение, Рикошет ставит вам свечку. И горит она на самом его верху, и не гаснет даже в ураган».

Да, многое я бы отдал, чтобы оказаться подальше отсюда.

И тут ни с того ни с сего фрегат получил дифферент на корму, стал разворачиваться правым бортом к ветру, а значит, форштевнем к острову. Затем неведомая сила подхватила и повлекла его, и он начал ускорять ход, совершенно не слушаясь руля, словно подхваченный каким-то невидимым Левиафаном.

Лаг показывал двенадцать… тринадцать… четырнадцать узлов. Я выбился из сил, стараясь изменить курс, но штурвал заклинило намертво, а паруса забрали столько ветра, что я испугался за мачты. Мне ничего не оставалось делать, как закрепить штурвал и идти за подмогой.

Корабль мчался на скалы.

С превеликим трудом я добрался до сходного тамбура, спустился по трапу, распахнул дверь в кубрик и прохрипел:

• 1/61
• Следующая