Путь в Версаль (др. перевод) - Голон Анн - Страница 19

• Предыдущая
• 19/111
• Следующая

На колокольнях начинали перекликаться колокола.

Анжелика спотыкалась от усталости. Она шла босиком, потому что потеряла оба башмака. На лице застыла маска отупения.

Придя на набережную Турнель, она ощутила аромат свежего сена. Первого весеннего сена. Здесь же болтались привязанные цепью баржи со своим невесомым пахучим грузом. Они наполняли весенний парижский воздух волнами теплого ладана, ароматом тысячи сухих цветов, обещанием грядущих прекрасных дней.

Анжелика спустилась к берегу. В нескольких шагах от нее грелись у огня лодочники. Они ее не заметили. Она вошла в воду, ухватившись за нос баржи, подтянулась и с наслаждением зарылась в сено. Под навесом запах был еще более пьянящим: влажным, теплым и чреватым грозой, как в летний день. Откуда могло взяться это раннее сено? Из тихой богатой деревни, плодородной и привыкшей к солнцу. Сено наводило на мысли о сквозящих и иссушенных ветром просторах, о полных света небесах, а еще о тайне огороженных равнин, берегущих тепло и питающих.

Раскинув руки, Анжелика вытянулась на сене. Глаза ее были закрыты. Она погружалась, тонула в этом сене. Она парила в облаке этих сильных запахов и больше не чувствовала своего разбитого тела. Ее обволакивал Монтелу, баюкал на своей груди. Воздух наполнился ароматом цветов, вкусом росы. Ветер ласкал ее. Она медленно плыла и уносилась к солнцу. Анжелика покидала эту ночь с ее кошмарами. Солнце ласкало ее. Как давно ее так никто не ласкал…

Она находилась во власти дикого Каламбредена; была подругой волка, которому порой, во время кратких объятий, удавалось исторгнуть из ее груди крик животного сладострастия, хрип покоренного зверя. Но тело ее забыло нежность истинной ласки.

Она бродила по Монтелу и ощущала в сене аромат малины. Ручеек холодил ее горящие щеки и пересохшие губы прохладой воды. Анжелике казалось, что на пылающих щеках и сухих губах она ощущает воду живительного источника. Приоткрыв губы, она вздыхала:

– Еще!

Во сне слезы текли по ее лицу и пропадали среди локонов. То были не слезы боли, но слезы слишком большой нежности.

Она вытягивалась, вся отдавалась вновь обретенному блаженству. Она отдавалась ему, убаюканная бормотанием полей и лесов, нашептывающих ей на ухо:

– Не плачь… Не плачь, моя милая… Ничего… Горе позади… Не плачь, бедняжка.

Анжелика открыла глаза. В темноте она различила чье-то тело, лежащее в сене подле нее. Два смеющихся глаза спокойно рассматривали ее.

Анжелика пробормотала:

– Кто вы?

Незнакомец приложил палец к губам:

– Я ветер. Ветер с окраины Берри. Когда косили сено, меня подкосили… Смотри, меня действительно совсем подкосили…

Он быстро встал на колени и вывернул карманы:

– У меня нет ни гроша! Совсем подкосили. Как сено. Меня погрузили в баржу, и вот я в Париже. Забавная история для сельского ветерка.

– Но… – Анжелика попыталась собраться с мыслями.

Молодой человек был одет в поношенный и местами порванный черный костюм, затянутый поясом. У него было приятное открытое лицо, он улыбался. На шее болтались лохмотья брыжей, а пояс, стягивающий камзол, подчеркивал его худобу.

Но у него было интересное лицо, почти красивое, несмотря на вызванную голодом бледность. Его тонкие продолговатые губы словно были созданы для того, чтобы без умолку болтать и смеяться без причины. Его лицо не знало покоя. Он гримасничал, смеялся, корчил рожи. Эту забавную физиономию венчала непокорная, белая, как лен, шевелюра, а спадающая на глаза челка придавала лицу какую-то крестьянскую наивность, полностью опровергаемую хитрым взглядом.

Пока Анжелика изучала его, незнакомец говорил без остановки:

– Но что же делать бедному ветерку вроде меня в Париже? Я, привыкший дуть в изгороди, стану дуть в дамские юбки, да меня же еще и вздуют… Я стану срывать шляпы с попов, и меня отлучат от Церкви. Меня заключат в башни Нотр-Дам, и я заставлю колокола звонить когда ни попадя! Какой скандал!

– Но… – снова сказала Анжелика, пытаясь приподняться.

Быстрым движением он вернул ее на прежнее место.

– Не двигайся… Тсс! – воскликнул незнакомец.

«Это слегка спятивший студент», – подумала Анжелика.

Он снова развалился на сене, поднял руку и потрепал ее по щеке, прошептав:

– Не плачь больше.

– А я и не плачу, – сказала Анжелика, но заметила, что ее лицо вновь залито слезами.

– Я тоже люблю спать в сене, – продолжал незнакомец. – Я залез на эту баржу и обнаружил тебя. Ты плакала во сне. Тогда я тебя погладил, чтобы утешить, а ты сказала: «Еще!»

– Я?

– Да. Я вытер тебе лицо и увидел, что ты прекрасна. Твои ноздри тонки, как раковины, что лежат на песчаном берегу. Знаешь, такие белые и такие тонкие раковины, что кажется, будто они просвечивают. Твои губы словно лепестки шиповника. Шея у тебя круглая и гладкая…

Анжелика слушала как в полусне. Да, ведь давно уже никакие уста не говорили с ней так. Его слова словно пришли откуда-то издалека, и Анжелика боялась, что незнакомец насмехается над ней. Как он может говорить, что она прекрасна, если она чувствует себя помятой, потускневшей, навсегда замаранной этой чудовищной ночью, когда она поняла, что не сможет больше смотреть в глаза свидетелям своего прошлого?

Он продолжал нашептывать:

– Твои плечи точно два шара слоновой кости. Твои груди можно сравнить разве что с ними самими – так они прекрасны. Они просто созданы, чтобы покоиться в мужской ладони, и у них есть восхитительный бутончик цвета розового дерева, какие бывают иногда в природе, когда приходит весна. Бедра твои подобны веретену с шелковой нитью. Живот твой – как валик из белого шелка, полный, напряженный, к нему сладко прислониться щекой.

– Хотела бы я знать, – смущенно заметила Анжелика, – как вы можете судить обо всем этом?

– Пока ты спала, я рассмотрел всю тебя.

Анжелика резко села в сене:

– Наглец! Распутный школяр! Приспешник дьявола!

– Тсс! Не так громко. Ты что, хочешь, чтобы лодочники выбросили нас за борт?.. Почему вы сердитесь, прекрасная госпожа? Разве не справедливо, найдя на дороге украшение, рассмотреть его? Хочется знать, из чистого ли оно золота, так ли прекрасно, как кажется, – короче, подходит оно вам или лучше оставить его там, где нашел. Rem passionis suae bene eligere princeps debet, mundum examinandum[2].

– Так это вы тот государь, на которого взирает мир? – язвительно поинтересовалась Анжелика.

С неожиданным удивлением он прищурился:

– Ты понимаешь латынь, малышка-нищенка?

– Для нищего вы неплохо на ней изъясняетесь.

Студент в задумчивости прикусил нижнюю губу.

– Кто ты? – мягко спросил он. – У тебя ступни стерты в кровь. Должно быть, ты долго бежала. Кто тебя испугал? Я – ветер.

Она не ответила, и он продолжал:

– У тебя есть нож… Страшное оружие, кинжал Цыгана. Умеешь им пользоваться?

Анжелика лукаво взглянула на него из-под ресниц:

– Может быть!

– Ай! – отодвигаясь, вскрикнул он.

Вытянув из сена стебелек, он принялся его покусывать. Светлые глаза сделались задумчивы. Вскоре Анжелике показалось, что он уже даже забыл о ней. О чем он думал? Быть может, о башнях собора Нотр-Дам, куда его заключат, как он сказал… Теперь, неподвижное и далекое, его лицо уже не выглядело таким молодым. В уголках его глаз она заметила следы увядания, которыми нищета или распутство может отметить мужчину в самом расцвете лет.

Впрочем, у него не было возраста. Его худое тело в слишком свободной одежде казалось бесплотным. Она испугалась, что он исчезнет, как видение.

– Кто вы? – шепнула она, коснувшись его руки.

Он обратил на нее глаза, казалось не созданные для света:

– Я уже сказал тебе: я ветер. А ты?

– А я – бриз.

Расхохотавшись, он взял ее за плечи и притянул к себе:

• Предыдущая
• 19/111
• Следующая