Царица Аттолии (ЛП) - Тернер Меган Уолен - Страница 51

— Евгенидис, — позвала Аттолия, и он быстро повернулся к ней.

Она подняла руку и приложила ладонь к его щеке. Этого было достаточно. Хотя выражение его лица не изменилось, она почувствовала дрожь, пронизавшую его тело. Он боялся ее. Часть его всегда будет бояться ее. Этот страх был ее оружием, и она должна была поощрять его, если хотела сохранить свою власть и корону.

— Спокойной ночи, — вежливо сказала Аттолия.

— Спокойной ночи, Ваше Величество, — ответил Евгенидис и отступил назад, чтобы еще раз поклониться и отвернуться.

Благополучно вернувшись на свое место, он вытер пот со лба. Ему показалось, что седая служанка улыбнулась. Может быть, она решила, что ее госпожа выказала ему свое расположение? Или она поняла, что Аттолия вежливо поставила его на место?

В тот же вечер царица уволила Хлою, приказав девушке отправляться домой к отцу после незначительного проступка. Она уронила маленькую склянку с духами, и стеклянный пузырек разбился. Аттолия поднялась на ноги; казалось, в гневе она стала такой же высокой, как бессмертная богиня, которую она взяла для себя за образец. Хлоя, заикаясь, лепетала извинения, но царица выгнала ее, а затем, не оглядываясь, скрылась в соей спальне.

Когда она вышла, Хлоя залилась слезами.

— Зачем она выходит за него замуж? — рыдала девушка. — Зачем он ей нужен, если делает ее такой злой?

— Она рассердилась бы на любую из нас, — сказала одна из служанок.

— Если бы он был мужчиной… — сказала другая. — Если бы они не унижали ее, заставляя выйти замуж за безусого мальчишку…

— Нахусерех… — начала Хлоя.

— Был дураком, — перебил ее кто-то.

— А Евгенидис кто тогда? — горько спросила Хлоя.

Одна Фрезина воздержалась от замечания, пристегивая рукава к платью.

На следующий день Хлоя вернулась к отцу. Остальные женщины злобно смотрели на Евгенидиса, сплотив ряды вокруг своей осажденной царицы. Одна Фрезина осмелилась тихо шепнуть Аттолии, вплетая ей цветы в волосы перед музыкальным вечером:

— Ваше Величество, пословица «молчание — золото» подходит не для всех случаев.

Аттолия так резко повернула голову, что оборвала головку одного из цветов в руках служанки. Фрезина осторожно заменила цветок.

Прошло три недели, но заключение договора так и не приблизилось. Эддис начала беспокоиться, что Аттолия затягивает переговоры, чтобы вернуться к боевым действиям. Ее лицо стало таким непроницаемым, и беседы такими вежливыми, что невозможно было догадаться, что у нее на уме.

— Она не откажется от Эфраты, — сказала Эддис Евгенидису, когда они после полудня прогуливались по одной из дворцовых террас с видом на сад.

Она отослала свою охрану, и они остались одни.

Передача Эфраты была одним из требований Эддис. Этот маленький поселок должен был стать частью ее страны, чтобы обеспечить доступ к морю для международной торговли. Эфрата была бедным портом, но лучше, чем ничего, и в этом вопросе Эддис была непреклонна.

Аттолия была так же непреклонна в своем желании отказать ей. Были и другие спорные моменты, и никто из советников не добился существенного прогресса, за исключением министров торговли. Эти двое пребывали в полном согласии и приятно проводили время в обществе друг друга, обсуждая обмен чугуна и шерсти на оливки и вино.

— Твой отец совсем не помогает нам. Я вижу, как он смотрит на Аттолию за столом, — Эддис натянула на лицо гадливую гримасу.

— Наверное, ты передала ему угрозу царицы отрубить мне вторую руку. Я не уверен, что он оценил ее юмор.

— Я тоже не уверена, — призналась Эддис. — Я не хочу превратиться в мать Хеспиры, но я очень хочу, чтобы ты вернулся домой, Ген.

— Нет.

Эддис нерешительно продолжала:

— Вторая проблема — ее бароны. Им не нравится идея получить царя из Эддиса. Если бы у них был царь, никто не возражал бы против его женитьбы на эддисийке. Но им не понравилось, что решение приняли без них, и еще меньше они хотели получить на трон иностранца.

— Хочешь сказать, что легче было бы заключить договор с Аттолией, если бы мы не настаивали на браке?

— Может быть, — сказала Эддис.

— А гарантии выполнения договора?

— Не знаю, — сказала Эдис. — Я начинаю понимать, что ничегошеньки не знаю об Аттолии на самом деле. Я надеялась на тебя.

— Она не говорит со мной, — ответил Евгенидис. — Ничего, кроме формальных ответов.

— Вы разговариваете, когда танцуете, — предположила Эддис.

— Очередные банальности.

— А прошлым вечером? — когда царица с Евгенидисом закончили танцевать, она была вне себя от гнева.

Евгенидис остановился и прислонился к низким перилам, отделяющим террасу от сада. Он скрестил руки на груди и уставился на кончики сапог.

— Она рассказывала мне об истории дворца. Нудная лекция, в самом деле. Я сказал ей, что один из моих прапрадедов был архитектором.

— В самом деле? — пробормотала Эддис.

— О, да, вот почему мы так хорошо ориентируемся в ее дворце. Чертежи хранились в твоей библиотеке, я убрал их, когда приехал халдей. Я сказал Аттолии, что планировка ее дворца напоминает Мегарон Суниса. Это очень удобно, сказал я. Она посмотрела на меня, как на гада ползучего.

— А ведь я просила поблагодарить ее за гостеприимство.

— Я поблагодарил. Когда она сказала, что сегодня утром планируется охота, и я, возможно, пожелаю присоединиться.

— И что? — спросила Эддис, глядя на его руку.

Он и с двумя руками плоховато держался в седле, чтобы выезжать на охоту, тем более с одной.

— Я сказал, что однажды уже поохотился в Аттолии, большое спасибо.

— Ох, Ген, — вздохнула Эдис.

После танцев Аттолия вернулась в свою комнату и сразу же выгнала служанок. Когда они шли к двери, она язвительно заметила Фрезине, что считает «молчание — золото» лучшим поведением в данной ситуации. Когда женщины ушли, она стала выдергивать цветы из прически, швыряя их на пол и бормоча:

— Черт, черт, черты бы его побрал!

Тем не менее, она злилась не на Вора и не на Фрезину. Как глупо с ее стороны было предложить поехать на охоту человеку с одной рукой. Как глупо было влюбиться в человека, которому она сама отрубила руку. Ну, может быть, она оказалась настолько глупа, чтобы полюбить его, но все же не до такой степени, чтобы поверить в его ответную любовь. Она видела гнев в глазах его отца, и если его не было в глазах Евгенидиса, значит, он лучше умел скрывать свои чувства, вот и все.

Стоя на террасе и глядя в сад, Евгенидис признался:

— Я думал, это будет похоже на конец сказки у камина. Богиня любви помашет жезлом, и мы будем жить долго и счастливо. — он покачал головой. — Единственный приличный человек из придворных презирает меня. Наиболее презренные маскируют свое хихиканье сочувствием, а если спросить служанок царицы, то мне уже следовало бы несколько недель висеть на стене вниз головой.

— Я с каждым днем все больше сочувствую матери Хеспиры. Я предпочла бы, чтобы ты отправился жить в пещеру под Священной горой.

— Там неуютно. Как ты думаешь, это боги мстят мне?

Эддис подняла брови.

— Нет, — ответил Евгенидис сам себе. — Если это и месть, то, как ты сказала: боги слишком хорошо меня знают и могут предсказать мои поступки. Они не управляют мной. Они могли догадаться, что я полюблю ее, но не заставляли меня любить. Знаешь, я много лет следил за ней. Когда ты не знала, куда я сбежал, я в основном, был в Аттолии.

— Твой дед знал?

— Он знал, что я был очарован ею. Она как пленница среди каменных стен, и с каждым днем стены становятся все толще, а дверной проем уже.

— И что дальше? — спросила Эддис.

— Ну, — сказал Евгенидис. — Это вызов.

Он посмотрел на Эддис.

— Почему ты спрашиваешь?

— Я беспокоюсь о твоем благополучии, — сухо сказала Эддис. — И благополучии двух стран. Так или иначе, для процветания Эддиса нужно, чтобы это правительство было устойчивым.