Судьба и грехи России - Федотов Георгий Петрович - Страница 47

==139

Служба в конце концов сводится к просиживанию в учреждениях пяти-шести часов, скрашиваемых приятными разговорами. Нужно быть горьким пьяницей или совершить  уголовное преступление, чтобы потерять обеспеченное место. Служба и являлась для сотен тысяч особой формой социального обеспечения, пожизненной рентой, на которую  дает право школьный  диплом.  Элемент соревнования,  борьбы за жизнь, озонирующий  деловые и либеральные  профессии, на службе был не обязателен. За исключением  немногих карьеристов — мало уважаемых в своей среде, —  служебное повышение обусловливалось временем, то есть  фактором, несоизмеримым   с количеством и качеством  труда. Призванная некогда спасать Россию от дворянской  атонии бюрократия  вырождалась в огромную государственную школу безделья.

     Самое страшное —это  непомерное разбухание нового  правящего класса, который стремился вобрать в себя едва ли  не всю грамотную Русь. Дворянство, когда-то уклонявшееся oт службы, к концу века, нищая и разоряясь, возвращается на  казенные хлеба. Для крестьянского или «кухаркина» сына, если он имел (легкую) возможность протащиться через четыре-шесть классов средней,школы, но не имел дарований пробить себе путь в жизни, служба была единственной дорогой.  Половина населения русских городов ходила в форменных  шинелях. Синие  фуражки гимназистов  приготовляли к  цветным ведомственным околышам.

    Когда два человека в старой России осведомлялись о социальном положении друг друга, они спрашивали: «Где вы  служите?» подобно тому, как китайцы, говорят, здороваются друг с другом, задавая вопрос: «Кушали ли вы рис?» Мы  все отлично помним, что обилие мундиров не придавало  русской улице военного стиля. Одутловатые, сутулящиеся,  с ленивой, развинченной походкой, носители форменных  шинелей всем своим обликом  сигнализировали физическое и моральное истощение.

    Унылой  паутиной скуки была затянута эта жизнь — благословенное царствование Александра III. Падение честолюбия сказывалось в том, что даже чиновничьи жены не помнили хорошо  ни порядка  знаменитых  четырнадцати  ступеней, ни качества получаемых крестиков — невещественные, но некогда могущественные социальные символы, определявшие судьбу человека поколение тому назад. Слово «чиновник» (в сущности, чем не «сановник»? — филологически одно и то же) перестало связываться с идеей чина, почета, вырождаясь в «чинушу», обогащаясь ассоциациями скуки и мелочности. Характерно, что сами члены этого первенствующего в России сословия предпочитали называть себя интел-

==140

лигенцией. И это при всем побочном одиозно-революционном смысле, связанном с последним словом.

    Конечно, талантливые люди есть везде. Давала изредка талантливых, чаще дельных, трудолюбивых людей и русская бюрократия последних десятилетий. Но самые выдающиеся  среди них, подлинно государственные люди, вроде гр.Витте, поражают однобокостью специалиста, отсутствием настоящей культуры. В сущности, русским бюрократическим верхам хватало не только творческих идей, но и воли к власти, даже реальной власти над страной.

    Старое, еще не умершее окончательно, начало породы действовало анархически. Родовитая знать, слишком ленивая, чтобы управлять государством, охотно свалила эту обузу на

плечи министров-тружеников, честных «спецов»—ещё действительно честных под строгой ферулой Александра III. Но принять этих дворян-чиновников, полуплебеев, в свою среду знать не могла. Императорские министры царской России стояли иногда вне света, как министры республиканской Франции. Не имея путей во дворец, лишенные возможности использовать в государственных целях почти всесильные в условиях вырождающегося самодержавия закулисные влияния, министры оставались техниками-рутинерами, бессильными  дать новый поворот рулю.

    Вот почему было бы трудно сказать, что бюрократия управляла Россией. Во всяком случае, она не направляла. Отсюда потребность в последнее, бурное царствование найти новый  волевой стержень для русской политики. Отсюда эти запоздалые поиски суррогатов общественности — попытка подпереть престол Советом Объединенного Дворянства, или Союзом Русского Народа. Когда эти опоры оказались  гнилыми, утопающие   во дворце хватаются  за сильных  людей, ищут  героев, святых. За Столыпиным приходит час Илиодора, пока наконец русские министры и вместе весь чудовищный  бюрократический механизм  не оказывается игрушкой в руках зловещего Старца, подлинного правителя России в ее последние трагические годы.

4. ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ

   Кому должна достаться власть, выпадающая из слабых дворянских и чиновничьих рук? Такова проблема, поставленная перед Россией конца XIX века — самая серьезная из ее политических проблем. За судорогами революционных и реакционных спазм вырисовывается все тот же вопрос: где класс, который вольет новую кровь в дряхлеющий государственный организм, вдохнет в него волю к творче-

==141

ству, к жизни и победе? Объективно интеллигенция предъявила свои права на власть, боролась за нее более полувека  и потерпела поражение в 1917 году. Я говорю: объективно,  потому что в сознании своем интеллигенция боялась власти, презирала ее и—в странной непоследовательности —  мечтала о власти для народа. Во власти интеллигенции  всегда чуялось нечто грязное и грешное. Она была сурова  ко всем ярким выразителям государственной идеи в истории. В политику она вкладывала моральный пафос, видя в  ней необходимую форму  реализации справедливости. Да и  в политике ее пленяла скорее сама борьба, а не реализация, —  жертва, а не победа. И все же: интеллигенция была охвачена политической  страстью, имеем право сказать — политическим безумием. Кто борется, рискует победить. Интеллигенция не  могла не считаться с возможностью  своей  победы, но победа в политической борьбе есть власть. Интеллигенция шла к власти и лишь обманывала себя призрачной властью народа. Чем реальнее рисовалась грядущая  революция,    тем  неизбежнее   было  для  нее  пересаживаться со старого анархического копя шестидесятых и семидесятых годов в седло западноевропейской демократии, лишь скрашенное  социалистическим флером.  Но демократия есть представительство. Именем и голосом  мужика и рабочего адвокат, профессор и журналист будут  править Россией. Это стало ясно в 1906 году, когда интеллигенция уже наметила свое «общественное» правительство. Отныне исход революции и вместе с ним судьба России  определяются степенью способности интеллигенции к власти.

    В другом  месте(1)  мы пытались судить интеллигенцию  как идеологическую группу, усматривая ее ахиллесову пяту  (и даже ее конститутивный признак) в беспочвенности ее  идеализма. Не трудно видеть, что эти качества были предопределены самым рождением ее в петровской революции.  В течение столетий ее функцией было несение в Россию —  в народ — готовой западной культурны, всегда в кричащем  противоречии с хранимыми в нapoдeпереживаниями  древнерусской и византийской культуры. Отрыв от почвы  был своего рода заданием Петра. В этом отрыве интеллигенция более века шла с монархией, пока не обратила против нее жала своей критики.

    Сейчас нас интересует, однако, лишь та интеллигенция,  те ее течения, особенно влиятельные, которые вели борьбу  с властью — и, следовательно, предъявляли права  на  власть. «Правые» течения поддерживали монархию и ее исторические опоры: дворянство, бюрократию, пытаясь или

________________________

1 Богданов      Е. Трагедия интеллигенции // Версты. Paris, 1927,   №  2.

==142