Русские инородные сказки - 3 - Горалик Линор - Страница 14

• Предыдущая
• 14/67
• Следующая

Видит, полянка ужасная.

На полянке землянка прекрасная.

Заправка выныривает из дождя прямо передо мной. Это как-то неправильно. Не бывает заправок посреди шоссе. Место заправки — на обочине. Когда я была маленькая, я все время думала, что у заправок ужасно грустная судьба. Все же это невыносимо печально — сидеть на одном месте и смотреть, как жизнь пролетает мимо на скорости в сто двадцать километров в час.

Останавливаю машину, не доезжая до заправки метров двадцать. Заправка как заправка: под навесом шесть колонок в два ряда, в глубине — маленькое кафе, оттуда несутся одуряющие запахи кофе и свежей выпечки.

Мне нечего инкриминировать этой достойной АЗС кроме того, что она почему-то стоит не на своем месте. Но при одной мысли о том, что я могу выйти из машины и войти в кафе, у меня леденеет затылок и начинаются рези в желудке.

А в землянке — людоед.

Песня опять вернулась…

Я сочинил ее — или думал, что сочинил — когда был очень молод, очень голоден и очень азартен.

Вначале, для того, чтобы Песня сработала, я вынужден был часами распевать ее во все горло, так что, с первой Гостьей я разговаривал хриплым сорванным шепотом.

Я до сих пор помню, как она стояла на моем пороге — беленькая, пухленькая, перепуганная… слишком молоденькая для тяжелого, расшитого золотом бархатного платья. Ей совершенно не шел дурацкий остроконечный головной убор с прозрачной вуалью, свисающей до земли. Сомневаюсь, что он вообще кому-то шел, — я потом несколько раз просил Гостий примерить остроконечную шляпу, и у всех в ней был глупый вид, даже у самых хорошеньких.

Песня работала безотказно. Довольно скоро я обнаружил, что мне вовсе не надо петь ее вслух, достаточно просто мурлыкать себе под нос — Гостьи послушно выходили из леса и стучали в мою дверь. Одна за одной. Одна за одной.

Заходи-ка на обед!

Я никогда не спрашивал имен моих Гостий. Они были просто еда. Такая же, как зайцы или фазаны, которых я иногда ловил в лесу. Мне не приходило в голову, что это плохо — есть себе подобных. Наоборот, иной раз я задумывался — а не перейти ли мне окончательно на Гостий. Уж больно жалобно кричат раненые зайцы. Из-за этого целый день голова болит и сны скверные снятся.

Он хватает нож — дело ясное!

Я так и не понял, что случилось.

То ли я случайно переврал слова.

То ли взял неверную ноту.

А, может, Песня просто испортилась.

Только в одно прекрасное утро вместо новой Гостьи, живой, теплой и вкусной, с тонкой бархатистой кожей, через которую кое-где просвечивают голубоватые сосуды, ко мне пришли все те, кого я когда-то убил и съел.

Пришли и поселились со мной.

Степенная дона Леонор стала хозяйничать на кухне. Кровь из раны у нее на груди пятнала полы, капала в кашу и в бульон. Пухленькая дона Изабел и маленькая дона Мария да Глория предпочитали проводить время во дворе, с визгом перекидываясь отрубленной головой доны Аделаиды. А сама дона Аделаида бесконечно вышивала свое генеалогическое древо, сидя в моем кресле-качалке.

По вечерам Гостьи собирались вокруг меня и без гнева, без упрека рассказывали мне о себе, о своих семьях, вспоминали, как жили до того, как заблудились в моем лесу, о чем мечтали, с кем флиртовали, какие планы на будущее лелеяли, что чувствовали в тот момент, когда я их убивал.

От них нельзя было спрятаться. Двери их не удерживали, стены от них не защищали. Каждое утро, открыв глаза, я видел мертвые улыбки мертвых принцесс, плотно обступивших мою кровать.

Их нельзя было убить. Просто потому, что один раз я уже это сделал.

От них нельзя было убежать. Да что там, я даже не мог покончить с собой. Гостьи отняли у меня ножи и веревку и бдительно следили за тем, чтобы я хорошо питался и не вздумал съесть что-нибудь неподобающее.

А самое ужасное, что хотя я понимал, что все дело в проклятой Песне, я никак не мог перестать ее мурлыкать.

Так мы и жили. Зима неустанно сменялась весной, сезон дождей приходил на смену засушливой жаре, и только в моем доме время, казалось, застыло. Все так же пачкала полы кровью дона Леонор, все так же оглушительно визжали во дворе дона Изабел и дона Мария, и все так же я напевал постылую Песню… пока однажды ночью ветер не донес мне обрывок простенького мотивчика. Гостьи немедленно загалдели, стараясь заглушить запретные звуки, но я уже понял логику и немудрящий музыкальный рисунок. Дни и ночи я, как маньяк, твердил про себя этот мотивчик, пока он не поселился у меня в голове так же плотно, как когда-то Песня. И тогда я увидел, как мои Гостьи, с которыми я прожил бок о бок несколько сотен лет, выходят из моего дома и уходят в лес. Одна за одной.

Вдруг увидел, какая прекрасная…

“Ну, же! — говорю я себе. — Ну, что ты трусишь, дурочка! Ты не сиротка Мария да Силва, а это не изба злой ведьмы. Это обычная автозаправка GALP, здесь машинам наливают бензину, а людям — кофе, а еще пекут слоеные пирожки из полуфабрикатов”.

Я представляю себе типичный “заправочный” круассан. Вот его, золотистый и хрустящий, достают из микроволновки — а он упоительно так пахнет свежим, ужасно неполезным, тестом! Разрезают пополам, кладут на одну половинку ломтик ветчины и кусочек сыра, накрывают сверху другой половинкой и подают это на картонной тарелочке. А рядом, в маленькой белой чашечке, благоухает кофе. На боку у чашечки нарисован зеленый треугольник и написано “Дельта”.

Я представляю это себе так отчетливо, что ледяные пальцы, вцепившиеся в мой затылок, разжимаются. Правда, рези в желудке усиливаются, но уже от голода, а не от страха.

Решительно открываю дверь и выхожу под дождь. В двух шагах от меня под огромным зонтом стоит крупный рыхлый мужчина в форме работника заправки. Он смотрит на меня ничего не выражающими темными глазами навыкате и шевелит губами, словно что-то проговаривает про себя. Потом откашливается и хрипло произносит:

— Здравствуйте, принцесса.

Людоеду сразу стало худо.

Сегодня Песня вернулась. Я проснулся, а она звучит у меня в голове — так ясно, как будто кто-то ее там поет. А потом появилась Гостья.

Не дона Изабел с синюшным распухшим лицом удавленницы.

Не дона Мария да Глория с ножом в спине.

Не безголовая дона Аделаида.

А абсолютно незнакомая, новенькая Гостья. Живая. Теплая и душистая, с тонкой бархатистой кожей, через которую кое-где просвечивают голубоватые сосуды.

И, кажется, я понял, как заставить Песню замолчать навсегда.

Уходи, говорит, отсюда!

Ох, как я не люблю, когда меня зовут принцессой! И ладно — Ким, мы с ним уже пять лет вместе работаем. А тут — не пойми кто, служащий на заправке!

Бросаю на мужчину высокомерный взгляд.

— Простите, что вы сказали?

Он снова шевелит губами, лицо его морщится, как будто он собирается заплакать.

Может, он больной?

Может, он маньяк?

— Вам плохо? — спрашиваю, а сама делаю шаг назад — поближе к спасительной машине.

Мотает головой, зажмуривается, и вдруг отшвыривает зонт и кричит так страшно, как будто его заживо едят:

— УХОДИУХОДИУБИРАЙСЯОСТЮДА!!! НЕМЕДЛЕННО УХОДИ!!!

Аппетит, говорит, ужасный,

Слишком вид, говорит, прекрасный.

Гостья смотрит на меня с ужасом, потом разворачивается и бежит прочь.

Мне хочется броситься за ней.

Догнать, схватить, рвать зубами теплую сопротивляющуюся плоть…

Собрав всю волю, я стою неподвижно и только сглатываю набегающую голодную слюну.

И постепенно чувствую, как Песня в голове становится тише.

И пошла потихоньку принцесса,

Прямо к замку вышла из леса.

Мчусь по мокрому шоссе на сумасшедшей скорости, изо всех сил давлю на газ. Чем дальше я удаляюсь от жуткой заправки, тем привычнее становится пейзаж. Уже и машины появились. И вот он — поворот на Синтру, как же я его в прошлый раз проскочила?

Вот такая легенда ужасная.

Гостья исчезла, как не было. А с ней исчезла и Песня. Пытаюсь сосредоточиться. Так и есть. В голове восхитительно пусто и тихо. Зато в животе — прямо концерт. Пойду, сварю себе овсянки. С моей язвой оно и полезнее.

• Предыдущая
• 14/67
• Следующая