Облачный полк - Веркин Эдуард - Страница 18

• Предыдущая
• 18/53
• Следующая

– О… – Алевтина поглядела в потолок.

Я подумал, что ей, наверное, все-таки меньше семнадцати – в семнадцать люди умнеют и радуются подаркам, особенно сейчас, в такое время.

– Подарок, – повторил Саныч настойчивее. – Я его сам сделал.

Саныч достал из мешка сверток. Он умудрился обернуть гуся коричневой совсем магазинной бумагой, а поверх нее еще шпагатом перевязал. И само собой, шпагат этот затянулся, Саныч засуетился, сломал ноготь, шпагат не поддавался, и Саныч взялся за него зубами.

Алевтина фыркнула.

Зубы, впрочем, тоже не очень помогли – шпагат сел намертво. Тогда Саныч прорвал в бумаге дыру и вытащил гуся через нее.

– Поздравляю.

Саныч протянул подарок Алевтине.

– Спасибо. – Она взяла птицу.

– Это птица счастья, – пояснил Саныч. – Ее надо к потолку подвешивать, она удачу приносит.

– Удачи нам не хватает, – заметила Алевтина. – Правда, спасибо.

Не знаю, может, мне показалось, что подарок ей понравился. Вообще редко когда подарок не нравится, это надо совсем быть придурком.

– Дай мне! – Щурый отобрал у Алевтины гуся.

Он придирчиво оглядел подарок со всех сторон, попробовал ногтем краску и лак, постучал птицу по голове.

– На «юнкерса» похож, – сказал Щурый. – Только без хвоста.

Щурый тут же изобразил гусем «юнкерса», завизжал пронзительно и стал пикировать на самовар, покачивая крыльями.

– Ну, хватит! – прикрикнула Алевтина. – Развылся!

Правильно, слишком уж похоже у Щурого получалось, на самом деле «юнкерс», аж мурашки по спине.

– Да я просто… – Щурый сел на топчан с подарком. – Просто ведь. Спасибо, Саныч.

В дверь постучали. Щека у Саныча нервно дернулась.

– Входите. – Алевтина не оторвалась от вязанья.

Показался Ковалец. Улыбчатый, собранный, уверенный, какой-то даже сияющий.

– О, какая теплая компания! – Ковалец прихлопнул в ладоши. – Кого я вижу просто так! Фанера и его подмикитчик!

Это я то есть подмикитчик.

– А мы тебя ждали, – тут же ответил Саныч. – Рассказывали, как ты с лошадями знакомился. Все смеялись. Ха-ха-ха!

Саныч ткнул меня в бок.

– Ха-ха-ха, – сказал я.

Алевтина стала вязать быстрее, спицы позвякивали и пускали от самовара черных зайчиков. Я устроился поудобнее на нестойкой мебели. Кажется, будет нескучно.

Ковалец уместился напротив Саныча, вытянул ноги, сапоги у него тоже блестели, я оказался между блестящих сапог и загадал желание.

– Погода-то какая, а? – бодро сказал Ковалец. – Снежище валит. Зима-то холодная идет.

– Ты думаешь? – спросила Алевтина.

– Конечно. По всем приметам.

– Плохо… – вздохнула Алевтина.

– Не переживай, – сказал Ковалец. – Там сейчас гораздо лучше. Кольцо так и не замкнули, Дорога жизни действует, воздушный мост организован. Эта зима самая легкая. И вообще, к весне блокаду снимут – это точно.

– Да?

– Наверняка. И людей оттуда каждый день вывозят. И через Ладогу, и самолетами. Не переживай.

Алевтина потерла лоб.

– Я тоже про это слышал, – сказал Саныч. – К весне блокаду точно разорвут. И продовольствие там есть. Помнишь, Леха, обоз проводили?

Ковалец зевнул.

– А это что за народное зодчество? – он кивнул на подарок Саныча. – Дай-ка сюда эти гуси-лебеди.

Ковалец выхватил у Щурого птицу, стал разглядывать. Я отчетливо услышал, как заскрипели у Саныча сапоги. Руки лежали на столе, сапоги скрипели от ярости. Ковалец это тоже, конечно, услышал.

– Наверное, Фанера сделал. – Он пренебрежительно посадил птицу на край стола. – Ничего воробей, нормально. Ты правильно это, Фанера, придумал, холода приближаются, снег валит – с дровами могут быть перебои.

Саныч промолчал.

– А мне понравилось, – сказал Щурый. – Хороший гусь, я его к потолку подвешу.

– Ну-ну, – Ковалец хлопнул себя по коленям и тоже скрипнул сапогами.

Им бы дуэт устроить, «Скрипучие подметки», и выступать по бригадам – скрипеть и сатирические куплеты петь.

– А я тоже с небольшим подарком, – Ковалец торжественно поднялся со скамейки.

Я давно уже заметил – есть люди торжественные, а есть так, не очень. Вот Ковалец торжественный. Плечами поведет – и как на трибуне развернется, Саныч вот так не умеет. Хотя, может быть, это только пока, научится со временем.

Ковалец достал из-за пазухи платок – большой, черный, в красно-зелено-желтых цветах, – встряхнул, протянул его Алевтине.

– Ого! – только и выговорила она.

Отложила свое вязанье, встала, засмущалась немного.

– Ты где добыл такое чудо?!

– Да так, вот нашел… Нравится?

– Конечно.

Пора уходить. Было ясно, что пора уходить – один такой платок перевесит сорок птиц, пусть и в закат улетающих.

Алевтина взяла платок, приложила его зачем-то к лицу, накинула на плечи.

– Нормально, – оценил Щурый.

– Павловский, настоящий, – с гордостью сказал Ковалец.

– Спасибо. – Алевтина пыталась увидеть свое отражение в полированном боку самовара.

– Красивый платок, – сказал с почтением Щурый. – Дорогой…

Ковалец снова вытянул ноги и как-то незаметно занял б?льшую часть землянки. Я почувствовал себя лишним гораздо острее.

– А ты что такой довольный? – Саныч повернулся к Ковальцу. – Паровоз подорвал?

– Два, – улыбнулся в ответ Ковалец. – А ты что такой злой? Буратина не получается?

Ковалец кивнул на деревянную птицу.

Алевтина продолжала разглядывать платок. Примеряла, накидывала на плечи и на голову, посматривала в самовар. Хороший платок, дорогой. Такой платок в обычное время трудно найти, а уж сейчас…

– Я…

– Тихо, – перебил Ковалец. – Не надо лишних слов, Фанера. Лучше иди полено какое-нибудь постругай.

Саныч встал.

– Так хорошо сидели, пока дурак не заявился, – сказал я.

Мне было страшно. Я никогда не связывался с Ковальцом. Я вообще ни разу не дрался, как это ни странно. А тем более со старшими.

– А, ты, значит, говорить научился? – поглядел на меня Ковалец. – Как тебя зовут, я забыл? Заусенец? Мозоль? Промокашка?

– Я…

– Ты Заусенец, – сказал Ковалец. – Так вот, Заусенец, послушай меня…

– Его зовут Дмитрий, – отчетливо сказал Саныч. – Ты, наверное, забыл.

– Дмитрий? – удивился Ковалец. – Не ожидал, не ожидал… Значит, Дмитрий Заусенец, говоришь? Здравствуй.

Ковалец протянул мне руку, и я зачем-то ее пожал и тут же начал себя за это ненавидеть: он мне в рожу плюет, а я ему еще руку пожимаю!

– У нас едва пятьдесят человек в отряде наберется, а ты только командиров по именам знаешь, – произнес Саныч с мягкой укоризной. – А вот Суворов всех своих солдат знал в лицо, между прочим.

– Так ты у нас Суворов, значит, – с уважением сказал Ковалец. – А я не знал, извини, Суворов… Только маленький, да?

– А тебе что, Суворов не нравится? – мрачно спросил Саныч. – Может, тебе другие полководцы нравятся? Гудериан, например?

Щурый закашлялся под полушубком, достал пистолетный патрон и стал перекатывать между пальцами. Это Саныч его научил – сказал, что развивает цепкость, а без цепкости на войне никак. Патрон бегал вокруг синей ладони, Щурый ловко перекидывал его в другую руку и обратно и снова пускал в пляс, иногда умудряясь для звука прищелкивать ногтем по пуле.

– Ты на что намекаешь?! – Ковалец попытался гневно подтянуть ноги, но построенная Щурым мебель предательски зашаталась, и Ковалец вынужден был снова выпрямить ноги. – Ты болтовню свою придерживай, а то можно серьезно жевалок недосчитаться…

– Это ты у нас любишь попридержать, – ответил Саныч. – Особенно в атаке. Подождешь, пока остальные побегут, а потом сам уже торопишься. Знаешь, Алевтина, у нас в отряде даже поговорка есть – поспешай, как Ковалец…

Этого Ковалец перенести уже не мог, он совершил неосторожное резкое движение, и стул подвел уже окончательно, разъехался в разные стороны, Ковалец оказался на полу и как-то неудачно завалился на бок – из карманов просыпались два пузырька с духами и что-то очень похожее на баночку с пудрой.

• Предыдущая
• 18/53
• Следующая