Бабочка - Шарьер Анри - Страница 45
- Предыдущая
- 45/100
- Следующая
Мне кажется, я обнаружил трещину в этом слаженном механизме. У каждого угла на стене висит на веревке жестянка. Когда часовому хочется кофе, он зовет «кафетеро», который наливает кофе в жестянку, и часовому остается лишь поднять веревку. Вышка, которая выдается во двор, связана с правой сторожевой будкой. Мне кажется, что за крюк, привязанный к канату, легко зацепиться, и я в считанные секунды сумею взобраться на стену, ведущую на улицу. Остается одна проблема: как убрать часового?
Я вижу, как он потягивается и делает несколько шагов на круглой стене. Видимо, ему не очень приятно на жаре, и он изо всех сил старается не уснуть. Вот оно, черт побери! Он должен уснуть! Постараюсь усыпить часового и попытаю счастья. За два дня я сплетаю из моих рубашек-хаки — канат длиной в семь метров. Крюк я сразу нашел: это одна из подпорок желоба, который собирает дождевую воду. Жозеф Деге принес бутылку сильнодействующего снотворного. Согласно предписаниям, для того, чтобы уснуть, достаточно принять всего десять капель, а в бутылке — не меньше шести столовых ложек. Я приучаю часового получать у меня кофе. Колумбийцы — большие любители алкоголя, а у снотворного оказался вкус аниса. Я достаю бутылку анисовой настойки, и спрашиваю однажды часового:
— Хочешь кофе по-французски?
— А как это?
— С анисом.
— Давай, попробуем.
Почти все часовые перепробовали мой кофе с анисом и теперь, когда я предлагаю им кофе, они просят: «По-французски!»
— Пожалуйста, — отвечаю я и подливаю настойки.
Наступил решающий час. Суббота, полдень. Страшная жара. Колумбиец, с арабским именем Али, говорит, что он поднимется вслед за мной. Я соглашаюсь. Не хочу, чтобы моим соучастником был колумбиец, но, с другой стороны, я не могу нести канат с крюком, так как часовой может это заметить в момент, когда я буду подавать ему кофе. Мы думаем, что он будет «в нокауте» через пять минут. Я зову часового.
— Все в порядке?
— Да.
— Хочешь кофе?
— Да, но только по-французски, — это лучший кофе.
— Подожди, сейчас принесу.
Я подхожу к «кафетеро»: два кофе. Я уже успел влить в жестянку содержимое всей бутылки со снотворным. Только бы не подох от этого! Сверху он наблюдает за тем, как я щедро наливаю анисовую настойку.
— Хочешь, чтобы кофе было крепким?
— Да.
Я доливаю еще немного настойки, и он поднимает жестянку наверх.
Проходит пять минут, десять, пятнадцать, двадцать! Он все еще не спит! Более того, он даже не присаживается, а быстро шагает, держа винтовку в руке, туда и обратно. Но ведь он все выпил, а смена караула в час!
Я сижу, будто на раскаленных углях. Нет никаких признаков действия снотворного. О! Вот оно! Он усаживается напротив будки, кладет ружье на колени, голова склоняется к плечу. Мои друзья и трое колумбийцев, которые посвящены в мои планы, следят за его движениями.
— Идем, — говорю я колумбийцу. — Веревку!
Он собирается закинуть канат, но часовой поднимается, роняя при этом ружье, потягивается и делает несколько подскоков на месте. Колумбиец остановился вовремя. До смены караула осталось восемнадцать минут. Я взываю к Богу: «Прошу тебя, помоги мне еще один раз! Умоляю тебя, не оставляй меня!» Но какой смысл обращаться к этому непонятливому христианскому Богу, тем более — мне, атеисту?
— Это просто исключительный случай, — говорит Кложе, подходя ко мне. — Чтобы от такой дозы человек не уснул!
Часовой наклоняется за ружьем и, вдруг, словно подстреленный, растягивается на тропинке. В это время колумбиец закидывает крюк, который не цепляется и падает на землю. После второй попытки крюк на месте, но в тот момент, когда я берусь за канат, чтобы взобраться на стену, Кложе говорит мне:
— Берегись! Идет смена!
Я, слава Богу, успеваю отойти до того, как меня замечают. Колумбийцы, которыми движут дружеские чувства, окружают меня, и я смешиваюсь с ними. Один из новоприбывших часовых замечает веревку, которая осталась висеть, и своего коллегу, растянувшегося на тропинке. Часовой тянет на себя рычаг сигнала тревоги, уверенный в том, что был побег.
На тропинке появляются более двадцати полицейских, среди которых и дон Грегорио. Через несколько минут во дворе устраивается обыск. Заключенных вызывают по имени, и каждый должен войти в свою камеру. Сюрприз! Все на месте. Камеры запирают. Вторая перекличка не дает ничего нового, и в 3 часа нам снова разрешают выйти во двор. Мой напарник-колумбиец очень расстроен. Он был уверен, что нас ожидает успех и теперь проклинает Америку и американскую промышленность — снотворное было американского производства.
— Что делать?
— Начать сначала!
— Думаешь, часовые такие идиоты, и найдется еще один, который согласится пить твой кофе?
Несмотря на трагичность момента, я не могу удержаться от смеха.
— Да, я уверен, парень!
Когда через три дня и четыре ночи часовой, наконец, проснулся, он тут же заявил, что это я усыпил его «французским кофе». Нам тут же устроили очную ставку. Начальник тюрьмы, взбешенный, хотел ударить меня саблей, но удар пришелся по плечу дона Грегорио, который встал между нами.
У него оказалась сломанной ключица, и он вопит от боли. Сбегаются служащие из соседних комнат, офицеры, полицейские.
Начинается свалка.
На следующий день начальник тюрьмы просит меня дать письменные показания против офицера, который ударил его. Я с удовольствием подписываю все, что они от меня хотят, и мое дело со снотворным окончательно забыто. Мне чертовски повезло.
Жозеф Деге предлагает организовать другой побег. Я объяснил ему, что побег ночью невозможен из-за яркого освещения, и надо найти способ отключить ток. Проблема решается с помощью электрика: надо снять переключатель трансформатора, установленного вне тюрьмы. Остается только подкупить часового, который стоит на стене со стороны улицы, и часового во дворе, у входа в часовню. Это оказывается сложнее, чем мы предполагали. Сначала мне пришлось выпросить у дона Грегорио десять тысяч пезо, под тем предлогом, что я могу переправить эти деньги моей семье через Жозефа; при этом пришлось «уговорить» и самого дона Грегорио взять две тысячи на подарок жене. Мне удалось выяснить, кто составляет списки часовых. Он получает три тысячи пезо, но не хочет участвовать в переговорах с теми двумя часовыми. Мне надо самому сторговаться с ними.
Через месяц у нас все готово к побегу. Колумбиец должен ножовкой перепилить решетку. Его друг, который уже долгое время притворяется сумасшедшим, будет в ночь побега колотить по навесу и петь. Колумбиец знает, что часовой согласился на побег лишь двоих французов и предупредил, что будет стрелять, если беглецов окажется больше. Но он все же хочет попытать счастья и говорит, что будет идти вплотную ко мне, так что часовой не различит, идут два человека или один. Кложе и Матурет тянули жребий, чтобы выяснить, кто из них пойдет со мной. Идти выпало Кложе.
Пришла безлунная ночь. Сержант и двое часовых получили половинки причитающихся им ассигнаций. На этот раз мне не пришлось их резать — они были уже разрезаны. Вторые половинки полицейским отдаст жена Жозефа Деге в «Китайском баре».
Гаснет свет. Менее чем через десять минут перепилена решетка, и мы выходим из камеры. К нам присоединяется колумбиец. Я огибаю навес и бросаю канат длиной в три метра, с крюком на конце. Менее чем через три минуты я безо всякого шума оказываюсь на тропинке. Лежа на животе, жду Кложе. Непроглядная ночь. Внезапно я вижу, вернее, чувствую протянутую руку, хватаю ее и тяну к себе. Страшный шум. Проходя у навеса стены, Кложе поясом зацепился за проволоку. Я перестаю тянуть, и шум прекращается. Думая, что Кложе удалось отцепиться, принимаюсь его снова тянуть и, под грохот, с силой, вытягиваю на тропинку.
Слышатся выстрелы. Это стреляют не с нашей вышки, а с соседних. Испугавшись, мы прыгаем вниз с девятиметровой высоты, и в результате Кложе снова ломает свою правую ногу; у меня, как я узнал позже, перелом костей стопы. Колумбиец вывихнул колено. Стражники окружают нас и направляют свои ружья. Я плачу от негодования. Стражники не верят, что я не могу встать. Ползком, на коленях, под градом ударов, я вхожу в тюрьму. Кложе прыгает на одной ноге. Колумбиец тоже. Из раны на моей голове сочится кровь.
- Предыдущая
- 45/100
- Следующая
